Ангел - хранитель

Глава 10.1

На кухне я сел на все ту же табуретку у стола и немного отдышался. Ну что ж, по-моему, все прошло не так уж и плохо. По крайней мере, она явно не передумала иметь со мной дело. Может, стоит мне уже к этой табуретке привыкать? А что, обзор с нее – тоже неплохой, да и повернуться во все стороны можно, не то, что в углу моем излюбленном, между диванчиком и холодильником. Ладно, я, вроде, признаки жизни подавать обещал. А, вот же и чашка – прямо передо мной, на столе. И ложка рядом. Я принялся постукивать металлом по керамике, прислушиваясь к звукам бешенной активности, носящейся между ванной и спальней.

Спустя очень непродолжительное время (вот умеет же быстро собираться – так чего каждое утро время тянет?) она – уже одетая и причесанная – влетела на кухню. И замерла на пороге. Господи, что опять-то не так? Может, по чашке стучать не нужно было? Это, вроде – ее любимая. Так таких у нее еще две есть. На всякий случай стучать я перестал и весь подобрался, как перед прыжком. И куда же мне метнуться, если она опять на штурм пойдет? Вот идиот! Я же ей вчера сдуру тайну своего укрытия на кухне разболтал…

Она вдруг ступила вперед деревянными шагами и дотронулась указательным пальцем до моей руки. А, проверяет, не осталась ли от меня одна оболочка… Ну что, ей одного раза мало? Да я это, я… Уй! Да хватит, в конце концов! А если я сейчас вот так же проверю – пальцем в плечо? И чтобы синяк остался? Нет, синяков не надо – это мне дороже обойдется. Лучше ее словами отвлечь.

– Ну что, не обманул? – решил я отшутиться, сдерживая желание потереть предплечье.

– Ты чашку-то отдай, – буркнула она, – а то разобьешь сейчас.

Ага, значит, дело таки в чашке! Ну, хоть что-то правильно угадал. Но ведь она же сама меня просила посудой погреметь. Могла бы и уточнить: вот только чашку, мол, любимую не трогай.

Я нарочито осторожно положил на место ложку и развернулся спиной к столу, лицом к плите, на которую она уже водрузила турку с кофе. Красота! Насколько все-таки на этом месте удобнее! Чуть повернулся – и любой уголок, как на ладони. И спина не затекает. Мне всегда нравилось наблюдать за передвижениями Татьяны по кухне. С первого взгляда они – абсолютно хаотичны. Порхает с одного места на другое, и назад; вместо того, чтобы последовательно переходить от одного фронта работ к другому. Но со временем я заметил в ее движениях определенную схему. Она готовит так же, как ест – только наоборот. Вот, например, кофе она всегда пьет напоследок – значит, варит его первым. Завтрак у нее всегда начинается с сока – значит, наливает она его в стакан последним. Непонятно, но интересно.

Вот и сейчас, она направилась к холодильнику только тогда, когда кофе уже дымился в чашке. И … застыла возле него. Господи, а сейчас-то что? Я же ничего не делаю – вон даже не шевельнулся за это время ни разу!

Она повернулась ко мне и, виновато сморщившись, спросила, что я буду есть. Я оторопел. Я? Есть? Я что, теперь тоже должен есть? Мысль о таких осложнениях до сих пор в голову мне не приходила. 

– А ты? – спросил я, стараясь выиграть время.

– Ну, у меня вчерашний оливье остался… – с сомнением в голосе проговорила она.

Так, прояснять этот момент пока еще рано – возьмет еще и сама от завтрака откажется, из вежливости. Пусть пару раз поест в моем присутствии, привыкнет, а потом уж… А пока я попробую снова отшутиться – с тыканьем пальцем-то прошло.

– Тот, пересоленный?

– Я могу тебе бутерброды сделать. – Судя по ее тону, на этот раз не прошло. Нужно срочно чем-то ее отвлечь.

– Татьяна, я вовсе не голоден. Давай завтракай быстрее и пошли. У меня есть к тебе предложение. – Ставка на ее любопытство должна оказаться беспроигрышной.

– Какое? – тут же отозвалась она. Нет, ну какой я все-таки молодец!

В ответ я предложил ей компромисс: она ест, я рассказываю. Но, честно говоря, ее вопрос о том, что я буду есть, навел меня на новые мысли. Прежде я никогда не обращал внимания собственно на процесс принятия пищи в ее жизни. Питание должно быть своевременным и рациональным – следить за этим представлялось мне вполне достаточным. Это ведь – обычный физиологический процесс, необходимый для жизнедеятельности человеческого организма. Зачем же присматриваться, как он проходит? Я же не слежу за тем, как у нее грудная клетка вздымается при дыхании. Дышит – и дышит.

Но после ее вопроса взыграло мое любопытство. Я принялся следить за тем, как она поддевает вилкой еду на тарелке, поднимает ее, отправляет в рот, чуть развернув кисть руки (какое изящное движение!); как жует – подбородок при этом так смешно дергается у нее вверх и вниз, и уголки губ попеременно подергиваются; как глотает – вытягивая почему-то шею… Кстати, ужин у нее занимает больше времени – может, она ест как-то иначе? Нужно присмотреться. Хм. Может, мне и к процессу дыхания присмотреться? Может, я и там что-то интересное пропустил?

– Ну не тяни – обещал же, – вдруг сказала она, хмурясь и перестав жевать.

Я мотнул головой. Вот ведь ударился в созерцание, когда мне ее отвлекать нужно! Сосредоточившись на этой цели, я объяснил ей ту мысль, которая мелькнула у меня еще вчера – но как далекая, почти несбыточная мечта. Я могу попробовать не прятаться от нее на улице – сколько дополнительного времени возникнет, чтобы поговорить! Я был бы уже не прочь и на работе у нее не скрываться – но это меня, пожалуй, уже совсем занесло.

Отодвинув тарелку и схватившись за кофе, она кивнула и сказала, что тогда нам нужно поторопиться.

Ей что, уже надоело здесь со мной сидеть? Хочется чего-то новенького? Или я опять что-то пропустил? Какое-то звено в этой невозможной цепочке ее умозаключений?

– Почему? – настороженно спросил я.

Быстро допивая кофе, она объяснила мне, что нам придется идти на конечную остановку нужной маршрутки.

Вот этого я уже и вовсе не ожидал. Да при чем здесь остановки? Если ей прогуляться захотелось и поговорить по дороге, без толпы народа вокруг – так бы и сказала! Почему придется?

Она глянула на меня так, словно я не понимал различия между белым и черным, и терпеливо объяснила, что разговаривать удобнее сидя, каковое условие возможно только при посадке в маршрутку на конечной остановке.

Фу, а ведь как все действительно просто! Даже двойной выигрыш: и по дороге лишние уши говорить не мешают, и потом куда-нибудь в угол можно забиться, где я ее от остальных как-нибудь прикрою. Хм. Впрочем, есть и недостаток. Я вспомнил, как не раз старался оградить ее в транспорте от неизбежной толчеи, и, улыбаясь, посетовал, что буду лишен этой возможности.

Опять не прошла моя шутка. Она поставила на стол чашку, подняла на меня глаза и очень тихо произнесла одно только слово: – Спасибо.

Да за что спасибо-то? За то, что мне удается избавить ее только от самых мелких, ничтожных неприятностей? Не нужно ей знать, что я ей иногда по дому помогаю – а то еще и за это начнет благодарить. И с таким выражением лица, что прямо не знаешь, что на это сказать. Да что с ней такое?

Видно, не удалось мне полностью согнать удивление с лица. Она еще больше смутилась и начала объяснять, что не привыкла к тому, чтобы ее защищали. И затем вскинула подбородок и заявила, что независимый вид не располагает других к бережному отношению.

Гм. Ежик. Ну ежик и есть! Выставил иголки и вообразил себе, что и асфальтный каток его боится. Ну и пусть воображает, а я буду делать так, чтобы ежик мой у этого катка на пути не слишком задерживался.

Ладно, нужно еще один момент обсудить. Я объяснил ей, что лучше мне выйти из квартиры невидимым, чтобы материализоваться как обычно, на улице. Она тут же запротестовала, но спустя мгновенье замялась и согласилась со мной – чтобы соседи, мол, не увидели.

Странно. Когда – в ответ на мои соображения – она мгновенно сказала: «Нет!», у меня сделалось как-то очень хорошо на душе. Но это как раз понятно – кто угодно обрадуется, что другому его общество приятно. Но когда она заговорила о соседях, мне почему-то сделалось еще приятнее. От мысли, что они тут же вообразят себе, что у нее со мной роман, у меня плечи сами собой расправились. Хм. Она, похоже, считает, что именно так они и подумают. Почему? Они обо всех сплетничают, или я в ее глазах похож на героя романа? Что-то я до сих пор ничего подобного в зеркале не замечал. Мысль, однако, лестная – о тех, кто не привлекает внимания, обычно не сплетничают. Она действительно считает, что я могу привлечь к себе внимание?

– Сплетен боишься? – Мне очень хотелось чуть задержаться на этой теме – может, еще что-нибудь лестное услышу.

В ответ она объяснила, что такие разговоры могут дойти до ее родителей, чего бы ей не хотелось. О, нет. Вот этого точно пока не нужно. Если они из-за меня ее клевать начнут, я могу не сдержаться. Она ведь, как обычно, молчать будет – сложит ежик все свои иголки и ковриком плоским прикинется. Чего она так перед ними тушуется?

Она так искренне удивилась моему вопросу, что я даже растерялся. Я был почти уверен, что она их боится. Нет, к этому мы обязательно вернемся. Но попозже. Сейчас уже действительно выходить пора.

Она вдруг занервничала, начала планы разрабатывать – кто что делает, если тут или там сосед появится… Я опять не удержался от смеха. Она что, забыла, что у меня – три года практики выживания в ее сумасшедшей жизни? Тоже мне – нашла проблему: сосед в лифте! Направляясь к входной двери, я намекнул ей, что до сих пор как-то и сам справлялся, и перешел в невидимое состояние.

И опять мне пришлось ее успокаивать. Когда я исчез, она охнула и начала задыхаться, озираясь по сторонам. Ну что она за человек! Я же рядом, никуда не делся, в самом-то деле! И, выйдя из квартиры, направилась прямо к лифту. А дверь? Пришлось ее за рукав поймать, назад дернуть. Раньше одного короткого внушения хватало, а сейчас ее уже чуть ли не разворачивать к двери нужно, чтобы о ключах вспомнила! А дальше что будет?

К тому моменту, как мы вышли из дома, я уже и сам чуть не взмолился, чтобы нам никто на пути не встретился. Ведь просил же я ее вести себя, как обычно! А она? Если бы к нам кто-то в лифт подсел, одного взгляда на нее хватило бы, чтобы заподозрить что-то неладное. Зайдя в лифт, она сначала прижалась к углу, потом шагнула назад к двери и замерла там в каменной позе, не дыша. Когда мы опустились, наконец, на первый этаж, она пару секунд стояла на выходе – ни вперед, ни назад – хоть подталкивай. Затем вышла … и тут же принялась оглядываться. Это в пустом-то холле! И у двери парадного опять застыла… Ну открывай же ты дверь, или в сторону отступи, чтобы я открыл! Открыла, шагнула вперед и … стоит, дверь эту держит! Я что, лимузин, чтобы полчаса из-за угла выворачивать? Ну слава Богу, спустилась по ступенькам и пошла, наконец, вдоль дома.

До конца дома она шла почти естественно. Свернув же за угол, опять завертела во все стороны головой и через мгновенье выпалила на одном дыхании: – Давай, материализуйся – быстро! 

Так я и сделал. Окружающую обстановку я уже давно оценил: люди вокруг, конечно, были, но далеко; да и потом, я по опыту знаю, что утром люди ничего вокруг себя не замечают. С детьми, правда, сложнее: они – наблюдательнее; но эта ватага уже в том возрасте, когда они друг друга глазами пожирают.

Окидывая пристальным взглядом окрестности, я на мгновенье отвлекся от Татьяны и вдруг услышал: – Ну, знаешь, с тобой инфаркт получить – раз плюнуть! – Глаза у нее все еще на пол-лица были раскрыты.

Интересно, я привыкну когда-нибудь к этому рикошету? Что бы я ни сделал, что бы ни сказал – никогда в цель не попадаю; всегда любой мой поступок от нее отскакивает и меня же по голове и бьет. Вот с утра же слезами заливалась, меня не найдя, прибить потом хотела в наказание за отсутствие, а теперь? Вот же я, специально постарался поближе подойти, прежде чем в видимость переходить – а она за сердце хватается. Прямо так я ей и сказал. И даже ни разу не улыбнулся. Хотя от смеха меня прямо распирало.

Зря я про утро вспомнил. Она что-то сегодня вообще шуток не понимает. Ох, чует мое сердце, сейчас придется-таки объясняться. Вопрос о том, куда я утром подевался, она задала, словно между прочим, но взгляд у нее сделался, как у вороны, заметившей первого, самого смелого червячка, только-только выползшего после зимы на поверхность… М-да. Вот и привлек червячок внимание, пусть теперь радуется.