Мариам

Глава первая. Сон Настоящее Подобно кинжалу, острые плавные линии профиля и подбородка рассекают пространство – тень под цветущей вишней. Длинные пальцы, переплетенные в задумчивый замок на коленях; волосы – гламурно-модная прическа: пышная густая чернота зачесана на один бок, на одно плечо, и слегка вьется на кончиках, кокетливо лаская взгляды, а с другой стороны все коротко выбрито; тонкий излом бровей; черные ухоженные ногти – острые, как у хищно-кокетливой красотки; длинная серьга в левом ухе золотится крошечной косичкой. Фарфорово-бледная кожа с нежным румянцем – как у японских кукол, как у японских гейш. И глаза. Очень темные – кажутся черными; миндалевидные – со вполне европейским разрезом, в котором, тем не менее, чувствуется что-то азиатское. Что-то в хищно приподнятых уголках. Мариам замерла, пронизанная дрожью. Глупо, так глупо – но, кажется, это самый красивый юноша, которого она когда-либо видела. Даже «Лютнист» Караваджо не так прекрасен. Смотрит вниз, в гравий дорожки; хмурится до морщинки на фарфоровом лбу; кажется, о чем-то сосредоточенно думает. Подойти, не подойти?.. Сердце Мариам глухо ухало в ушах, во рту пересохло. А вдруг у него есть девушка? А вдруг он вообще гей? А вдруг он тупой, как пробка, и она только разочаруется – как уже не раз бывало? А вдруг… Но. Бело-розовые кружева цветущей вишни, благоухающие сладко-ласковым ароматом; бело-розовые, как дешевый зефир. Японская вишня в Питере цветет, кажется, только в этом маленьком садике на Литейном – всего недели три в году. Он сидит на скамейке, ссутулившись, погруженный в себя – японская миниатюра, штрих чернилами под кипенью лепестков. Если я не подойду – всю жизнь буду жалеть об этом. – Привет. Поднимает глаза – без улыбки, в серьезном недоумении. Приоткрывает рот, чтобы ответить. И… Вздрогнув, она проснулась. Сердце все так же гулко грохотало в ушах, отдаваясь эхом в груди, сотрясая тело. Медленно вдохнуть – медленнее выдохнуть, выравнивая пульс. И еще раз. И еще. Мариам перевернулась на спину, глядя в равнодушную белизну потолка. Лунный свет пробивается сквозь шторы; слышно, как внизу сонно сопит Эля. Странный, неуместный сон; какого черта? Ей никогда не снились люди, которых она ни разу не видела. Или почти никогда. Она зажмурилась, пытаясь вспомнить. Впрочем, ладно. Не суть. Морщась от ржавого привкуса крови во рту – вчера ей удалили зуб мудрости, – Мариам спустилась на первый этаж, стараясь не сильно скрипеть лесенкой, плеснула воды в стакан. Эля заворочалась на своем диване, но не проснулась. Она вообще обладает редким талантом спать – в любом шуме, при любом освещении, по десять, двенадцать, пятнадцать часов. Поразительный дар. Волосы Эли легли на подушку густой фиолетовой волной; в лунном свете они отливают неоном. Она любит экспериментировать с волосами. Мариам вздохнула и поставила стакан в раковину. Вот уже полгода они живут вдвоем в этой крошечной двухуровневой студии на улице Заплуталова, 13, литера Б (Мариам выбрала именно ее во многом потому, что с первого взгляда влюбилась в адрес); и – кажется, это самые спокойные полгода в ее жизни. По крайней мере, с тех пор, как переехал Виталька. Виталька. Как она только не коверкала, шутя, его имя – Виталио, Виталидзе, Виталиссимо. И фамилию – Голубев, и псевдоним – Голубь. «Как твои делищи, птица-голубище?» – писала ему, когда он надолго пропадал. Мариам улыбнулась, держась за перила лесенки. Странно – но ей все еще как будто стыдно перед ним за такие сны. Как будто ей не могут и не должны сниться другие мужчины. Он тоже, конечно, снится; но редко, и обычно – в кошмарах. Он уходит, а она пытается его удержать и плачет. Он кричит на нее, обзывает шлюхой, изменницей, ужасным человеком. Он холодно сообщает, что теперь у него новая девушка – и с ней он счастлив, в отличие от того «сюрного трэша», который был с Мариам. В сущности, Виталька ведь правда ни в чем не виноват. Да, у них были проблемы; но главной проблемой оставалась она сама. Мариам легла обратно, свернулась в комок, пытаясь успокоиться. Что ж, сон хотя бы не об Амире – и на том спасибо. С тех пор, как он умудрился позвать ее в тройничок со своей новой пассией – а потом еще и назвал глупой и послал матом, когда она вежливо отказалась, – нет никакого удовольствия о нем вспоминать. Злое избалованное дитя. Однако проблема остается проблемой: никто не пришел на его место. Никто не стал центром ее жизни, зазнобой, музой – которой она столько лет никак не может сделать саму себя. И это длится уже полгода. Слишком долго, слишком трудно. Раньше так не было. Мариам вытянула руку навстречу лунному свету; белые полоски старых шрамов, пятна комариных укусов. Юноша из сна – интересно, существует ли он?..