Глава 2.3
1008 Words
Я даже ужин сам приготовлю, решил я, когда мы подходили к дому. Во-первых, быстрее будет, да и потом… Не часто, согласитесь, бывает, когда желания твои полностью совпадают с долгом. Я должен проследить за тем, чтобы она поела, как следует, так? Я должен убедиться, что ее ужин разумно сбалансирован и должным образом приготовлен, так? Вот и я говорю. Да и свое удовольствие растянуть не мешает. Я уже предвкушал ощущение мясистости овощей, мягкости хлеба, недолгого сопротивления сыра под ножом, скользкой изворотливости масла… И запахи, запахи – дразнящие язык и небо обещанием скорого пиршества… Пожалуй, пару кусочков я в рот все же положу – нужно же попробовать, что я на стол ставить буду…
Опять нет! Да почему опять нет? Завтрак у меня, по-моему, очень неплохо вышел. Да был я уже сегодня в душе!
И вдруг она сказала, что ей хочется приготовить мне ужин. Я растерялся. Обида куда-то ушла, бросив на прощание неубедительно возмущенное: «Ну, почему ей всегда хочется делать именно то, что и мне?». На смену ей пришло … я не знаю, что это было. Мне всегда было трудно понять, что я чувствую, когда она смотрит на меня своими огромными лучистыми глазами – так смотрит. Мне вообще легче, когда она говорит – тогда я либо киплю от злости, либо умираю от смеха, либо кидаюсь со всего разгона покорять очередную вершину, которую она мне незаметно под нос подсунула…
Чувствуя, что еще минута такого молчания – и я позорно стеку на пол вязкой лужицей варенья, я ретировался в ванную. В самом деле, освежиться никогда не помешает…
Выйдя из душа и увидев томящееся в ожидании меня пиршество на столе, я окончательно смирился с потерей шанса подготовиться к нему. Да ладно – что за дискриминация, в самом деле: лишать язык удовольствия, когда нос и руки наслаждаются? Пусть уж все органы чувств принимают участие в празднике жизни! Я всегда был за справедливость и равноправие.
Не прошло и пяти минут, как я в очередной раз убедился, что решение не спорить с Татьяной никогда не было одним из лучших.
Она предложила мне попробовать … мясо.
Я мог бы поддаться.
Исключительно ради спокойствия в доме.
В котором сегодня мне нужна была обстановка мира и взаимопонимания.
Но она упомянула Анабель!
Это что – у нас новый образец для подражания появился? Потому что она дольше меня на земле живет? Или потому что она не знает, что такое смущение? Или потому что она к отцам-архангелам сама явилась за разрешением жить на земле в видимости? Или … потому что она своим Франсуа вертит, как хочет?!
Я рявкнул.
Не сдержался.
Но рявкнул коротко.
И почти сразу же пожалел об этом.
Для восстановления атмосферы мира и взаимопонимания я безропотно остался мыть посуду после ужина, в то время как Татьяна пошла принимать ванну. Где-то в глубине души я даже обрадовался. Вот она сейчас разнежится – ванна всегда действовала на нее умиротворяющее – а у меня будет минут пятнадцать-двадцать, чтобы обдумать, как вернуться к тому разговору, начатому в парке…
Через сорок пять минут я обнаружил, что, бродя бесцельно по квартире, постоянно оказываюсь у двери в ванную. Откуда не доносится ни единого звука. Что прикажете думать? Может, она время тянет, чтобы я рухнул от волнений, забыв о каких бы то ни было разговорах? Какое там рухнуть – у меня такое ощущение, что я сегодня вообще не засну! А может, она там заснула? Я ей засну! Люди должны спать в кровати. Под одеялом. И под моим неусыпным надзором. А может, она уже … сознание потеряла? Это же надо – в ванну на полный желудок, когда организм и так с перегрузками работает! С перегрузками, с перегрузками – я по себе чувствую. А может…?
О, Господи! Да я сниму завтра эту чертову дверь – ко всем чертям! Нечего мне баррикадироваться от меня – пусть вон шторкой прикрывается, если уж очень хочется. Мне через нее все равно все видно будет. Почти. У меня весьма некстати заработало воображение. А может, взять сейчас и зайти туда – проверить, как там дела? Не исключено, правда, что я тогда эту дверь прямо сегодня сниму – собственной головой. А если чуть приоткрыть ее и одним глазком… В конце концов, это – моя прямейшая обязанность: не спускать с нее глаз. Желательно обоих. Но что-то подсказало мне, что говорить мы в этом случае будем – долго и подробно – совсем не о том, чего бы мне хотелось. И только после того, как с меня сойдут поставленные ею синяки…
Когда, еще через пятнадцать минут, дверь в ванную чуть приоткрылась, я ринулся к ней в полной уверенности, что мне сейчас придется подхватывать безжизненное тело Татьяны, сумевшее – из последних сил – толкнуть эту дверь в надежде на помощь. Но из двери на меня глянуло ее лицо, сияющее тем самым покоем, которого я так долго сегодня добивался. Ах, она еще и сияет? Она округлила глаза и безмятежно поинтересовалась – а что, собственно, случилось?
От возмущения я даже заикаться начал. Судя по всему, моей сбивчивой тираде о перенесенных треволнениях не удалось донести до нее их глубину. Рассмеявшись, она скорректировала свой вопрос – что, собственно, может с ней случиться в собственной ванне?
Ну, все. Однажды я уже предупреждал ее, что не нужно испытывать мое самообладание. Я был даже рад, что удержался от соблазна проверить, все ли с ней в порядке. Я всегда предпочитал играть по-честному и не переходить к решительным мерам без предупреждения. Сейчас нужно быстро огласить ноту протеста – а дальше все: извини, дорогая, я предупреждал. Громко и отчетливо (чтобы не говорила потом, что не расслышала) я напомнил ей о своих должностных обязанностях и поставил ее в известность, что отныне считаю себя в полном праве нарушать ее уединение где бы то ни было при малейшем намеке на грозящую ей там опасность.
Слушая меня, она почему-то расплывалась во все более широкой улыбке. И смотрела на меня. Молча. Опять просто смотрела. Переводя дыхание после своего слегка затянувшегося ультиматума, я вдруг осознал, что меня окружает облако знакомого … яблочного…
Она продолжала смотреть на меня.
Огромными светло-серыми глазами.
В которых читалось … какое-то ожидание.
Я притянул к себе этого теплое, пушистое существо…
Так, завтра обо всем поговорим.
…
А она сказала мне все-таки «Да»!
- Writer
