Addiction

Глава 3.

Когда я захожу в аудиторию, она уже на половину заполнена людьми, они оживляются, увидев меня в дверях. Андер приветствует меня, махнув рукой с задней парты, и улыбается, Гусман переводит на него удивленный взгляд, хмурится. Ему явно не нравится происходящее, мне — наоборот. Чтобы позлить Нуньера, я в ответ здороваюсь с его лучшим другом по-испански, и все в аудитории начинают переглядываться. Довольно улыбнувшись, по привычке занимаю место в первом ряду и, закинув ногу на ногу, достаю телефон, пролистывая обновления в инстаграм. Сзади слышу приглушенный шепот, сначала слова неразборчивые, но когда я напрягаю слух, смысл разговора становится мне понятен. — Нельзя садиться с ней рядом, пока она не разрешит, — говорит одна девочка. — Почему? — С ума сошла? Это Джослин Миллер. — Я знаю ее. Просто не понимаю, почему? — Это Джослин Миллер, — повторяет первая, явно не зная, как объяснить. Не могу сдержать улыбки, но затем, надев на лицо максимально равнодушную маску, оборачиваюсь на говорящих. Одна из девчонок вздрагивает, жестом я имитирую закрывающийся ротик, и она послшуно замолкает, отводит взгляд: поняла. Ехидно улыбнувшись, я отворачиваюсь. ander_muñoz подписался на вас. Андер мне нравится: хороший, добрый парень. Таких мало сейчас, все почему-то строят из себя брутальных, крутых мужиков, а на деле оказываются последними нытиками. Я подписываюсь в ответ. ander_muñoz: если сесть с тобой — откусишь голову? jo_mmm: только не такую прелестную, как твоя ander_muñoz: тогда я рискну на следующей паре, мы будем вместе на факультативе по литературе jo_mmm: твой друг откусит тебе голову сам, когда узнает ander_muñoz: Гусман? Почему? jo_mmm: ревнует, конечно Я улыбаюсь, Андер присылает смеющиеся эмоджи, возможно, около десяти штук. На литературе мне приходится прилюдно позвать Андера сесть рядом, хотя я не хочу устраивать из этого цирк. Он, кажется, не замечает подвоха, ведь я облачаю это в шутку, вытекшую из нашего диалога, но мне все равно неприятно. Слова Эрика, сказанные еще в школе, отдаются эхом где-то на подкорке сознания. Ни для кого не делай исключений. Если ты устанавливаешь правила — ты устанавливаешь их для всех. Одно послабление, и все решат, что могут обедать с тобой за одним столом и толкать тебя плечом в коридоре. — Почему литература? — спрашиваю я, когда Андер усаживается рядом со мной и начинает доставать из рюкзака вещи. Он пожимает плечами. — Я много читал, когда боролся с раком. А у тебя? Он говорит о болезни очень спокойно, не выделяя слово «рак» даже интонацией, продолжая копошиться в сумке. Я не подаю вида, внешне оставаясь абсолютно спокойной, но внутри у меня что-то екает. Хочется как-то поддержать его, выразить, как мне жаль, что он с этим столкнулся, но я сама не люблю пустых слов. «Мне жаль» и все подобные этому выражение не имеют значения. — Ремиссия? — все же спрашиваю я. — Да, — он кивает. — Уже достаточно давно. — Ты крут, — я улыбаюсь игриво, чтобы разрядить обстановку. — Девчонкам нравятся такие истории, знаешь. — Про рак? — Да, мы думаем, это сексуально, — он смеется. — Я училась на издательском деле в прошлом году, решила оставить литературу хотя бы в качестве факультатива. — Почему решила, что бизнес тебе подойдет лучше? — он не знает, что случилось в прошлом году. Я удивленно хлопаю глазами, повернувшись к нему лицом, Андер же спокойно ждет ответа, не понимая, в чем причина моей заминки. — Люблю считать деньги, — отшучиваюсь я. Он ответом удовлетворен. — Тебя тут все боятся, ты знала? — Впервые слышу. — Я так и думал, — сарказм с обеих сторон слишком очевиден. — Хочешь, расскажу всем, что ты милая? — Я все еще могу откусить тебе голову, не забывай. — Помню. В этом вся соль. ***

Вечером мы с Катрин встречаемся в центральном парке, я по старой детской привычке кормлю уток, она фотографирует все вокруг: нужно для ее очередного творческого конкурса. Обсуждаем, что на следующей неделе надо начать отбор в команду черлидеров. — Я думала, ты завязала с черлидингом, — Катрин отвлекается от своей бесконечной любви — деревьев в центральном парке, и переводит объектив на меня. — Это единственный вид физической активности, который мне не кажется скучным. — А секс? — Хорошо, не единственный. — Говорят, ты подружилась с испанцем, — я закатываю глаза, и она, конечно, делает фото в этот момент. — Красотка моя. — Кто говорит? — я отряхиваю руки от хлебных крошек, и киваю головой в сторону дорожек в парке. Мы медленно идем по асфальту, я чувствую тепло вечернего солнца на коже. — Все говорят. — Обо мне всегда все говорят, — показываю этими словами, что не хочу, чтобы она донимала меня расспросами. — Мы соседи по парте. — Замолвишь за меня словечко? — Катрин играет бровями и смеется, всегда знает, как унять мое плохое настроение. Я согласно киваю, не сдержав улыбки. — Спасибо. Я хочу позвать их на вечеринку в пятницу. Ты не будешь против? — Решила перейти в наступление? — конечно, случая узнать об ориентации Андера у меня не было, но слухи расходятся быстро, и я даже не знаю, на что надеется Катрин. — Хочу, чтобы было веселее, — объясняет она. Слишком часто я слышу, что кому-то стало скучно. Меня все устраивает, я на своей шкуре ощутила, что штиль куда приятней шторма. — Шон, боюсь, не одобрит, если ты не скажешь, что «за». Да, она права, Шона выводит из себя Гусман, и он не любит Надю, говорит, что она ханжа. Мало того, я заметила, что в этом году Шон изменился, стал более напористым, мене сговорчивым, на наших взаимоотношениях это не отразилось, но с другими он ведет себя, порой, отвратительно. Не хочу думать об этом, но он, кажется, решил, что теперь бразды правления в его руках. Это невозможно: на месте Эрика навсегда останется тягучая пустота. Я не вижу перед собой ничего, кроме его зеленых глаз. Эрик смотрит наверх, равнодушно, как и всегда, когда рядом чужие люди. Только сейчас рядом с ним я, и никого больше. Тишина оглушает меня. Мир не существует в эти мгновения. Только он имеет значение, я хочу до него достучаться, только бы он посмотрел на меня, только бы посмотрел… Я чувствую, как стучит пульс в моих висках, понимаю, что, вцепившись в него, кричу не своим голосом. Он всегда говорил, что, в конце концов, все отвернутся от него. Он всегда говорил, что с ним останусь лишь я. Воспоминания, как и всегда, приходят не вовремя. Я отгоняю от себя его образ, все еще слишком четкий, не желающий затираться в памяти. Катрин фотографирует, а значит, не заметила моего ступора. — Пусть приходят, — отвечаю я. — Но поговори с Лу, чтобы держала Гусмана на привязи, я больше не буду тратить время на разборки с ними. ***

Катрин часто устраивает вечеринки, потому что ей скучно, скучно ей потому, то у нее все есть. И будет всегда. Даже если она решит раздать деньги всем бедным в Америке, ее капитал не закончится. Деньги, однако, не главное. Особенно, когда они есть. Еще у Катрин есть план. Мы называем его «великий план Катрин», каждый год в нем расписан по месяцам. Она знает, когда закончит университет, с каким средним баллом, во сколько выйдет замуж, где будет находиться ее фотомузей, сколько у нее будет детей и даже их имена. Родители Катрин счастливы, что «великий план Катрин» существует. Она тоже счастлива, мы в этом похожи, обе любим все держать под контролем. Катрин хочет жить сейчас на полную катушку, потому что потом у нее не будет на это времени, но почему-то часто скучает. У нее красивая большая квартира на двадцать втором этаже, но народу сегодня слишком много. Я брезгливо оглядываю незнакомцев и сразу иду к бару, чтобы выпивкой заглушить нарастающий внутри дискомфорт — не люблю, когда нечем дышать. Нейт сегодня в отличном настроении, мы танцуем вдвоем, в толпе приглашенных, он успевает шутить и, не жалея, подливать мне алкоголь из бутылки, которую стащил у бармена. Я делаю еще глоток, Нейт опускает руку мне на талию, но мы не успеваем вновь начать наш пьяный дружеский (на грани с флиртом) танец, сзади кто-то резко хватает меня за локоть. — Какого? — я инстинктивно дергаюсь, чтобы освободиться, но хватка слишком крепкая, мне больно. Я оборачиваюсь и вижу перед собой озлобленное лицо Шона. — Что с тобой? — Нейт отпихивает его в сторону от меня, люди начинают на нас оборачиваться, хотя громкая музыка заглушает звуки голосов. — Это с ней что? — он указывает на меня. Не дав ему продолжить, я беру его за край куртки и притягиваю к себе. От Шона пахнет сигаретами и алкоголем. — Представление решил устроить? — рычу я ему на ухо, а затем, встряхнув, резко отпускаю, краем глаза увидев среди гостей Андера и Гусмана. Теперь все ясно. — Идем. Я тут же разворачиваюсь и иду прямо по направлению к спальне Катрин, куда гостям, по идее, входить запрещено, однако внутри обнаруживаю парочку целующихся первокурсников. Щелкаю выключателем, по комнате разливается теплый свет, они ошарашенно оборачиваются на меня. — Вон, — бросаю я, и парень, на ходу застегивая джинсы, выбегает из комнаты, оставив свою подругу полураздетой, растерянной и, кажется, толком ничего не соображающей. Шон и Нейт закрывают за нами дверь, но я даже не оборачиваюсь на них, сосредотачивая все свое внимание на первокурснице. — Ты под чем-то? — я подхожу к ней ближе и аккуратно беру ее за острый подбородок, заглядывая в затуманенные глаза, незнакомка не может даже сфокусировать на мне свой взгляд. — Понятно. Нейт, — я оборачиваюсь на секунду. — Позови кого-нибудь. — Хорошо. Я усаживаю бедняжку на кресло, помогаю ей застегнуть рубашку, девушку слегка кренит на бок, но я с силой удерживаю ее, чтобы не упала на пол. — Тебе надо быть осторожнее, — говорю я. — Тебе что-то подмешали. — Я пила сок, — медленно произносит она, к сожалению, все еще не осознавая того, что с ней происходит. — Не пей из чужих рук, никогда. Это колледж, тут много чего может случиться. Нейт возвращается с какими-то девочками, они тут же бросаются к ней, называют по имени. Нелли. Коллективными усилиями поднимают девчонку на ноги, и, несколько раз повторив «спасибо», торопливо уводят ее, втягивая шеи в плечи под моим тяжелым взглядом. — Эй, — они оборачиваются на звук моего голоса у самой двери. — Вы ее бросили тут одну с каким-то ублюдком. Хреновые вы подруги. — Она сама с ним пошла, — отвечает одна из первокурсниц тихим дрожащим голосом, не смотря мне в глаза. Я усмехаюсь, сложив руки на груди. — Накачай наркотиками тебя, ты тоже пойдешь куда угодно, — она, конечно, ничего не отвечает. — Ладно, проваливайте. Позаботьтесь о ней как следует. Когда мы остаемся втроем, я перевожу взгляд на Шона, он расслабленно стоит, опираясь на стену спиной, и губы его изогнуты в неприятной усмешке. Секунду назад я испытывала чувство жалости к Нелли, глупая девочка доверилась парню. Все мы наступаем на эти грабли и доверяем парням. Кому-то везет больше, кому-то меньше. В любом случае, все эти эмоции растворяются в секунду, едва я сталкиваюсь с ним взглядом. — Мне стоит говорить вслух, что ты ведешь себя, как сволочь, или ты и так знаешь? — спрашиваю я, и вижу, как он взрывается. Шон в несколько шагов преодолевает расстояние между нами, без стеснения врываясь в мое личное пространство, нависает надо мной, словно грозовая туча. Я выдерживаю его взгляд, не моргая, не отворачиваясь, и выставляю ладонь в сторону, чтобы Нейт оставался на месте и не мешал. — Твои друзья здесь, — шипит он, имея в виду Лу и остальных. — Катрин говорит, ты дала зеленый свет. Правда? — Катрин не любит врать, — спокойно отвечаю я, горделиво приподняв подбородок. — Что с тобой, Шон? Испанцы тебе дышать спокойно не дают, в чем причина? Дверь открывается, мы оборачиваемся, и в спальню входят Катрин, Крис и Питер, они удивленно хлопают глазами, очевидно, сразу почувствовав, что между мной и Шоном искрится воздух. — Они, — брезгливо начинает Шон. — Гордые. Богатенькие. Европейские. Ублюдки, — он выделяет каждое слово интонацией. Мое опьянение окончательно проходит, мозг работает быстро, мысли пульсируют в голове, сменяя одна другую. Перед глазами образ Эрика. Я хочу закричать, чтобы он исчез, но продолжаю стоять и слушать. — Ты поощряешь их, черт знает, зачем, может, понравился кто? Но знаешь, к чему это приведет, Джослин? — Просвети меня. — Они всё разрушат! — он, всплеснув руками, разочарованно качает головой. — Все, что мы строили столько лет. Они, словно паразиты, высосут из нас все соки! И ты будешь виновата, ты не остановила это! Система рухнет, и нас завалит обломками. Шон ненавидит их, потому что они — словно наше отражение в зеркале. Смотря на них, он видит себя, все свои недостатки и грехи. Еще Шон, возможно, боится их, потому что чувствует их силу. Мы многое пережили в свое время, я уверена, они — тоже. — Система уже рухнула! — я не выдерживаю и повышаю голос. — Вы все это не понимаете или дело только в Шоне? — я обвожу всех взглядом, а затем возвращаюсь к Лэнгфорту. — Ничего не будет, как раньше, ничего. Он нервно сглатывает и отводит взгляд, я знаю, о ком он думает. Я запретила кому-либо поднимать эту тему, и теперь все чувствуют себя не в своей тарелке, но если не сказать сейчас — мы скатимся в пропасть, из которой уже не выбраться. — Наша чертова «система», — я рисую кавычки в воздухе. — Умерла вместе с Эриком, — мне не жжет глаза от слез, и это странно, хотя и придает сил, я продолжаю говорить. — Он все построил, он устанавливал правила, и вот, куда его это привело! Ты хочешь повторить его судьбу, Шон? Хочешь, чтобы тебе тоже пустили пулю в сердце? Я — нет, — я отступаю назад, чувствуя, что не могу больше дышать. Запускаю руки в волосы, с силой оттягивая корни, чтобы привести себя в чувство, но мне вновь кажется, что я чувствую запах его крови, голова начинает кружиться. Собрав последние силы в кулак, я глубоко вздыхаю. Не могу так больше, эти детские игры больше не имеют для меня смысла. — Я не дам вам кого-либо терроризировать, особенно тех, кто слабее, — я вновь оборачиваюсь к друзьям. — Нравится социальная дистанция — пожалуйста, никто не заставляет вас обедать с бруклинцами за одним столом. Но никакой тирании. Подумайте над этим до понедельника, но имейте в виду, я решения не поменяю. Мне все это надоело. — Ты с ума сошла! — кричит Шон. — Ты не видел его, лежащим на холодном грязном бетоне с дырой в сердце! — срываюсь на крик в ответ и пихаю ладонями в грудь, чтобы он, наконец, заткнулся. — Его кровь не пропитала твою кожу, не осталась на одежде, ты ничего не знаешь, мать твою, Шон! — нос начинает щипать от слез, я возвращаюсь в ту ночь, снова вижу его зеленые глаза: потухшие, безжизненные, пустые. Он замирает на месте, даже не дышит, кажется, но когда я отступаю, хочу сбежать прочь от их жалостливых взглядов, делает попытку обнять меня. — Отвали, Шон! — я ударяю его куда-то в ребра, и он так и остается стоять в полуметре от меня, с распахнутыми объятиями. — Не хочу никого видеть. Не помню, как оказываюсь на крыше, стою у самого края, не смотря в низ, и дышу, дышу этим тяжелым воздухом ночного Нью-Йорка, позволяя ветру пронзать мое тело. Мой любимый город переливается разноцветными огнями, гудят машины, откуда-то издалека слышится музыка, и я рада, что не осталась в тишине, наедине со своими мыслями. Позади скрипит дверь. Я машинально стираю с щеки мокрую дорожку от одинокой слезинки, которая все же сорвалась вниз, и тут же оборачиваюсь, ожидая увидеть в дверном проеме кого угодно, но не Гусмана Нуньера. Он, кажется, удивлен не меньше моего. — Ты прыгать собралась? — он знает, что это не так, и губы его изгибаются в усмешке. Он отпивает из тяжелого стакана что-то похожее на виски и проходит вперед, медленно сокращая расстояние между нами. — Слышал, ты поссорилась с друзьями из-за меня. Очень мило. Вы сегодня решили довести меня? Внутри поднимается раздражение, но это не просто волна, это цунами, и я клянусь, Гусман, ты утонешь, если не прекратишь себя так вести. Он — главная причина нервозности Шона, а значит, косвенно, причина нашей сегодняшней перепалки и того, что мне пришлось потревожить воспоминания, которые я так старательно прятала под замок. Меня поражает уровень самолюбия, горделивости и непримиримости Гусмана, мне хочется его осадить. — Тебе твое эго жить не мешает? — спрашиваю я, когда он становится плечом к плечу ко мне. Слишком высокий. Смотрит не просто с высоты своего самомнения, но и с высоты неприличного роста. Я жалею, что не надела каблуки сегодня. — А тебе твое? — Хмм, — я притворно улыбаюсь и перевожу на него взгляд. — Не жалуюсь. — Как и я, — он усмехается, смело заглядывая мне в глаза. И хотя он улыбается, взгляд его остается ледяным. — Никак не ожидал тебя увидеть тут, прячущуюся от проблем. Яд. Сколько яда в его словах, сказанных притворно спокойным голосом и как бы между прочим. — Я проявила гостеприимство при нашей первой встрече, ты, верно, принял это за симпатию. Так вот, знай, ты мне неприятен, я бы не хотела, чтобы ты появлялся в радиусе пяти метров от меня. — Ничуть, — он прекрасно знает, что не нравится мне, и это у нас взаимно. — Я думаю, ты тогда показала, кто здесь хозяйка, и что все должны смирно сидеть у твоих хорошеньких ножек, — оглядывает меня оценивающе, и мне хочется влепить ему хорошую пощечину, но я сдерживаю этот порыв. — Знай, я не буду. — Твоя верность Наде очень похвальна, учитывая то, как хороши мои ножки, — не думала, что воспользуюсь этим так рано, но слова срываются с губ прежде, чем я успеваю проанализировать все. — И, конечно, учитывая то, что она никогда не будет с тобой. Я рада, что он смотрит на меня в эту секунду, потому что имею возможность насладиться тем, как меняется его взгляд, как во льдах Атлантики начинает пылать огонь. Победная улыбка появляется на губах, и до этого абсолютно расшатанное, потрясенное состояние, сменяется удовлетворенностью. — Откуда? — рычит он и чуть наклоняется в мою сторону, теперь мы стоим лицом к лицу. Я чувствую его запах, будоражащий сознание, не резкий, но сильный, как и его хозяин. Терпкий, дорогой. Мне нравится. — Мне кажется, ее парень будет очень расстроен, если узнает, что вы целовались на прошлой неделе, — игнорирую его вопрос, воспроизводя в голове слова Крис, которая была крайне расстроена тем, что увидела эту сцену в том самом злосчастном клубе. — Ты не сделаешь этого, — не спрашивает. Угрожает? Или просто утверждает? Не понимаю. В любом случае, он заботится о Наде сейчас, совсем не о чувствах ее молодого человека. Она позиционирует себя, как святоша, а на деле... Шон прав, ханжество — это про нее. Но меня это не касается, пусть делает, что хочет, я не люблю лезть в чужие дела, хотя лучше знать как можно больше, чтобы в подходящий момент использовать свое знание. — Ты прав, Гусман, я здесь хозяйка, — возвращаюсь к началу нашего разговора и вновь довольно улыбаюсь. — Я могла бы уже сейчас уничтожить тебя, ведь когда Надя будет разбита тем, что все узнали об ее неверности, она не прибежит к тебе, она максимально отдалится, — Гусман знал, что я права, я изучила Надю еще в прошлом году. — Конец истории любви, — я равнодушно пожимаю плечами. — Но я прошу лишь одного: не лезь ко мне, и никто не пострадает. — Где гарантии? — Тебе придется поверить мне на слово. — Это не по правилам, Джослин, — он годами жил, согласно порядкам, которые сам установил в своей школе в Испании и как никто другой знает, что на слово верить нельзя никому. Я думаю, мы похожи больше, чем мне кажется. — Правил больше нет, — шепчу я, и, произнеся это, наконец, осознаю, что отныне свободна. Я беру из его рук стакан с янтарной жидкостью и делаю глоток. Алкоголь обжигает мне губы и горло. — Нет никаких правил, — я возвращаю ему стакан и, в последний раз окинув его взглядом, оставляю молодого человека одного.