Ужас русского инока

Глава 9

[9]

Верных полчаса я шатался по монастырскому двору, путаясь под ногами таджиков, которые вели у нас ремонт, и вид, наверное, имел самый взлохмаченный. Наконец у меня достало ума повторно вернуться к мастерской и ещё раз постучаться.

Открыли мне сразу.

Отец Варлаам, стряхивая с передника металлическую стружку, сурово и неродственно глядел на меня сквозь круглые очки.

— С кого стружку снимали, отче? — спросил я самый идиотский вопрос, который только мог.

— Тэ-тэ-тэ, да у тебя, инок, глаза-то совсем шальные... — протянул он. — Подь сюды.

Я вошёл и плюхнулся на табурет напротив.

— Отец Варлаам, — начал я срывающимся голосом, в котором едва не стояли слёзы, — святейший отче, благословите... Прошу Вас ходатайствовать перед отцем наместником о пострижении меня, негодного раба Божьего, во схиму.

Эта мысль блеснула едва не в тот самый момент, когда я её произнёс, как луч надежды, как спасительный выход.

Отец Варлаам открыл рот:

— Ты, инок, каким зелием упился? — выдал он, наконец. — Чай, любовным напитком?

— Что?!

— Не ори, люди услышат, — грубо оборвал он меня. — Рассказывай давай.

Я принялся рассказывать свой сон. Отец Варлаам слушал и оглаживал бороду.

— Мистических видений сподобились, молодой человек, — процедил он с ехидством, когда я закончил. — Мистических видений-с, если только не врёшь. Алиса-то — та, давешняя? Которая Мелхиседек? — Я убито кивнул. — И что, вправду на лодочке с ней катался, или приблазнилось?

— Ка-катался, — выдавил я.

— Тю! Когда ж ты успел?

— Вечером вчера.

— Белорыбице, значит, проповедь читал?

— Какой белорыбице? — испугался я.

— Такой, что легенды про тебя ходят... Знаешь, как твою болезнь лечить? Взял бы я вот эту чушку, зажал бы да и двинул бы тебя промеж рогов.

— Бейте! — сказал я с решимостью. — Бейте, коль надо!

Отец Варлаам взял, но не чушку, а железную пятидесятисантиметровую линейку и с размаха треснул ей меня по голове. Не сказать, чтобы было больно, но от неожиданности я втянул голову в плечи.

— Перепел ты! — сказал отец Варлаам с сердцем. — Перепел!

— В смысле птицы?

— Он ещё острит! В смысле любовного напитка перепил, балда!

— Отче! — я встал. — Можете сколько угодно надо мной потешаться, но нижайше прошу Вас, даже и понимая дерзновенность просьбы, ходатайствовать пред отцом игуменом о моей схиме! Потому что иначе я отсюда навострю лыжи к чёртовой матери!

— Что ты у меня чёртову мать поминаешь, матерщинник какой выискался?! Что ты мне заладил «отче» да «отче»?! — разгневался вдруг отец Варлаам, кажется, непритворно. — Ходатайство тебе нужно! Садись и нишкни! Напишу сейчас тебе... Ходатайство...

Кряхтя, он пошарил по разным ящикам, нашёл лист жёлтой бумаги, что-то долго писал на нём простым карандашом и, закончив, сложил вчетверо.

— На! И раскрывать не смей, а то сверну тебе твои рога бараньи! Что стоишь? Иди, ступай прямиком к наместнику... овца Христова!

От отца Варлаама я действительно пошёл прямиком к отцу игумену и сразу был принят.

— А, здравствуй, здравствуй, Францискус Ассизиенсис! — приветствовал меня отец Александр с порога. Отец наместник даром что человек грубый, а образованный, вот даже и латынь знает.

— Почему я Ассизиенсис? — растерялся я.

— Собакам и прочим гадам лесным кто вчера проповедовал, я, что ли? — ухмыльнулся наместник. — «Храните веру, твари!» Ха-ха-ха! Епитимью-то наложил, а? С чем пришёл?

Я безмолвно протянул ходатайство. Разумеется, по дороге я не открывал его, и потому по сей день не знаю, что в нём было написано.

Внимательно прочитав и поцокав языком, отец Александр отложил бумагу в сторону, уставился на меня:

— Рассказывай!

— Про что рассказывать?

— Про сон рассказывай.

Я как можно протокольней передал содержание сна, избегая упоминать Алису по имени и называя её Прекрасной Девой. Всё же и такой рассказ произвёл нужное впечатление. Наместник слушал, и глаза его весело круглились.

— Чин, говоришь, обещал баран-то тебе дать, от Небесного Отца? — поинтересовался он под конец.

— Да, — сухо подтвердил я.

— Отец Никодим! Коля! Ты что курил, а?

Я только поморщился.

— Сам-то как считаешь про это?

— Считаю, что бесы, и нижайше прошу о схиме, отец Александр.

— Ну етить же твою налево! — шумно воскликнул отец игумен. — Один у меня поп был нормальный, да и тот с катушек съехал. Совсем съехал или ещё ничего? Могёшь соображать самую малость? Потому что я тебе вот что скажу: отец Вонифатий скоро на покой пойдёт. Кого мне благочинным делать?

— Не меня же?

— Ну, ежели ты совсем уже бараном стал, то баранов во благочинные не ставят, конечно! А только если тебя в схиму постричь, то сам понимаешь, что схимник — это говно-администратор. — Отец игумен выжидающе замолчал. И я помалкивал.

— Так и будем в молчанку играть?! — крикнул отец Александр, осердившись. — Ты подумай: зачем нам схимник? Есть у нас уже один... блаженный! Добро бы ты действительно на воздусех парил! А ты на старца не тянешь, Коля, не тянешь! Что думаешь своей башкой: старцам-то бесы снятся или нет?

— Окончательно отказываете, отче?

Отец игумен внезапно сник. Запустил пятерню в бороду.

— Я не отказываю, — сказал он неожиданно спокойно. — Не отказываю, а размышляю. Схима есть подвиг и венец жизни иноческой, а ты, Ассизиенсис, не больно того... готов к венцу-то. А я тебе сейчас... послушание дам. Поедешь к родственнице моей в Рославль и примешь у неё исповедь. Вот тебе, — он размашисто накалякал номер на листе, протянул мне, — телефон. Скажешь ещё по телефону, что отец Александр кланяется и конверт посылает.

Я даже рот раскрыл: до того неожиданно это было.

— Когда нужно ехать, отец игумен? — собрался я.

— Да хоть сегодня бери да поезжай, ежели тебе горит.

— Мне горит?!

— Мне, что ли? Ты что это, пререкаться со мной вздумал? Поди уже вон отсюда, мистик хренов, схимник пальцем деланный! Слышь! Ты не уходи, я тебя спросить хочу! Если в схиму пострижём, три варианта имени есть для тебя! Епафродит, Епихарий или Павсикакий! Епафродитом будешь?

— Как прикажете, отец Александр, — равнодушно отозвался я.

— Мавродий вот тоже ничего имечко, — продолжал он посмеиваться, — Или Пелагей. Гей-гей-Пелагей!

— Как прикажете, — повторил я.

— Марш отсюда, Епафродит! — прикрикнул отец наместник. — В смирении упражняешься? Доупражняешься, что по шее тебе тресну кулаком, не посмотрю, что ты духовное лицо!