Льен Мин

Часть первая. Глава 12

Десятое октября, пятница

Весь четверг я провалялся больной, настолько плохой, что даже писать было невмоготу.

Вчера же во второй половине дня мне позвонила Моржухина. Почему я не вышел на работу? (Когда успела узнать?) Страшно болен, боюсь, бронхит. Она посочувствовала (в меру). Есть ли у меня занятия завтра? Только один семинар на инъязе. Нашёл ли я себе замену? Конечно, нет, да и кто меня заменит? У всех своя работа. Ну, а мой аспирант, Григорий? Да, уж он их научит, пробормотал я. Да нет, Лидия Петровна, конечно, я не против. Лишь бы он рясу не надел... Она обещала позвонить Грише. Сообщила мне, что в четверг на следующей неделе — заседание кафедры. (Явка, разумеется, обязательна, Моржухина очень злится, когда кто-то пренебрегает заседаниями кафедры, это святое.)  И тут же озадачила меня новой проблемой: началась, видите ли, аккредитация вуза. Вот поэтому всем студентам срочно должна быть выставлена аттестация. Может быть, Женя забежит ко мне, навестит больного, заодно заберёт оценки? (Ох уж это бесцеремонное сводничество, особенно после того, что вчера случилось!) Я не могу выставить оценки, ответил я, опешив: я только лекции читаю. Неправда: на инъязе ты ведёшь семинары. Но прошло всего два семинара! Так поставь «трёшки» тем, кто не работал, предложила Лидия. Хорошо, угрюмо согласился я. Тогда всем поставлю тройки, кроме одной девушки: не работают, плохая группа. Ай-ай-ай! — укоризненно зацокала она языком. Нет, Василий, так нельзя, дай им шанс. Ведь кто будет виноват в такой успеваемости, а? Ты хочешь, чтобы нас потом склоняли на всех уровнях? Пусть принесут тебе, например, письменные задания, первую часть портфолио. Когда нужно выставить аттестацию? — спросил я. Моржухина ответила: завтра. Может быть, ещё в понедельник... нет, сомнительно. Завтра. Я ещё проболею до завтра! Позвони в деканат, продиктуй по телефону оценки! Ну, пусть домой к тебе приходят! — почти рассердилась она. Пусть, согласился я равнодушно. Пусть Гриша даст им мой адрес, телефон, пусть звонят и... приходят. (И чёрт бы их всех побрал.)

Сегодня утром я ощутил, что иду на поправку, но всё ещё плох. Кашель продолжает сотрясать меня, в груди саднит. Я вызвал врача на дом. Врач пришла после обеда (я принял её прямо в халате, правда, надел брюки), поделилась открытием о том, что у меня застарелый бронхит, прописала лекарства, строго запретила курить. Ай, милая! Курят ведь не только из-за никотиновой зависимости. Иногда у человека не остаётся иного выхода, кроме того, чтобы курить.

Сразу после её ухода позвонил Олег, студент из «моей любимой» группы: видимо, ему, как мужчине, доверили неприятную обязанность звонка преподавателю. Григорий успел их напугать (наверное, геенной огненной?). Что нам нужно сдать, Василий Александрович? То, что я задавал на семинары, только оформить в письменном виде. А когда? Сегодня, усмехнулся я. Можно завтра утром... но лучше сегодня. Я продиктовал Олегу свой адрес. Замялся... И всё же спросил.

— Олег, Григорий Анатольевич в чём был?

— Как это? — сначала не понял Олег. — Ну, в свитере...

— Не в рясе?

— Не-ет... А он, что, священник?

— Монах.

Олег как-то странно хмыкнул

— Оно и видно... — пробормотал он. — До свидания, Василий Александрович! Ждите нас вечером.

Я порадовался, что у некоторых студентов ещё сохранилось чувство юмора.

Я принял микстуру; отыскал на балконе складное матерчатое кресло-шезлонг, купленное давно и использованное лишь несколько раз, принёс его в гостиную, постелил в середине комнаты старую, найденную также на балконе циновку: без неё комната смотрелась совсем голо. Разлёгся в шезлонге, курил. Затеплил свечу перед изображением Будды. Перелистал служебник, который привёз мне Юра. От страниц его веет какой-то умилительной строгостью, какой-то благородной честностью, и некоторые молитвы звучат почти как стихи.

Тут домофон зазвонил в первый раз. Евгения Фёдоровна.

Правда, Женя навешает меня каждую пятницу, но я не ожидал её сегодня. Переодеваться я не стал. Она пришла в строгом тёмном костюме, под стать моему халату, будто оба мы с ней собрались на похороны.

— Я ненадолго. Я принесла тебе таблетки, — сказала Евгения сочувственно и строго, как английская гувернантка. — Тебе надо лечиться. Покажи, чем ты лечишься?

— Так. Лежу, курю.

Она укоризненно покачала головой.

— Ты пренебрегаешь своим здоровьем. Ты хочешь погубить себя, — сказала она таким тоном, будто хотела сказать: «Ты пренебрегаешь  м о и м  здоровьем. Ты хочешь погубить  м е н я».

— Пройдём в кухню, Женечка, выпьем чаю, — примирительно предложил я. Она глянула на меня иронично, будто говоря: «Да уж, совместные чаепития у нас особенно удаются». Всё же мы прошли в кухню.

— Ты стал очень странным, — сухо продолжила Женя. — Я уже с трудом понимаю тебя. Если бы я не знала тебя несколько лет, я бы поверила тому, что о тебе последнее время говорят.

— А что говорят?

Женя пожала плечами.

— Разное говорят, — сообщила она как бы нехотя. — Что ты перешёл в буддизм. Что ты проклял православие и своего сына на этой почве. Что ты устроил скандал в общежитии, бил там окна, лица студентам и тому подобное. Что ты растлеваешь молоденьких девушек и предлагаешь им совместное проживание. Что у тебя роман с пятнадцатилетней татаркой.

— Китаянкой.

— А! — воскликнула Женя негромко, как бы даже сочувственно. — Да, конечно, извини... Это всё меняет…

Я поморщился.

— Это настолько омерзительно и смехотворно, что я и опровергать не стану, Женя.

— Ну да, да, очевидно, — сказала она тем же тоном, то ли соглашаясь с абсурдностью слухов, то ли, напротив, с их правдивостью.

— Я, Женя, хотел с тобой поговорить, и думаю, что этот разговор нам не нужно откладывать...

Вновь зазвенел домофон.

Мы вопросительно посмотрели друг на друга.

— Это студенты ко мне, — пояснил я. Женя всё смотрела на меня проницательно, понимающе, иронично.

— Ну да, да! — рассердился я. — Доцент Иртенев приглашает на дом молоденьких девочек и совращает их, ни одной не пропустит, каждую пощупает, можешь быть уверена! — Домофон всё звонил, я, наконец, взял трубку. Пришёл Олег.

— Могу тебя успокоить, это молодой человек, — заявил я, вернувшись в кухню. — В мужеложстве меня ещё никто не подозревает?

— Перестань паясничать! — горько сказала Женя, как будто я ранил её своими пошлыми шутками, но она прощала их мне ввиду моей болезни. На её лице вдруг отобразилась растерянность. — Василий Александрович... мне неудобно, что потом будут говорить...

— Оставайся здесь, не выходи. Он ненадолго, —  я вышел, прикрыв за собой дверь.

— Здравствуйте, Василий Александрович! Я вот принёс свою работу и ещё Алёны...

— А остальные как же?

Олег помялся.

— Они... не успевают.

— Ну, это их трудности, будут троечниками.

Олег хмыкнул.

— Да ты снимай обувь, проходи, не в коридоре же тебе стоят! — спохватился я. — Где-то были тапки...

— Ничего, Василий Александрович, я так.

Я взял для него табурет, мы прошли в гостиную. Я разлёгся в шезлонге и принялся листать студенческие работы. Олег в это время украдкой, но с немалым изумлением осматривался.

Работы были слабые: одна написана наспех; другая, напечатанная на принтере, взята из сети и неумело скомпилирована. Я только вздохнул. Что ж, я вынужден был аттестовать Олега и Алёну на «четыре», иначе это было бы несправедливостью по отношению к ним, точнее, ко всем прочим.

— Это четвёрка, Олег, правда, очень слабенькая...

— Василий Александрович, вы меня простите... можно вас спросить?

— Конечно, Олег.

— Вы недавно переехали? Я вот гляжу, у вас как-то мебели... маловато.

Я усмехнулся.

— Нет, Олег, просто моя супруга решила обставить мою гостиную в китайском стиле.

— А-а-а...

Олег во все глаза смотрел на мой «домашний алтарь», даже оглянулся на него ещё раз, выходя из комнаты, но спросить так ничего и не решился. Мы попрощались.

Женя что-то искала в своём сотовом телефоне, когда я вошёл, подняла на меня глаза.

— Ты его принял в гостиной?

— Да.

Её лицо искривилось.

— Ну что же ты делаешь, Василий Александрович, ну, постесняйся хоть студентов...

— Я позволю себе, Женя, вернуться к нашему разговору, который мы так и не успели начать.

В её лице мелькнул быстрый испуг.

— Ты думаешь, сейчас время? — серьёзно спросила Женя.

— Да, думаю: это время не хуже другого. И что откладывать? Так и будем иначе молчать, играть друг с другом в прятки. Женя! —  я сел напротив, сцепил руки в замок. — Ты знаешь, я испытываю к тебе очень тёплые чувства, и нас связывают много хороших, добрых воспоминаний. Но я боюсь, что между нами, к сожалению, не так много точек соприкосновения, как хотелось бы, и их количество, увы, постепенно уменьшается.

— Да,  — сказала Женя с выразительным отчаянием в голосе, не глядя на меня. — Да. Я ожидала, Василий Александрович, что рано или поздно вы об этом заговорите. Конечно, какие у нас с вами «точки соприкосновения»? Прошлое, профессия, любимая работа — это всё не в счёт. У вас точки соприкосновения с юными. — Она сделала паузу, добавила: — Душами...

— Это всё абсурд, Женя, я уже говорил тебе, что это абсурд, не заставляй меня оправдываться в том, в чём я ни капли перед тобой не виноват! — кажется, сам не заметив того, я повысил голос.

— Не кричите на меня, Василий Александрович.

Мы помолчали.

— Я поражаюсь, — прошептала Женя и снова подняла на меня глаза. — Поверить не могу! Неужели уж так хороша эта девчонка, что ты самое святое ради неё готов бросить, са-мо-е свя-то-е! Веру свою, свои убеждения втоптать в грязь! Честнейший человек, благороднейший, интеллигент русский!

Я испугался до озноба. Неужели  т а к  всё это выглядит со стороны? Хотя как же иначе должно всё это выглядеть?

— Почему ты не веришь мне? — беспомощно спросил я. — Ты видишь меня так редко, мы почти не разговариваем с тобой, ты не знаешь, что происходит в моей душе...

Снова небольшое молчание.

— Я бы очень, очень была бы рада тебе верить! — сказала Женя задушевно. — Если бы я постоянно была с тобой рядом, милый мой, то, поверь мне, я бы знала, что происходит у тебя в душе.

Весь вечер меня поражало, как быстро и легко Женя сменяет своё настроение. Мне даже вспомнился старый английский стишок в переводе Самуила Маршака:

Вы спросите меня,

Что же считаю

Я наивысшим счастьем на земле?

Две вещи:

Менять вот так же состоянье духа

Как пенни выменял бы я на шиллинг.

— А знаешь, Женя, ты очень счастливый человек, — сказал я, слабо улыбаясь. Закончить свою мысль мне не пришлось: снова зазвонил домофон. Я с тревогой поднялся.

— Ну, чего ты испугался? — спокойно спросила Женя. — Это твои студенты. — Она даже улыбнулась мне, видимо, поняла мою улыбку как знак примирения. — Ты бы беседовал с ними в прихожей...

Я взял трубку домофона.

— Кто там?

— Mister Irtenev? — услышал я чистый, выразительный голос. —  This is Lian Min, your student. [Мистер Иртенев? Это Льен Мин, ваша студентка.]

Трясущимися пальцами я нажал на кнопку домофона.

Ради всех святых, зачем моя прекрасная китайская принцесса решила прийти? Неужели она не понимает, что ей нечего опасаться за свою отметку?

— Кто там? — как нарочно, крикнула мне их кухни Женя.

— Пятнадцатилетняя татарка, с которой я живу в гражданском браке, — хмуро отозвался я. Женя рассмеялась, но прикрыла дверь в кухню.

Льен Мин уже стояла на пороге.

— How are you? [Как вы себя чувствуете?] — почти пропела она.

— Fine, thanks [спасибо, ничего], — ответил я машинально.

Что-то вдруг поразило её в моей одежде.

— Do you often wear these clothes? [Вы часто носите эту одежду?]

Я растерянно пожал плечами.

— I am so glad to see you are getting better! I have brought you my task... [Я очень рада, что вы выздоравливаете! Я вам принесла задание…]  — Она уже протягивала мне задание.

— You shouldn’t. Your answers are good enough. [Не нужно было, у вас хорошие ответы.] — Я всё же взял тетрадку. — I needn’t check it, I know it is excellent. [И проверять не буду, и так знаю, что всё отлично.]

Льен Мин улыбнулась, снова открыла свою сумочку.

—  And ... may I give you a small honey-pot? As a present? [И… можно вам подарить баночку мёда?]

И она действительно достала баночку c мёдом.

— It wasn’t your home task, Lian Min! [Это вам не задавали, Льен Мин!]

Она рассмеялась.

— Yes, I know, I just thought honey will heal your disease. [Я знаю, я просто подумала, что мёд полезен при вашей болезни.]

— Thank you very much for your present, Lian Min [большое спасибо за подарок, Льен Мин], — серьёзно сказал я.

Она покраснела. Мы молчали и смотрели друг на друга. Какое нелепое положение! При этом я помнил, что Женя сидит в нескольких метрах от нас и слышит каждое слово, но всё не мог прервать этого чудесного смущения.

Её взгляд вдруг дрогнул — она уже смотрела не на меня, а в гостиную (я забыл закрыть дверь), и глаза её странно расширялись. Она даже сделала шаг вперёд.

— I beg your pardon, mister Irtenev, may I take off my shoes? [Прошу прощения, мистер Иртенев, можно мне снять обувь?]

Я удивлённо кивнул. Чем-то девушка была очень взволнованна, если даже попросила о такой вольности.

Льен Мин сняла обувь, пробежала в гостиную, не включая света, и застыла перед алтарём, на котором догорала свеча. Всё стояла и стояла перед ним.

Стремительно обернулась ко мне.

— Why didn't you tell me! [Почему вы мне не сказали!] — воскликнула она выразительно, медленно, высоким голосом, почти скорбно, с очень нежным упрёком. — Why didn't you tell me that you are a lama! [Почему вы мне не сказали, что вы — лама?]

— Well, it goes without saying [ну, это и так понятно], — сказал я глупую, вспомнившуюся мне из учебника фразу, только чтобы сказать что-нибудь.

Льен Мин совершила перед изображением Будды глубокий поклон и сразу же вышла из комнаты.

— Goodbye, and forgive my ignorance,  d a s h i [до свиданья, и простите моё невежество, д а ш и], — произнесла девушка-китаянка; кажется, в её глазах блеснули слёзы. — I am just a stupid girl. [Я просто глупая девчонка.] — Я не понимал, что происходит, смотрел на неё с непониманием, горячей тоской, даже протянул к ней руки, но Льен Мин так низко опустила голову, что не могла этого увидеть. Не поднимая головы, она обернулась и вышла.

Я запер входную дверь, прислонился к двери спиной, теперь меня прошиб холодный пот при мысли о том, что Женя сейчас — а Женя уже вышла и смотрела на меня. Уголки её губ подрагивали.

Вдруг она расхохоталась.

— Ты что, Женечка?! — испугался я: мне, показалось, что это нервное, истерика. Напрасно: ей в самом деле было смешно.

— Это действительно гораздо безобидней, чем я себе представляла, — выдавила Евгения через смех. — Вы трогательны, Василий Александрович! Вы оба трогательны! Вы — персонажи Тургенева! «Дворянское гнездо»!

— Перестань! — попросил я сдавленно. — Ради Бога, перестань! — крикнул я. Какая грубость, нечуткость, какой беспримерный цинизм! — Она вмиг перестала: глядела на меня сурово, дерзко.

— И поди вон, — добавил я.

— Нет, я не ошибалась, — непроницаемо отозвалась Женя. — Стыдись, мистер Иртенев! Стыдись! Когда-нибудь тебе будет очень стыдно за то, что ты сейчас делаешь, помяни мои слова.

Она вышла в прихожую, стала одеваться. Я лихорадочно думал, что я должен сказать, как остановить её. «Полно! Зачем?» — вдруг осенило меня. Женя ушла.

Я лёг на постель в своём кабинете (кроме кровати, там только платяной шкаф и компьютерный стол) и пролежал без движения около двух часов. Затем набрал номер Юры. Юра был дома.

— Юрочка, подскажи мне! Знаешь ли ты, кто такой даши?

Конечно, Юра знал. Даши — почтительное обращение к духовному лицу в китайском буддизме. Кроме того, я выяснил, что китайское буддийское духовенство ходит в одеяниях, очень похожих на чёрные халаты (по крайней мере, некоторые ордена).

Мы проговорили с Юрой около получаса. Он жаловался на здоровье. Я сочувствовал ему и, как мог, развлекал рассказом о своих злоключениях. Не удержался и рассказал ему о сегодняшних событиях. Он едва понял меня, много раз переспрашивал — и был рад, как ребёнок.

Произошло нелепое, невероятное заблуждение. Но, Господи, прости меня, старого дурака, как же я рад этому заблуждению! События действительно ускорили свой ход. Стоило мне позавидовать духовному наставнику Льен Мин, как я и сам в её глазах превратился в ламу. Я должен разуверить мою прекрасную девочку, не годится мне лгать ей. Но должен ли? И, в конце концов, это ли важно? Важно то, что в любой своей роли я остаюсь для неё далёким человеком, который бессилен помочь ей чем бы то ни было. Не смешно ли быть мне её духовным наставником? В чём доцент педагогического университета может наставить китайскую девушку с именем Сострадание и сердцем, столь полно соответствующим имени?

И всё же с новой профессией тебя, лама Василий! Пишу и не могу удержать улыбки.