Рассказы, написанные на ветру

Эта невероятная сила, Семейные узы

Эта невероятная сила

Маленькая глухая комната со спёртым воздухом на окраине австрийского города Линц, из окон которой виднеется вечернее акварельное небо 1 июля 1974 года. В комфортной и мягкой, но скромной постели отдыхает скованная тридцатидвухлетняя женщина – Нина Штрассер. Около черноволосой и очень худой фрау неустанно вьётся заботливый двадцатилетний парень - Рафаэль Мюллер.

- Хочешь, почитаю тебе книгу? – нежным лирическим баритоном спрашивает свою партнёршу юный мужчина.

- Э…

- Не хочешь? Ну ладно…

- Что случилось? – через несколько секунд вопрошает он, завидев, как женщина начинает мычать и усиленно перебирать тощими ножками, - А, тебе холодно?

Рафаэль встаёт и закрывает распахнувшееся от резких порывов свежего ветерка окно. Нина успокаивается, и парень возвращается к ней, присаживаясь обратно на кровать.

- Ты рада?

В ответ – невнятное бурчание.

- Согласен, я не должен был задавать этот вопрос, - произносит мужчина, заранее виня себя, - Но ты же понимаешь, я делаю всё возможное.

Нина спокойно смотрит на спутника. Видя это, молодой человек ласково улыбается, показывая собеседнице сверкающие ровные зубы.

После двух минут очаровательного молчания, Рафаэль укрывает прелестную австрийку тоненькой белоснежной простынкой, окутывающую её, словно прозрачный хитон – древнегреческую гетеру. Романтичный образ возлюбленной вызывал в мужчине лишь тёплые чувства. Рафаэль нежно поцеловал глядящую в пустоту Нину в блёклый высокий лоб, затем – в уста и удалился, скрывшись в полумраке гостиной.

***

Огни города и шум улиц всю ночь не давали сну прокрасться к этой миловидной паре. Посреди бесконечной чёрной дыры показался мотыльковый кружочек искусственного света. Рафаэль раскинулся в глубоком фиолетовом кресле, лицезря ледяной и безмолвный мрак. Каштановые волосы мужчины чётко обрамляли его бледное лицо, виднеющееся из купола темноты. И без того вредный поток тревожных мыслей о будущности сопровождался незатейливым занятием – курением. С полчаса господин Мюллер размышлял о своей несчастной любви к самой обаятельной в мире женщине. Сквозь прозрачные шторы век он представлял её серые рыбьи глаза с тонкой точкой зрачка в центре синеватой склеры; фамильный орлиный нос, кончающийся грубыми крыльями; сухие, просящие любви и глотка воздуха армеревые[1] губы; сечёные жёсткие волосы с проседью, спускающиеся с тонких костлявых плеч. Эта живописная картина являлась парню наипрекраснейшим в жизни видением; таким родным и таким полюбившемся. Близость с объектом обожания была так возвышенна, так неведомо далека и соблазнительна, что приносила невообразимую боль и – вместе с тем – невероятное наслаждение.

***

Женщина, которую пять лет назад бросил неверный муж, время от времени проваливалась в сладкий туманный сон, но каждый раз просыпалась, тяжело дыша и теряясь в ограниченном пространстве. В конец очнувшись и освободившись от желания ночных грёз, Нина принялась против воли обдумывать удручающее положение своего бренного тела, запирающего в грязной, сырой темнице светлое сознание, белого голубя духовной любви. Боязнь женщины остаться одной, неуверенность в преданности Рафаэля и ощущение собственной беспомощности не давали ей покоя. Мысли уводили Нину к лучшей жизни, былым моментам беззаботной молодости, первым шагам к карьере балерины, глупым и бессмысленным романам, замужеству и долгожданной беременности, окончившейся трагедией как для матери, так для ребёнка.

Нина была самой младшей из четырёх дочерей ортодоксальных католиков - Тересы и Леона Хольцер. С раннего детства она была любимицей отца. Будучи молодой и талантливой девушкой, Нина танцевала и мигом снискала успех в крупном театре в Вене. Как это часто бывает, резкий взлёт карьеры вскружил юной барышне её маленькую хрупкую головку. Множество обеспеченных поклонников окружало стройную красавицу, поражавшую самых строгих критиков своим мастерством.

Пасмурные, всегда широко открытые глаза ярко блестели со сцены, стреляя игривыми искорками. Насыщенные, густые волосы в скромной причёске; упругий девичий стан; ровные изящные ножки, в процессе танца появляющееся из складок призрачной акилеевой[2] материи воздушной пачки, запоминались очарованным зрителям на долгие годы. Заметив, какое впечатление она оказывает на окружающих, Нина решила воспользоваться сим преимуществом.

Барышню любили десятки мужчин; одаривали её, беря взамен частичку невинной красоты девушки. Спустя четыре долгих года в жизни Нины появился сорокалетний банкир – Мориц Штрассер – необыкновенно галантный и симпатичный джентльмен. Фрейлейн сразу же влюбилась в него, и чувства эти оказались взаимными.

Узнав о выборе дочери, родители расторгли с ней всякие отношения, а сёстры, осведомлённые о роде деятельности Нины, ещё больше устоялись во мнении, что такая девушка недостойна даже их взгляда, холодного и бесстрастного. Нина, вопреки всему, вступила в брак с решившим остепениться Морицом. Молодожёны переехали в старинный Линц, где Мориц приобрёл роскошный дом с ионическими колоннами и барочными горельефами.

Очень быстро Нина разочаровалась в своём выборе: муж жестоко поступал с молодой женой. Теперь единственное, что могло развеять печали и страдания девушки, - ещё одна душа, способная восполнить недостаток счастья в её искалеченном мире. Однако беременность никак не наступала, что неимоверно огорчало бывшую балерину.

Через шесть лет Нина и Мориц практически не виделись. Мориц продолжал жить в огромном особняке эпохи Франца I, в то время как Нина переехала в однокомнатную квартиру в современном доме. Супруги встречались редко, общались, выпивали, а под конец – сорились. Одна из таких встреч завершилась насилием со стороны Морица, и Нина, к своему удивлению, забеременела. Как только барышня сообщила сию новость мужу, любовь, которой ей не доставало все последние годы, вернулась Нине троекратно.

Беременность девушка переживала тяжело: обильный токсикоз не отпускал её, отчего Нина не могла нормально питаться. Но мысли о добром и чистом существе согревали больную душу и исхудавшее тело Нины. К сожалению, несмотря на это фрау была на краю нервного срыва.

Во время долгожданных родов врачи старались спасти жизнь прекрасной молодой женщины и её не рождённого сына. Шансы были малы, однако доктор с многолетним стажем, проводивший операцию, Мишель Бауэр, о котором Нина вспоминает каждый день, вернул австрийке жизнь, когда функция коры мозга уже была нарушена. Нина осталась парализованной; не говорила, но всё слышала и понимала. Когда герр Бауэр провёл небольшую беседу с Морицом, последний, придя в ярость, пожелал более не видеть ненавистную и ставшую ему отвратительной жену.

К Нине была приставлена сиделка: после развода женщина получила немалую сумму, которую жертвовала на то, что хотя бы чуток могло сгладить её безрадостное существование.

Однажды, летом 1972 года, постоянная сиделка по имени Миа катила тяжёлую коляску с расположившейся в ней онемевшей Ниной по цветущему парку Гессен. Эта сцена произвела неизгладимое впечатление на проходящего мимо парня, коим оказался восемнадцатилетний Рафаэль, мгновенно влюбившийся в знавшую лучшие дни балерину.

***

Постепенно развеивался густой мрак. Лучи утреннего солнца пробивались сквозь перистые облака, размеренно плывшие по глади высокого синего неба.

Пока Нина прибывала в полузабытьи в собственных воспоминаниях, к ней аккуратно и бесшумно подкрался Рафаэль. Его неожиданное появление вызвало в женщине волну радости и любви, которую она мечтала подарить верному юноше. Рафаэль понял побуждения возлюбленной, нежно обнял её и вновь поцеловал в иссушенные, потрескавшиеся губы, некогда знавшие богатейших людей безжалостного света.

- Я люблю тебя, - ласково прошептал мужчина.

24.11.19

Семейные узы

Чудная погода стояла в городе Пльзень утром 29 февраля 1920 года. Донниковые[3] лучи света просачивались сквозь перламутровые шторы в вытянутую, прямоугольную гостиную, оканчивая свой путь на изящной голени Люции Красна, спущенной с бордовой кушетки в стиле ар-деко. Дама с благородными чертами Марии-Жозефины[4], облачённая в тонкий, полупрозрачный пеньюар, напоминающий своим фасоном строгий ханьфу, читала крупный томик зарубежного классика. Остановившись на середине страницы, она встала и направилась на работу.

В соседней комнате только проснулся её восемнадцатилетний сын – Франц. Парень сонно вышел в длинный коридор и, прислонившись к старой деревянной двери в аппендиксе, увлечённо наблюдал за сборами Люции.

Спустя секунды, боясь разоблачения, Франц удалился, скрывшись за входом в свою маленькую скромную комнату. Его мысли парили в небытие, где-то далеко от реальности. Парень, плюхнувшись и утонув в кресле с широким мягким сиденьем, обитом изумрудной жаккардовой тканью, лениво взял в нежные, юношеские руки современную книгу по психоанализу, завёрнутую в блёклую обложку с растительными, модерновыми рисунками. Обдав источник знаний любопытным взглядом карих сияющих глаз, блещущих молодостью и здоровьем, Франц раскрыл книгу и, опустив в искусные уста шоколадный шарик сладкой детской конфеты, принялся за чтение.

***

Тридцатисемилетняя Люция была учительницей литературы в средней школе для девочек. Большинство учениц любило симпатичную женщину, интересно преподающую свой предмет. Однако находились и недовольные девочки: в основном, воспитанницы ортодоксальных родителей, являющиеся отличной заменой предыдущего поколения. Таких девушек не привлекали модные, возникшие под влиянием развития кинематографа тенденции в виде яркого вызывающего макияжа, мальчишеских стрижек и укороченных прямых платьев. Более того, благовоспитанные ученицы своевременно сообщали о нарушении чёрствого стиля школьной формы остальными девушками и прелестной учительницы литературы.

- Рекомендую вам, барышни, почитать Карела Чапека на досуге, раз Викторин из Вшегрд для вас слишком сложен, - продекларировала в конце урока Люция, сотрясая тишину кабинета.

Несколько школьниц недовольно вздохнуло, другие – самые лояльные – мило улыбнулись. Лишь Михаела – полная дочь священника – ровно держа массивную спину, по обыкновению молчала и холодно глядела сквозь обаятельную русоволосую леди в непозволительно обтягивающей юбке.

***

Ничем не примечательный школьный день закончился, и учительница устремилась к милому, будто кукольному, дому с красной черепичной крышей, обращённый фронтоном на обширные красоты Borský park. Люция неторопливо гуляла по мощёным улочкам, любуясь окружающим её видом и возносясь в размышлениях к небесному куполу пышных кучевых облаков, так похожих на свободно щиплющих травку, неостриженных овец.

Смеркалось. Из окон пряничных домиков доносилось то ласковый женский голос, поющий о неразделённой любви, то весёлые и резвые английские восклицания мужчины о лёгкости и великолепии жизни, то замысловатые мелодии джаза, то скрипки и виолончели нестареющей классики.

***

Поздним вечером рассеянный свет торшера проникал через ниточки шапочки-абажура с изображением насыщенных средневековых витражей. Люция, окружённая мягкими подушками, словно безвестная наложница в гареме турецкого султана, лежала на той же просторной, изогнутой кушетке, засыпая и погружаясь в океан аромата туманных, романтичных снов.

Женщине мерещились времена её первой влюблённости, студенческие годы, замужество и рождение любимого сына. Даже в полусне Люция осознавала, что всё это в прошлом.

За порогом сияли недостижимые звёзды, кажущиеся с Земли мотыльковыми блестящими точками, когда Франц, проведший весь день в постели, ворвался в скромно обставленную залу, потревожив, тем самым, покой пребывающей до того в грёзах чешской гетеры. Дама приоткрыла створки белоснежных век, махнув пушистыми щетинками ресниц. Её спутанный взор полностью соответствовал состоянию женщины. В ответ Франц лишь улыбнулся розовыми нежными губами и приблизился к очаровательной Лукреции[5], облачённой в шёлковую сорочку, желая подарить ей всю свою любовь.

Люция не сопротивлялась. Её густые волнистые волосы, скованные в популярной причёске, обрамляли сладострастное лицо богини. Прелести, видневшиеся из-под ночной рубашки, наливались и готовились к предстоящему действу. Погружённое в полумрак тело извивалось, соблазнительной белизной маня и взывая к объятиям. Франц, вопреки всему, не смог удовлетвориться ласканием одним только взглядом.

26.11.19

[1] Арме́ревые – то же, что розовые (от «армерия»).

[2] Акиле́евый – то же, что белый (от «achilléa» - тысячелистник).

[3] То же, что жёлтые (от «до́нник»).

[4] Мария-Жозефина Савойская (2 сентября 1753 — 13 ноября 1810) – королева Франции.

[5] Лукреция ( ум. ок. 510-508 гг. до н.э.) — легендарная римская матрона, прославившаяся своей красотой и добродетелью.