Восемь жизней

Поместье диких роз. 1-2 глава

I

Великолепный сад роз, с которого постепенно сходит пушистый снег стрихнинового[1] цвета, пристаёт взору и обрамляет старинное поместье, принадлежащие семье Айнзам[2], известного в округе рода, берущего своё начало со времён правления Максимилиана I. Несмотря на то, что семейство происходило с германских земель, оно неплохо влилось в российскую действительность после революции 1848 года. Спокойно смотря в широкое окно, утопая в размышлениях и созерцая прекрасное, расслабленно покоится в объёмном кресле, обтянутом тканью с барочным узором, Зоя, немолодая женщина, одна из старших на данный момент обитателей поместья. Зое пятьдесят семь лет, но на вид ей не дашь больше тридцати пяти. Эта женщина всегда молчит, находясь в гостиной комнате, собственно, как и сейчас. У неё нет ни мужа, ни детей, лишь дружелюбная сестра со своим многочисленным потомством, состоящим из четырёх дочерей, сына, зятя, внука и трёх внучек. Всё семейство мирно проживает в двухэтажном роскошном доме, как было и сорок лет, и век, и два века назад.

На улице стоял июнь, но, к всеобщему удивлению, снег прибывал лежащим небольшими сугробами на траве, возможно, виной тому было северное расположение многовековой обители; однако на улице стремительно теплело.

В просторное помещение вбежала маленькая внучка Герды, сестры Зои. Это было вполне привычным действом, а потому одиноко сидящая женщина не обратила на Марину, девочку девяти лет с золотистыми локонами, никакого внимания. Если учесть неприязнь Зои к детям и её полное безразличие, дающее понять об этом каждому, то такая реакция была оправдана. Вмиг за Мариной последовала её мать – Элла, по совместительству жена Николая, брюнета с голубыми глазами, работающего прокурором, за множество его достоинств уважаемого Гердой, что являлось немаловажным. Следом за дочерью и внучкой нерасторопно вошла, будто отдельно от всего мира, Герда, матриарх сего дома, седая милая старушка, которую окружающие считали земной святой из-за количества её потомков, каждого из которых она искренне любила и о которых неустанно заботилась, чего нельзя было сказать о Зое, порицаемую за её нетрадиционный выбор.

Вдоволь налюбовавшись красотами, видневшимися по ту сторону окна, Зоя опустила свой взгляд на лежащую на подоконнике книгу и открыла её на случайно выбранной странице. Зоиному взору открылось стихотворение:

О, любовь!

Лёгкая любовь,

Неутомимая, быстрая.

Как чужда!

Чужда чувствам вдов,

Ведь по природе чистая...

Но вновь!

Возможно, вновь,

Однажды

Найдёт она свой кров.

Развеется мираж, но,

В конец отдаст, что важно,

Устроя рай без слов,

Пока не столь продажна.

Взглянув на морщинистое лицо сестры, женщина усмехнулась правдивости только что прочитанного стихотворения, автором которого являлась неизвестная «М. Т.». Герда потеряла дорогого и любимого мужа семнадцать лет назад в ужасающей даже спустя десятилетия войне. Кажется, сейчас она уже забыла об этом, но никто не мог знать, что действительно творится в душе приветливой и милой старушки.

В это время старшая дочь Герды – Берта – намывала жюлькорпом[3] своего маленького сына Олежку, на что последний реагировал крайне негативно, вследствие чего брыкался и капризничал. Однако мать уже привыкла к неуёмному характеру своего сына.

Отложив в сторону книгу в красной бархатной обложке, Зоя приоткрыла другую – простую, в синем переплёте, - и прочла:

Гляжу на будущность с боязнью,

Гляжу на прошлое с тоской

И, как преступник перед казнью,

Ищу кругом души родной;[4]

Это усиление речевого воздействия, используемое автором, которое недавно начало именоваться идемсатусом[5] не вызвало в душе Зои должного отклика.

***

Хризента, третья дочь Герды, в свои тридцать четыре года до сих пор страдала от детской нерешительности[6], сидя на коленях, окружённая обаянием одной из комнат в стиле рококо, по обыкновению заваленной множеством шкатулок, ожерелий, дневников, писем, колец и прочими безделушками, разбирала старинные альбомы семейства Айнзам. Глядя на утомлённые и измученные долгой фотосессией XIX века лица, Хризента – крайне сентиментальная особа – не сумела сдержать слёз и мыслей о тщетности бытия, и это чувство не покидало женщину, а только усиливалось после лицезрения фотографий своего детства и детства дочери Лины, которой исполнилось целых одиннадцать лет.

В то же время, на первый взгляд скучая в просторной классицистической комнате, Оксан упорно корпел над «делом своей жизни» - изобретением, смысл которого был ясен лишь ему одному. Творение сие представляло собой аппарат, внешне схожий с принтером, только уменьшенный и дополненный многочисленными кнопочками, какими-то рычагами и регуляторами.

По словам Оксана, этот аппарат, названный им персофоном[7], создан для преобразования текста, написанного человеком «от руки», в печатный, сохраняя оригинальное написание, образовывая тем самым совершенно самобытный, неповторимый шрифт, который можно использовать и в последующие разы.

Оксан поселился в поместье двадцать лет назад. Тогда его, ещё юношей, приютила добрая хозяйка, которой он и по сей день безмерно благодарен.

***

Зоя продолжала перебирать одну книгу за другой. На издании, обёрнутом в зелёную обложку с узорами в стиле модерн, она остановилась.

Нежное касание,

Томное ласкание.

Люби меня трепетно, нежно,

Чтоб спадала с меня вся одежда.

Вычурные позы,

Бутон знойной розы.

Люби меня изящно, красиво,

Чтоб мысли застилал аромат ванили.

«Ох, какой романтизм,» - пронеслось в голове Зои.

Не отыскав среди океана старых и новых, но одинаково сентименталистских книг, ту, что отражала истинные эмоции, Зоя, прихватив кружевной зонтик от солнца, двинулась на встречу саду, украшенного мраморными вазонами с кустами диких красных роз – единственным, что напоминало об исконном, без фальши и китча, вычурности и обмана, эти чудесные сами по себе красоты природы.

Посреди изящества и естества Зоя мирно шагала, любуясь мечтательным окружением, словно в садах царицы Семирамиды. Утопая в море цветущей зелени, она ощущала себя, как нельзя одухотворённее. Не было и дня без того, чтобы Зоя не прогулялась по просторам дендрария, сбегая от повседневной суеты жителей поместья.

II

Максим увлечённо, с мечтательным видом писал очередную картину, насыщенную аметистовой гаммой. Его любовь к закатным цветам демонстрировалась в каждом импрессионистском полотне, начиная с подросткового возраста. Эту привязанность к фиолетовому мальчику привила его первая учительница – Кристина Степановна Перро́тт, известная в прошлом художница, ныне почившая. Максим рос в окружении искусства, не зная моментов материнской ласки, которую Герда без остатка отдавала ненаглядным дочерям.

Зое, вопреки неприязни к детям, которых она частенько именовала «сорняками на поле жизни», нравился Максим, её племянник, и она всячески поощряла любые его увлечения, которых, по правде, у Максима было не так уж и много. Макса привлекали лишь живопись и готовка, но и это давало повод для гордости племянником, который также обожал тётю, как и она его.

По характеру две эти души были взаимородственны[8] не только по крови и понимали это, поэтому старались во всех ситуациях, какими бы они ни были, поддерживать друг друга.

***

Кларисса, третья дочь, самая младшая и самая своенравная, по просшествии лет, текущих словно в песочных часах, будучи тридцатилетней домохозяйкой, гуляет в красном в горошек кремового цвета платье с такой же яркой коляской –можно подумать, она подбирала её в тон наряда,- в которой умиротворённо спит маленькая девочка Ада. В молодости Кларисса не редко устраивала скандалы, вела «свободную» жизнь, откровенно раздражая тем самым членов семьи, но сейчас, после рождения единственной и дорогой сердцу дочери, в ней проснулась любовь и нежность, чем особенно была довольна её мать, не оставлявшая надежд в возможной перемене Рисы – так в семейном кругу называла Герда свою дочь. Кларисса, по мнению матери, «перебесилась», превратившись в добросовестного, интеллигентного, «нового», на первый взгляд, человека.

***

Жизнь в поместье шла своим чередом, как в лучших традициях буржуазии. Айнзам не требовалось делать ничего особенного, создавать что-либо, придумывать, благодаря нажитому предками имуществу.

Продукты регулярно, уже полвека, привозил в поместье Фёдор. Он, утомлённый выпавшей ему судьбой, намеревался сменить пост, делегируя обязанности наследнику – Илье.

Илья – простой и приученный к труду парень – никогда не перечил отцу. Всё, чего он хотел, - быть ближе к Хризенте, занимающей его мысли последний долгий год, что являлось взаимным. Но Илья давал себе отчёт о том, что их отношения невозможны по причине социального неравенства, которое и по сей день остаётся серьёзной помехой для любящих сердец. И, к счастью для обоих, Герда не знала о существовании этой порочной связи.

***

Только с первого взгляда казалось, что Герда милая и доброжелательная старушка. Однако всем жилось нелегко под её строгим надзором. Герда принимала за детей решения, начиная с их младенчества: в чём кому ходить, как и с кем говорить, что есть и чем заниматься в жизни. Дети выросли, а привычки остались.

На Зою эта власть не распространялась.

Берта перестала намывать Олежку, любимого внука Герды. И всё же на этом обязанности благовоспитанной шатенки не кончались, ведь предстояла уборка трети поместья. Служанок в доме давно не водилось, так как матриарх верил в «исцеление души упорным трудом» и был невероятно скупым, что не мешало ему покупать себе роскошные одежды, украшенные драгоценными камнями.

Элла тем временем развлекала неугомонную Марину, походящую на ангелочка, спустившегося с небес на землю, чтобы озарить своей красотой недобродушный мир.

Без ссор, без криков, без недовольств пролетел день, за ним – другой, точно такой же. Жители были довольны, либо, как это было принято, не подавали виду.

[1] Стрихни́н — C21H22N2O2 индоловый алкалоид, В медицинской практике применяют нитрат стрихнина — бесцветные кристаллы или белый кристаллический порошок, а потому «стрихниновый» - значит «белый» (прим. автора).

[2] А́йнза́м (от нем. Einsam) – одинокий, покинутый (прим. автора).

[3] Жюлько́рп (от фр. gel - гель; corps - тело) – то же, что гель для тела/ душа (прим. автора).

[4] Стихотворений М.Ю. Лермонтова «Гляжу на будущность с боязнью...».

[5] Идемса́тус (от лат. idem – одинаковый, то же самое; satus- начало) – то же, что синтаксический параллелизм (прим. автора).

[6] Детская нерешительность – неуверенность в собственных силах, инфантильность, поиск одобрения со стороны родителей, находясь во взрослом состоянии (прим. автора).

[7] Персофо́н (от лат personality – личность, font – шрифт) – вымышленный прибор для конвертации индивидуального почерка в печатный шрифт без изменений в написании.

[8] Взаимородственные (от. «взаимность» и «родство») души – две духовно родственные души.