Путешествие в никуда

Глава 7

          Мы шли по городу,  который еще спал сладким беспробудным сном. Со стороны эта картина выглядела,  наверное,  немного сюрреалистично: несколько мужчин и одна женщина с тяжелыми рюкзаками за спинами молча бредут в полной тишине по безлюдным улицам.  Я думал о том,  что если  бы кто-нибудь  сфотографировал нас сейчас,  то снимок вышел бы уморительным.

          А не смешон ли я в самом деле?  Вместо того, чтобы руководить популярным журналом,  жить в свое удовольствие с красивой женщиной бреду ранним  утром  по улицам незнакомого города в кампании каких-то странных, если не сказать больше, людей. Никто из нас точно не знает, куда и зачем мы направляемся. Но при этом послушно идем, как слоны на водопой, за своим вожаком. А ведь раньше я всегда вел себя прямо противоположным образом, старался быть самостоятельным, независимым от других. Однажды даже из-за нежелания следовать в общей группе, потерялся в лесу.  И меня искали почти два часа. А вот теперь, словно каторжник, покорно переставляю ноги в том направлении, которое  мне  указывают. Что же со мной происходит, какие силы столь властно  влияют на мое поведение?

        Впереди показалась широкая гладь реки. Она была совершенно неподвижной. Зато над ее поверхностью серыми клочьями висел туман, который медленно перемещался под давлением ветра. Возникало ощущение, что это именно он понесет нас вперед.

          Лодочник нас уже ждал.  Его лицо не выражало никаких эмоций,  он явно хотел  лишь  одного  -  побыстрее отправить нас в путь и заняться своими делами.

          Плыть нам  предстояло  на двух лодках.  На вид это были крепкие и большие посудины, хорошо просмоленные. На них даже можно было в случае непогоды натягивать тент.

          Закончив приготовления, которые заняли не меньше часа, все собрались в один тесный кружок.

          - Мы,  как вы понимаете, поплывем на двух лодках. Нам нужны капитаны. На первой эту ответственную обязанность буду исполнять я.  А  на второй я вас прошу занять эту почетную должность,  - неожиданно  повернулся  ко мне Северин. - С вами поплывут уважаемый отец Антоний, Юрий Михайлович и наш юный друг.

          Предложение возглавить одну из посудин меня застало врасплох,  я искренне полагал,  что эта миссия будет возложена на вице-премьера.  Мой взгляд сам собой обратился в его сторону и мне показалось, что он отнюдь не в восторге от такого неожиданного  поворота событий. Возникло желание попросить Северина поменять свое решение,  но я почему-то промолчал.  Раз он так считает нужным,  значит на то есть свои  основания.  Тем  более, опыт плавания  на реках,  в том числе и на  достаточно бурных,  хотя небольшой,  я все же имел. Будучи совсем еще молодым, пару раз отправлялся  в подобные  экспедиции. Они вызывали такой замечательный и могучий эмоциональный всплеск, какой  не получал даже от женщин.

          Мы расселись по лодкам. Лодочник в длинных сапогах вошел в воду и стал выводить нас на стремнину. Он оттолкнул от себя сначала одну посудину,  потом - другую. Мы взялись за весла и уже самостоятельно  поплыли на середину реки.

          Течение здесь было слабым  и нам приходилось налегать на весла. Город медленно растворялся в тумане,  а нас с обеих сторон все плотнее обступал лес. Я  сидел на одной скамейке с Ярославом и заметил, что тот гребет очень вяло. Он вообще выглядел весьма странно; будучи самым молодым среди нас,  он казался и самым поникшим. Мне захотелось его приободрить.

          - Не печальтесь,  Ярослав,  скоро вы поймете,  какое это огромное удовольствие плыть по реке.

          - Вот и плыви,  коли нравится, - раздраженно буркнул он. - И вообще, чего пристал. Как начальничком стал, так сразу права качаешь. Да плевал я... - закончил он фразу сквернословием.

          Ярослав демонстративно бросил весло.  Лодка сразу же стала плохо управляемой, начала разворачиваться боком к основному потоку реки. А это, как известно, чревато неприятными последствиями. Одна сильная волна - и наша посудина  станет плыть  днищем вверх. А мы будем барахтаться рядом с ней в ледяной купели. Нет, такая перспектива меня явно не устраивала.

          Я  почувствовал злость.

          - А ну возьми весло и греби как положено. А то скину сейчас в реку и искупаешься прямо в одежде. -  Я вспомнил,  что так во  время  моих водных походах у нас наказывали нарушителей.

          Я зачерпнул рукой воду, она, в самом деле, была очень прохладной, словно целиком питалась  родниками.  Зато - и почти такой же чистой.  Конечно, купаться в ней можно, но вряд ли это доставит большое удовольствие даже очень закаленным путешественникам.

          Пока мы перепирались с парнем,  город окончательно исчез из вида. Теперь мы двигались вдоль высоких скалистых,  поросших лесом, берегов.

     Я  вдруг почувствовал, что давно не испытывал таких приятных ощущений. Не знаю,  как все будет дальше,  но пока мне наше путешествие нравилось.  Я ощущал себя частицей этой грандиозной и красивейшей, веками создаваемой природой  картины.  Каким же могучим эстетическим чувством надо обладать, чтобы нарисовать на живом полотне земли такой гениальный пейзаж. И две наши маленькие лодки, словно два новых малюсеньких штриха на нем.

          Мною вдруг овладела несвойственная мне болтливость. Я взглянул на Махонова, вице-премьер энергично греб веслом, но его лицо  было хмурым.  За все то время, что мы находились в лодке, он не произнес ни слова. И я, кажется, догадывался, почему. Впрочем,  мог и ошибаться.

          - Юрий Михайлович, вам нравится этот вид? Я давно не видел ничего красивей.

          Махонов посмотрел на меня не сразу,  лишь через несколько  секунд после моего обращения к нему.  Мне показалось, что при этом он сделал над собой усилие.

          - Да,  очень красиво,  - согласился он.  - Я много видел в  самых разных странах прекрасные пейзажи, но ничего лучшего не припомню.

          - Вы не жалеете, что отправились в это путешествие? - отважился я задать ему вопрос.

          На этот раз его взгляд задержался на мне немного дольше.

          - Нет, не жалею. Когда начну жалеть, не сомневайтесь, меня вскоре рядом с вами не будет.  - Его голос звучал очень сухо, а лицо выражало отчуждение.

          Я решил идти ва-банк.  Какой смысл нам скрывать друг от друга истинные эмоции.

          - Юрий Михайлович, меня не покидает ощущение, что вы настроены по отношению ко мне не слишком благожелательно. Хотя не припомню, чтобы я чем-то вас  задел.  Это  можно было  бы считать  сугубо вашим личным делом, но не мне вам говорить, что когда люди плывут в одной лодки да еще по незнакомой реке,  то  становятся очень зависимыми друг от друга.  Хотим того или не хотим,  но нам всем придется стать на некоторое время как бы одной командой. Я знаю, это не просто, все мы слишком разные. Но иначе плыть дальше становится опасным.  Кроме того,  насколько  я понимаю, каждый отправился в этот путь, чтобы внутренне измениться. А потому стоит ли нам вести себя так как  мы привыкли у себя дома?

          Эту довольно длинную тираду я заготовил заранее, а потому произнес ее на одном дыхании.  Я понимал, что несколько преувеличиваю свои полномочия,  разговаривая с Махоновым  в таком менторском тоне. Но мне казалось, что для этого есть некоторые основания:  нам на самом деле  надо стать ближе друг к другу, сломать разделяющие всех нас незримые перегородки.  В противном случае,  к чему вся эта затея? Эта  сотворенная чей-то грандиозной кистью природа требовала единения.  И именно в погоне за этим великим чувством человек покидает свою привычную жизнь и уходит в  мир дикой натуры,  ищет  здесь совсем других людей, иных отношений.  Но ничего похожего с нами  пока не происходит, вместо этого я почти физически  ощущал,  как растет  напряженность между членами экипажа. Не хватает только всем поссориться.  А я все же как никак капитан и не могу допустить подобного развития событий. Значит, надо попытаться сгладить ситуацию. Иначе плыть дальше становится опасно.

          - Вы правы, черт возьми, - вдруг после длительной паузы произнес Махонов. - Простите.  Просто я еще не до конца расстался с прежним образом жизни. В любой ситуации невольно ищешь конкуренцию, подвох. По привычке думаешь, кто кого подсидит. Да к тому же честолюбие очень ранимо. Но, уверяю, я справлюсь с собой. Дайте мне немного времени.

          - Временем вы не ограничены, - улыбнулся я довольный тем, ситуация с Махоновым решилась сама собой.  - А вы, отец Антоний, почему молчите?

          - Любуюсь  божьей красотой,  - отозвался священник.  - Почему Бог создает такой красивый мир, но населяет его такой некрасивой жизнью?

          - Для  священника  это довольно странный вопрос,  - заметил я. - Священники обычно одобряют все,  что делает Господь.  Даже то,  что ни один нормальный человек не может одобрить. Разве не так?

          Отец Антоний посмотрел на меня тяжелым взглядом.

          - Да, Бог сам решает, какой мир ему сотворить. Он не отвечает за наши грехи,  но протягивает нам руку всегда,  когда мы хотим их исправить.

          Я услышал смех Ярослава.

          - Хотел бы я пожать эту руку.  Между прочим,  я читал про  вашего Иисуса. Крутой был парень.  Спустись Он на землю сейчас, мы бы поладили. Сходили на ночную дискотеку или на другую  тусовку. Познакомил бы с хорошими девчонками. А вот то, что он тогда делал, мне не понравилось. Нашим парням это все не интересно.  У нас сейчас на  все  эти  штучки никто не клюнет. А вообще, все это скукочища. Бог не Бог, какая к черту разница.  У нас один парень запал на Бога, был нормальный, девчонок имел, как в тетради листов.  А тут даже не них перестал смотреть, все стал твердить, что грешен и что мы все в грехе и в грязи живем. Сперва просто приставал, требовал, чтобы покаялись, а потом у одного аппаратуру в окно выбросил под крики,  что эта музыка бесовская. А аппаратура чуть ли не на тысячу баксов тянула. Ну, тот понятное дело зажегся, накостылял этому святоше как следует. Тому  пришлось  домой  ползти.  Зато больше  у нас не появлялся.  Я когда мимо церкви проезжаю, то вижу, что  там народу уйма пасется. Я всегда  думаю:  вот дураков их предки понаделали. Чего стоят, даже в дождь или в мороз? Кому от этого стало лучше?

          Я полагал, что отец Антоний в ответ разразится гневной обвинительной тирадой. Но он молчал, как будто бы и не слышал богохульные слова своего соседа по лодке. Вместо него отозвался Махонов.

          - У меня дочь примерно так же размышляет.  Не так грубо по форме, но по смыслу близко.  Может,  в самом деле, идея Бога устарела. Однажды меня послали в одну азиатскую страну с деликатным поручением.  Я жил в гостинице в одном небольшом городке. И в этот момент там вспыхнули религиозные беспорядки, мусульмане убивали христиан, а христиане старались у***ь,  как можно больше мусульман. Тамошнее правительство тут же послало за мной вертолет. Но пока он летел, я  успел на многое насмотреться. Из   окна моего отеля была видна улица, которую  устилали трупы. И я тогда подумал: если вера в Бога приводит к таким страшным последствиям,  то нужна ли она вообще? Не лучше ли от нее отказаться.   Бог - это Бог, а вера в него - это вера.  Тут что-то не стыкуется, тут изначально допущена грандиозная ошибка.

          - Я никогда не сомневался,  даже будучи маленьким  ребенком,  что Бог существует, - сказал я. - Но у меня никогда не возникало желание делать то, что называется верить в него:  ходить в церковь, молиться. Как и наш юный друг,  не понимал,  зачем  это нужно, прежде всего, самому Богу.  Я думал:  Он такой всемогущий,  всеведущий, к чему Ему наши молитвы? Ему и так досконально известны все наши мысли,  чувства,  помыслы, поступки.  А потом, когда стал взрослым, то понял, что людям нужна вера в Бога по причине того, что это самый легкий способ установить с ним отношения. Простите, отец Антоний,  мои непристойные речи, но каждый из нас имеет право говорить то,  что думает.  Так вот я понял,  что легче всего прочитать молитву, выполнить несколько  обрядов  -  и  на этом завершить сеанс общения с Всевышним до следующего включения. На самом деле вера в Бога прикрывает неверие в Него, равнодушие к Нему. Внешне все выглядит пристойно, богомольцы  ни одно даже пустяковое дело не совершает без упоминания Его имени.  Но все это относится к самому поверхностному слою  их сознания,  внутренне оно же никак не затронуто божьим присутствием.  И чем глубже находиться слой,  тем меньше ощущается пребывание  в нем Бога.  Весь  потенциал  соединения  человека с Богом уходит на обрядовую сторону. Многим ли помешала вера в Бога совершать ужасные деяния?

          Я снова посмотрел на священника и вновь не  дождался от него никакой реакции. Вернее, она    была, но где-то там, внутри него. Это было заметно по его  напряженному  лицу, которое то и дело меняло выражение, по нервным конвульсиям пальцев рук.  Насколько я знал манеру поведения священнослужителей, обычно они не прощают подобных выпадов и тут же бросаются в бой, защищая свои убеждения. Но отец Антоний вел себя совсем иначе.  Может быть,  он из тех священников, которые потеряли веру в Бога? Я был знаком с несколькими такими разуверившимися, они ненавидели Его так, словно Он изнасиловал их жен.

          Как разговор неожиданно возник,  так же  неожиданно и завершился.  Никто больше не хотел говорить о Боге. Уже прошло больше двух часов с  начала  нашего  пути.  Все испытывали утомление и потому гребли тихо. Мы были на середине реки, и она сама несла нас вперед. В метрах пятидесяти от нас двигалась первая лодка. Там тоже "сушили" весла. Мне стало интересно, какие события разворачивались в том экипаже, ведь в нем собрались не менее любопытные экземпляры.  Одна эта странная женщина чего стоит. Я  невольно вспомнил ее предложение в первый вечер пребывания в гостинице.  Меня вдруг охватила уверенность, что за этим последует какое-то продолжение. Еще во время второго нашего разговора я почувствовал, как перемещаются наши флюиды от одного к другому и обратно.

          Я  заметил,  как со своего места  поднялся Северин и стал махать  руками, призывая нас к себе.  Мы взялись за весла и несколькими энергичными гребками приблизились к его лодки.

      - Как только увидим удобное место на берегу, туда  и причалим, - прокричал он нам.  - Это будет наш первый привал.

          Удобное место мы нашли примерно через полчаса. Небольшой заливчик, словно гостеприимная хозяйка, приглашал проплывающих мимо путников отдохнуть на своих берегах.  Северин снова приподнялся в лодке и  показал  нам рукой направление, куда плыть.

          Мы вышли из лодок на сушу и стали с любопытством  озираться  вокруг. То, что мы отнюдь не первыми вступили на этот дикий берег, свидетельствовали многочисленные следы пребывания на нем человека. Ну а то, что эти люди были нашими современниками, красноречиво говорили разбросанные повсюду  алюминиевые банки из-под пива, пластиковые бутылки, пустые пачки из-под сигарет.

          Однако долго  рассматривать окрестности мне не удалось,  так как внимание привлек другое объект.  Взглянув на команду в первой лодке, я сразу почувствовал,  что их плавание проходило отнюдь не мирно. Особенно хмурым и расстроенным выглядел философ. У него был вид человека, пережившего страшную катастрофу.  Ни на кого не глядя, он устремился к окаймляющей полоску берега чащобе.

          Северин кивнул мне головой.  Я понял его молчаливый призыв и помчался за Виреном.

          Несмотря на солидный возраст и на не менее солидную полноту,  Вирен  шел так быстро,  что я не поспевал за ним.  Вдобавок он почти не  разбирал дороги и  приходилось продираться сквозь колючие заросли.  Пару раз он натыкался на пни, падал, но это его не останавливало. Отряхнувшись,  несся дальше.

          Мы вошли в лес и оказались среди высоких сосен. Дорогу мне преградило упавшее дерево.  Пока  перебирался через этот шлагбаум, то потерял из вида Вирена.  Я смотрел по сторонам,  но не видел его.  Почему-то мне стало тревожно.

          Впереди меня протянулась еле заметная ниточка тропинки, которая поднималась вверх, на гору. Я устремился по ней. Подъем оказался довольно крутым и занял  много времени.  Но зато когда  очутился на вершине, то  почти  сразу же обнаружил  Вирена.  Он находился в каких-то ста метрах,  но меня то ли не видел,  то ли не обращал внимания.  Впрочем, удивляться этому  не стоило,  так как он был поглощен несравненно более важным делом; из ремня сооружал петлю. Удавка была уже почти готова, оставалась проделать последнюю операцию - встать на пень и  просунуть в нее голову.

          - Георгий Валентинович!  - во всю мощь своих легких закричал я.  - Не делайте этого, остановитесь!

          Вирен  повернул в  мою  сторону  голову,  но своих приготовлений  не прервал.  Он стал взбираться по суку на ствол, чтобы повиснуть в петле. Я бросился  к самоубийце.

          Голова Вирена уже находилась в петле, когда я подоспел к нему. Он оторвался от земли и повис на ремне.  В этот момент я что есть силы дернул его на себя, и мы оба повалились на землю.

          Мы лежали рядом на земле никак не меньше минут пяти. Падая, Вирен сильно ударился головой о мою голову, и я пережидал, когда утихнет боль. Самоубийца же что-то яростно выкрикивал,  но слух еще не полностью вернулся ко мне, и я никак не мог разобрать,  о чем  он вопит.

          Наконец мы оба окончательно пришли в себя. Я встал, затем насильно поднял с земли Вирена.

          - Вы что спятили, Георгий Валентинович? - поинтересовался я. - Мы в самом начале пути, а вы уже голову суете в петлю. Настоящие философы так не поступают.  Сперва они познают истину, а уж потом принимают решение.

          - Вам легко говорить,  а что делать мне?  - плаксиво протянул Вирен. - Мне пятьдесят восемь,  а вся моя жизнь к черту под хвост. Зачем  всем этим занимался, потратил такую уйму времени? Кому это нужно. Я не могу больше себя обманывать, Я не верю  ни в одно свое слово,  ни в одну свою мысль.  Врагу не пожелаешь таких мучений. Вам никогда не понять того, что я испытываю.

          Я задумчиво смотрел на философа. Я попытался поставить  себя  на его место.  Наверное,  это  в  самом деле большая трагедия для ученого прийти к выводу, что вся твоя многолетняя деятельность абсолютно ничего не стоит, что жизнь прожита напрасно, а полученные регалии приобретены  незаслуженно. Многие суют голову в петлю  из-за гораздо менее  пустяковых  причин.

          - Странно,  Георгий Валентинович, - сказал я, - что при вашем уме вы даже не заметили, как совершили только что великое научное  открытие.

          Вирен изумленно посмотрел на меня.

          - О чем вы говорите? - презрительно произнес он.

          - Я не шучу.  По крайней мере это великое открытие вы сделали для самого себя.  Вы только что сказали, что ничего не знаете, не понимаете. Да от радости   плясать надо!

          - Он прав,  - услышал я за спиной голос. К нам быстро приближался Северин.

          Реакция Вирена была мгновенной; так в средние века встречали появление дьявола. Будь в руке философа крест, он бы скорей всего осенил себя им.

          - Уйдите, я вас ненавижу! Вы страшный человек.

          - Ну успокойтесь,  - мягко произнес Северин. - Что собственно такого ужасного случилось?

          - Ничего не случилось, если не считать, что я вытащил его из петли, - сообщил я. - А так все в порядке.

          Северин посмотрел  на  меня своим уже хорошо знакомым мне немного рассеянным  взглядом.

          - Георгий Валентинович,  - произнес он, - а вы когда-нибудь задумывались, почему человек вдруг решает покончить с собой?

          Философ удивленно и недоверчиво посмотрел на него.

          - Честно говоря, нет.

          - А вам не кажется,  что изучив столько сложнейших проблем, вы не знаете ответа на этот, казалось бы элементарный  вопрос. Может быть, знай вы его, вам было бы легче разобраться во всем остальном?

          Вирен продолжать все так же недоверчиво смотреть на Северина.

          - Я вам попытаюсь объяснить. Вы не возражаете?

          - Почему я должен возражать?  Сделайте одолжение,  -  злобно крикнул  Вирен.

          - Это вовсе не одолжение,  для вас это необходимость.  Понимаете, Георгий Валентинович, человек за время своей жизни создает некие прочные представление о себе и окружающим мире. Если вы влюбленный, то считаете, что ваша женщина  принадлежит вам; если  банкир, то  уверены,  что умеете делать деньги. И чем больше вы занимаетесь тем или иным видом деятельности или   тем прочнее этот внутренний образ. Вы отлично знаете, что это явление называется самоотожествлением. Для человека оно имеет огромное значение, так как позволяет обрести  ему твердую опору, ибо  он знает,  кто он,  что умеет,  какие эмоции испытывает. Это тот самообраз, с которым он отожествляет себя.  Но  однажды  может наступить  момент,  когда в жизни человека происходят резкие перемены. Уходит возлюбленная или лопается банк или знания, которые он считал верными, вдруг оказались ложными. И тогда то  твердое внутреннее основание,  на которое он опирался в своей жизни, разрушается за считанные мгновения, подобно дому при землетрясении.  Вместо жившей в нем уверенности и  надежности возникает пустота. Вот она-то и вызывает в человеке порыв к самоубийству,  так как исчезает стержень,  на которой держалась вся личность. Или, если быть точнее,  разрушается не сам стержень. а иллюзия его  существования. К счастью большинство людей все же не прерывают насильственно свою жизнь,  так как у них  скоро начинается формирование какого-то нового прочного фундамента.  Но в те мгновения, когда он полностью утрачивается, вы целиком заполняетесь стремлением покончить  собой,  так как  ничего иного  в вас в этот момент просто нет.  В эти секунды и решается главное - какое из двух больших искушений одержит  вверх: смерть или жизнь? Если хотите, Георгий Валентинович, в этот миг и происходит подлинная проверка - является ли человек  философом  или  нет? Что для него важней:  держаться за старое до такой степени, что он готов пожертвовать ради него собой, или начать новый поиск? Будем считать, что  порыв к самоубийству у вас угас, и уже началось образование новой твердой основы. Хотя ничего в этом хорошего нет, однажды оно снова разрушится. Другое дело у вас уже будет опыт, и вы перестанете ощущать это событие, как вселенскую катастрофу.

          Вирен как-то не уверенно кивнул головой.

          - Никогда об этом не думал.  Даже странно,  - задумчиво  произнес он.

          - Наше отличие состоит в том,  что вы изучали мысль,  а я  изучаю процесс рождения мысли. Я думаю, мне надо кое-что объяснить всем. Иначе будут возникать слишком много недоразумений.  Сегодня вечером  это непременно сделаю. А сейчас пойдемте назад. Там нас ждут, Георгий Валентинович. Вы дойдите сами?

          - Не беспокойтесь, дойду.