Ангел - хранитель

Глава 12.4

Уууф… От отвращения абсолютно все во рту у меня скорчилось в одной немыслимой судороге. Горечь, привкус чего-то горелого, к которому примешался оттенок древесной коры… Как … они … это … пьют? У меня конвульсивно сжалось горло. Желудок замер в напряженном ожидании – до него импульс пока еще не дошел. Я отчаянно подыскивал слова, чтобы выразить вежливый интерес и намекнуть, что хотел бы некоторое время насладиться первым впечатлением. И тут я услышал: – Можно попробовать добавить сахар, – и, сфокусировав кое-как глаза, увидел, что она уже помешивает свой кофе ложкой.

Ладно, доведем дело до конца. Угрожающих симптомов пока, вроде, не ощущается. Может, действительно все дело в сахаре? Я зачерпнул в сахарнице полную ложку – нет, лучше две – и принялся размешивать сахар, настороженно следя за ее движениями. Теперь пусть она первая пьет. Нет, пусть хотя бы два глотка сделает. А я посмотрю, не скрывает ли чувства, чтобы меня ввести в заблуждение. Ну, ты глянь, опять жмурится! Что-то я явно не понял.

Крепко зафиксировав на лице заинтересованное выражение, я сделал еще один, совсем крохотный глоток. Хм. Определенно лучше. Горчинка осталась – но всего лишь горчинка. Язык отреагировал на немыслимое сочетание сладости с горечью с искренним интересом. Поболтал во рту мрачно-темную жидкость. Почмокал. Протолкнул ее в горло. Оно нехотя пропустило ее вниз. Желудок растерялся – опять ожидание обернулось ничем. Глоток был таким крохотным, что по дороге рассеялся, не дойдя до конечной цели. Придется повторить.

Так я и повторял этот крохотный глоток, пока чашка не опустела. И затем почувствовал, что у меня словно кровь по жилам быстрее побежала. Мне захотелось назад к дереву с горизонтальными ветвями… Я в ужасе замер, ожидая, что сейчас опять – перед свидетелями! – исчезну. Нет, вроде обошлось. К счастью, меня отвлекла официантка, подошедшая к нашему столику и положившая на него маленькую тонкую папочку. Я полез в карман за деньгами, но она почему-то отошла. Я глянул на папочку, затем – на Татьяну, она кивнула. Я открыл папочку, пробежал глазами по колонке цифр, глянул на самую последнюю, потом – опять на Татьяну. Она снова кивнула. Я вытащил деньги и с ужасом понял, что указанная в счете цифра из моих купюр никак не складывается. Татьяна зашипела, едва шевеля губами, что нужно положить в папочку больше денег, и потом подождать, пока принесут сдачу. Дождавшись, когда официантка еще раз подошла к нам все с той же папочкой, я хотел сунуть лежащие там купюры в карман, но Татьяна опять прошипела, что нужно оставить немного денег «на чай». А, так они все-таки угощают официантов, но только чаем! Ну, где-то это понятно, и даже похвально: сам поел – поделись с тем, кто в это время работал, тебя обслуживал. А немного – это сколько? Я вопросительно глянул на Татьяну. Она закатила глаза, вынула из папочки все купюры, кроме одной, и отдала их мне. Я покосился на то, что осталось – чтобы запомнить. Но – честное слово! – дома есть намного проще.

Встав, я снова почувствовал, как – толчками – бьется во всем моем теле бешеная энергия. Она просто требовала выхода. Так вот зачем им кофе! Так с утра чашку выпил – и можно до вечера горы сворачивать. Пожалуй, я бы тоже не прочь так с утра заряжаться. Главное – потом к ней не прикасаться, а то меня опять с рельс сдернет.

По дороге домой я спросил ее о чаевых. Мне просто интересно было, правильно ли я догадался. Но она растерянно пожала плечами и сказала, что так у них принято. Замечательно удобный ответ! Что значит – принято? Кем принято? Почему принято? А если глупость принята, ей что, тоже без раздумий следовать? Вот, кстати, меня и другое давно интересует… Я спросил, не принято ли у них также и сорить везде и ломать все вокруг. Не говоря уже о том, чтобы толкаться и гадости друг другу говорить. Я просто хотел показать ей на примере, что принято – еще не значит, что хорошо, но она вдруг разозлилась. И заявила мне, что если видеть вокруг одни недостатки, то лучше вообще не оглядываться. А исправлять недостатки – так лучше с себя начинать, а не с других. Да с чего она опять раскипятилась? Я ведь просто так спросил – любопытно мне стало! И все их достоинства я отлично знаю – вон она им яркий пример.

Войдя во двор, она вдруг остановилась. Господи, что сейчас не так? Я же вообще рта не раскрывал последние пять минут! Ну почему она на других долго не сердится, а со мной – взрыв за взрывом, и каждый второй – замедленного действия? Открыв рот, чтобы во весь голос заявить о вопиющей дискриминации ангелов, я повернулся к ней и … услышал: – Слушай, давай с другой стороны дом обойдем. – И произнесла она эти слова вполголоса.

Оторопев – опять!! – от удивления, я уставился на нее, ожидая объяснений. Вчера утром она выбрала другую дорогу к маршрутке ради удобства поездки в ней. Это понятно. А сейчас зачем? Может, ей еще немного погулять хочется? Так могла бы так и сказать…

Она напряженно смотрела куда-то в сторону, и я автоматически глянул туда же. И замер, отчаянно соображая.

У соседнего подъезда, мимо которого нам нужно было пройти, на двух лавках развалились трое подвыпивших сопляков. В голове у меня мгновенно сработал ставший уже привычным за три года сигнал тревоги. Оценить ситуацию. Опасность присутствует, но не слишком серьезная. Варианты решения: быстро пройти мимо них, не ступая в полосу света, или действительно обойти дом с другой стороны и шмыгнуть в подъезд. Главное – не останавливаться и не обращать на них внимания. Они, судя по всему, уже еле на ногах держатся; только на то и способны, чтобы вслед что-то крикнуть. Если же – против всех моих ожиданий – они за ней потащатся, первому я изловчусь подножку поставить. А если они и до подъезда доберутся – что опять-таки маловероятно – я удержу дверь закрытой, пока она лифта дождется. Даже если они втроем эту дверь дергать будут, у меня сил явно побольше…

И вдруг словно что-то щелкнуло у меня в голове. Все эти отдельные мысли, выстраивающиеся в привычную цепочку, определявшую мои прежние действия, вдруг сложились в новую картину. Мне больше не нужно искать для нее безопасный выход – я могу создать его. Ей не нужно торопливо пробираться мимо них тайком, в темноте. А мне не нужно ждать, пока они перейдут к активным действиям, чтобы нейтрализовать их… Я почувствовал, как по всему моему телу опять прокатилась волна того же восторга.

– А ну пошли, – сказал я ей, уже совершенно другим взглядом оценивая картину у соседнего подъезда.

Она не сдвинулась с места. Ну, конечно, когда это она делала то, о чем я просил! Вместо этого она обеими руками вцепилась мне в рукав, торопливо бормоча, что я не должен физически вмешиваться в окружающий мир, что я ей сам об этом говорил. Да еще и назад меня оттащить пыталась! Мало ли что я ей говорил! Это вообще когда было? Если на то пошло, то я и здесь находиться не должен, и с ней разговаривать – тоже. Но ведь нахожусь и разговариваю. Я вдруг понял, что больше никому ничего не должен. Кроме того, чтобы обеспечить ей безопасность, конечно. И для этого у меня появилась масса новых возможностей. Которые я не собираюсь упускать.

Я быстренько изложил ей свои соображения, осторожно отцепил ее пальцы от своего рукава и, поддерживая ее под локоть, чтобы придать ей уверенности, повел ее вперед. Новая оценка положения за столиком вызвала во мне странное чувство. Опасности я больше не чувствовал, только какое-то непонятное возбуждение. Когда я понял, что эту мелочь даже встряхивать не придется – на них уже достаточно ногой топнуть, чтобы они присмирели – меня кольнуло … разочарованием, что ли? И я мгновенно – не успев даже подумать об этом – отступил на полшага в сторону от Татьяны, в темноту. А это что еще такое? Неважно, потом проанализирую. Сейчас мне хотелось, чтобы они не сразу присмирели, чтобы дали мне, наконец, возможность выпустить наружу эту вздымающуюся во мне волну. Целенаправленно выпустить и с пользой – а не на гимнастические трюки.

Три пары окосевших глаз заметили, наконец, Татьяну. Один из них что-то сказал остальным, и они дружно заржали. У них и голоса-то, как у шавок – тонкие, истеричные. Такими голосами только визжать – от ужаса, когда бьют. А Татьяна что сделала? Вот три года я ей внушал, как поступать в подобной ситуации – а она шаги замедлила! Храбрость она свою, понимаешь ли, демонстрирует! Впрочем, сегодня я не очень возражал – сегодня она эту демонстрацию мной подкрепить сможет.

Тот, который сказал что-то остальным, вдруг взялся обеими руками за край стола и начал приподнимать свое непослушно-отяжелевшее тело над лавкой… Вот и славненько! Я быстро ступил вперед, оказавшись рядом с Татьяной в полосе света, и пошел на парней, мысленно уговаривая их подняться мне навстречу. Внутри у меня все пело: вот сейчас я опять почувствую каждую мышцу, вот сейчас я опять дам своему телу развернуться – и не для того, чтобы прогибаться и уворачиваться… Полезное дело, наконец, сделаю: и рефлексы сейчас не сработают, и сдерживаться не придется.

Мальчишка вдруг снова опустился грузно на лавку и опасливо придвинулся к дружкам. Что, родной, ты тоже почувствовал, что сейчас тебе не поздоровится? Жжжаль! Да ты не на меня смотри, ты на нее внимательно смотри, лицо ее запоминай, как следует, чтобы в следующий раз обходить ее десятой дорогой! Я ведь и вернуться могу – а ты столько жидкости выпил; опозоришься еще перед друзьями.

Подходя к подъезду, я с удивлением обнаружил, что разочарование ко мне не вернулось. Да я же ничего не сделал! Где чувство неудовлетворенности? Впрочем, похоже, что-то я все же сделал. Оказывается, всякому отребью и на расстоянии острастку давать можно; они силу издалека чуют. Значит, во мне действительно было что-то, перед чем они отступили. Тааак, значит, темные переулки нам с Татьяной теперь нипочем. Я негромко рассмеялся и задумался о том, где еще можно будет использовать открывшиеся у меня способности.

А Татьяна-то чего притихла? Все ведь уже позади. Я отмахнулся от радужных перспектив и весело спросил: – Мне прямо сейчас исчезнуть? 

В ответ она прямо вскинулась: – Нет! – Да что с ней такое? Она что, все еще боится? Но она же сама все видела: этих сопляков даже манерам учить не пришлось, сами все поняли и на самый дальний край своей скамьи забились! Чего их бояться-то? И я, по-моему, рядом стою!

Но испуг ее и в квартире не прошел. Она старательно заперла дверь на все замки и повернулась ко мне, обеспокоенно прищурившись. Да чтобы такие, как они, в квартиру полезли? Что за ерунда! И потом, откуда они знают, где именно она живет? Правду говорят, что, испугавшись, человек утрачивает способность здраво мыслить. Вон топчется на месте, словно сообразить не может, что ей делать. Нужно поскорее куртку с нее снять – сейчас успокоится, отдышится…

Уже направившись на кухню, она вдруг повернулась и глянула на меня большими, доверчивыми глазами: – Ты вчера, вроде, чай предлагал сделать?

На меня словно ведро холодной воды вылили. Ну, предлагал. Чтобы у двери в ванную столбом не стоять, не подслушивать. Она что, догадалась? Я же, вроде, совсем беззвучно стоял. Но что-то же она почуяла, если вчера велела мне ни к чему даже пальцем не прикасаться, а сегодня сама об этом просит. Да еще и все пути к отступлению отрезала: продрогла, говорит. То ли она меня проверяет – не пользовался ли я ее кухней в ее отсутствие – то ли внимание мое от чего-то отвлекает. И что мне теперь – разорваться? Сегодня мне обязательно нужно будет ко всем звукам из ванной прислушиваться и чай еще этот чертов заварить…

Она мне еще будет показывать, как чай заваривать! Опять издевается! Я на этой кухне три года что, медитацией занимался? Не сдержавшись, я рявкнул в сердцах, что тысячу раз видел, как это делается. О, она ушла. Молча. Интересно-интересно. Я что, только что как-то иначе рявкнул? Как я это сделал? Нужно будет поэкспериментировать – должна же быть на нее хоть какая-то управа.