Восемь жизней

Шоколадница. 1-2 глава

Ида

В ту окутанную тьмой пору, когда ледяной воздух пронизывает беспокойные души, а пурга застилает и без того туманный взор, произошла эта история.

Ида, эмигрантка из Германской империи, проводила часы на улицах нового для неё города – Санкт-Петербурга. Светловолосая девушка девятнадцати лет, склонная к полноте, с глазами цвета незабудок и взглядом, отражающим моменты людского счастья, очутилась в Российской империи два года назад, когда, проникнутая верой в безоблачное будущее, к удивлению близких, приняла решение получить высшее образование. До сих пор она не могла привыкнуть к этой чуждой ей атмосфере, так разнящуюся с уютными уголками её малой родины – Трира.

С возраста Поллианны она мечтала о жизни в вызывающей во всём её существе небывалый интерес стране, откуда тётушка Лида привозила маленькие милые сувениры, облачённые в яркие и жизнерадостные одёжки-росписи. Помимо этого, Ида любила слушать рассказы тётушки о России, относящиеся, в основном, к детству графини Крузенштерн, воспоминания которой уносили в бытность её юности, когда статная нынче дама была лишь младшей дочерью чиновника Ивана Костылёва, худенькой и бледной девочкой с, словно горящими пламенем, карими глазами.

Фрейлейн была далеко не глупа и знала это. Родители Иды всегда много читали, увлекались разнообразными вещами и прививали те же привычки своим детям практически с младенчества. А благодаря графине девочка также научилась – хоть и с акцентом – говорить на языке Тургенева, Лермонтова и других великих писателей.

Без особых проблем Ида была принята на Бестужевские курсы. В этом ей безвозмездно помог «русский» родственник – дядя по материнской линии, муж тётушки Лиды – Алексей Крузенштерн, так как, хоть и Высшие женские курсы существовали более двадцати лет, отношение к их слушательницам являлось посредственным. Ида, как известно, была иностранкой, а посему ей приходилось особенно тяжело.

Проучившись два года и заимев множество юных подруг, Ида, всегда делавшая невероятные успехи в познании психологии и логики, не сумела достичь тех же высот в изучении французского и латинского языков и истории педагогики. По сообщениям преподавателей, примерным поведением юная хохотушка тоже не отличалась. Сие побудила руководство, несмотря на мольбы тётушки Лиды, отстаивавшей право каждой на высшее образование, отстранить Иду от курсов.

Теперь Ида пространно шаталась по улицам Петербурга в не самую подходящую для сего занятия погоду. Невысокая девушка со светлой головой, закутанная в тёмно-коричневую шубу, торопливо перебирая нечувствительными более из-за холода ножками по белоснежной поляне, двигалась прямиком к дому приютивших её родственников.

***

На пути домой, у очередного поворота, Ида остановилась, завидев краем глаза незнакомую витрину, богато обставленную манящими сладостями. Через запотевшее стекло это обилие слабо виднелось, но, несомненно, ласково влекло к себе. На секунду задумавшись, Ида постояла, уставившись по ту сторону витрины, но поняв, что мороз пробирается к недрам её создания, фрейлейн мигом юркнула в магазинчик, вывеска на котором гласила «Шоколадный поцелуй».

Хозяин лавки с явным изумлением взглянул на ворвавшуюся из ниоткуда девушку, но сразу же, боясь спугнуть своим недружелюбием предполагаемую покупательницу, сменил недовольное выражение лица на радушное и приветливое.

- Здравствуйте, - улыбнулся полный господин сорока лет.

Ида оторвала взгляд от сладкого и растерянно ответила:

- Здравствуйте.

- Чего желаете? – с натянутой улыбкой, но вполне вежливо полюбопытствовал продавец.

- М… Я… - девушка снова обратилась к океану всевозможных десертов, не знаю, на чём заострить своё внимание, - Мне, пожалуйста, вот этот liebesknochen[1].

Продавец недоумённо посмотрел на говорящую с сильным акцентом красавицу с щекастым, добрым, румяным лицом, обрамляемым золотистыми локонами.

- Что, простите, вам? – переспросил он, стараясь оставаться приветливым.

- Вот это, - Ида так резво тыкнула пальцем, указывая на приглянувшийся ей эклер, что тронула шоколадную глазурь, которой тот был украшен.

- Я вас понял, - холодно ответил продавец.

- Ой! – воскликнула бывшая курсистка, оттянув руку, и, отвернувшись, облизала испачканный палец.

Продавец тем временем уложил заварной пирожок в маленькую коробочку и огласил цену:

- Тридцать копеек.

- Что?! Да за такой… да… такую цену! Да вы… - заикаясь, возмущалась покупательница.

- Успокойтесь, барышня! – не в силах себя держать прокричал лысый продавец, красное лицо которого обрамляли густые бакенбарды, - Эти сладости прямиком из Германии! Из Германии, милочка! Не думайте, что я буду продавать качественные и вкуснейшие в Европе десерты по пять копеек!

- Я сама из Германии и таких тонких liebesknochen никогда не видала!

Продавец на мгновение опешил.

- Так вы из Германии? – не теряя самообладания, смутился он, - Что ж, тогда двадцать.

- Десять, - не уступала фрейлейн.

- Пятнадцать, и на этом всё. К тому же, вы буквально собственными руками испортили мой эклер, который я старательно готовил.

- Хорошо, - беззаботно, будто бы ничего не было, улыбнулась Ида, обменивая у продавца деньги на сладость.

- До свидания! – крикнула, захлопывая дверь, девушка.

- Скатертью дорожка, - сам себе буркнул под нос недовольный продавец.

Рождество

Двадцать пятого декабря приехавшие из Германии гости в лице всех представителей семьи Краузе: родителей – Вольфганга и Натальи, а также многочисленных детей - Герды, Феликса, Артура, Людвига, Озетты, Петры и даже годовалый Отто. Ида радостно встречала родных у порога поместья Крузенштерн, чуточку припорошенного пушистым снегом.

Вольфганг – отец Иды – единственный сохранял хладнокровие, будучи суровым и молчаливым человеком. Наталья была полной противоположностью мужу: она с радостью дарила положительные эмоции своему окружению. Ида, и внешне, и внутренне похожая на Наталью, продолжала заданную матерью традицию.

Белокурая, двадцатитрехлетняя девушка Герда, будучи старшей, войдя в дом, мгновенно принялась за готовку. Петра – пятнадцатилетняя брюнетка – последовала за сестрой. Артур и Людвиг – одиннадцатилетние мальчики-близнецы, любимчики матери – скорее побежали к крепкой и высокой, тщательно украшенной милыми новогодними игрушками, ели, восторгаясь её нарядом, а после поспешили играть, бросаясь друг в друга мягкими клубочками снега. Озетта, семнадцатилетняя, стройная леди с ледяным снобистским взглядом отца, после длительных поисков по обширной библиотеке развалилась в травяного цвета кресле с томиком отечественной литературы. Феликс – двадцатилетний студент Гёттингенского университета, элегантный юноша в умбровом[2] пиджаке – бродил по скрупулезно обставленной тётушкиной усадьбе, оценивая красоту и практичность её убранства. Тем временем маленький Отто сладко сопел в чёрной ажурной люльке.

Семья Краузе ежегодно приезжала на католическое Рождество к родственникам из Петербурга, весело проводя время в российской столице, готовой к празднованию Нового года. Не забывали они и о бабушке Тоне, матери Натальи и Лиды, несколько лет проживающей во Вдовьем доме. Бабушка со спокойным довольствием встречала внуков, внимательно рассматривая каждого из-под круглых очков в черепаховой оправе. Как только семейство начинало выпроваживаться, бабушка, печально смотря вслед родне, уже мечтала о следующем её посещении.

Навестив одинокую старушку, Краузе отправлялись по неизменному плану мероприятий, составленному лет тридцать назад, глядеть на те же достопримечательности и захаживать в те же музеи. Только малыш Отто вместе с мамой ещё не дорос для столь продолжительных прогулах, а потому проводил время под кровом дружественного поместья, в котором ненадолго обосновалась его семья.

Вечером уставшие взрослые и раззадоренные дети собирались за одним большим столом, педантично накрытом Гердой, совсем юной и послушной Петрой и заявившейся в последний момент Озеттой, прозванной в семье Лавлейс, ввиду увлечения фрейлейн алгебраическими вычислениями.

Взрослые делились планами и обсуждали последние новости, происходящие в жизни обеих стран и всего мирового сообщества. Младшие дети, толком не поев, выпрыгивали из-за стола и носились по дому, играя и веселясь. Девушки, отужинав направлялись в комнату, где проживала Ида. Там они общались, придумывали разные забавы и, в общем, приятно проводили часы до празднования. Феликс, явно скучающий, сидел в стороне, изредка поглядывая на остальных оставшихся сидеть за столом.

Поздним вечером, когда мрак улицы озаряли лишь высокие солдаты-фонари, семейство вновь собиралось на первом этаже, у огромным дубовым столом, накрытым теперь более скромно, и принималось праздновать рождение Христа. Дети восхищались полученным подаркам, взрослые же больше относились к презентам, как к вынужденной обязанности, а потому их реакция не могла сравниться с детским, непосредственным удивлением и радостью от приобретения новой и оттого необычной штуковины.

Ближе к ночи юнцы угомонялись и, кутаясь и обнимая мягкие одеяла, засыпали в специально приготовленных для них заранее тётей Лидой чистых, белых постелях. Взрослые, следуя примеру детей, тоже быстро ложились спать, обсудив всё волнующее и высказав неуёмные мысли, частенько мешающие здоровому засыпанию. Одна Ида не могла уподобиться мирно спящим родственникам: внезапно взявшиеся из ниоткуда тревоги не отпускали её.

Не спал, вопреки всему, и Алексей. Он не появлялся ни в момент встречи гостей, ни во время празднования. Мужчина тихо сидел в тёмном, освещаемом одним светом лампы, кабинете, что-то читая и ища в пыльных страницах вековых архивов. Он не любил, когда Краузе приезжали в его дом. Сам не зная причину немого конфликта, он сторонился общения с ними. Только Иду он принимал и, казалось, понимал с полуслова.

На следующий день семья Краузе, за исключением Иды, рано утром собравшись и распрощавшись с тётей Лидой и расстроенной дочерью и сестрой, скучающей по теплу близких, находясь вдали от дома, возвращалась на родину, в Трир.

[1] Эклер (дословно - «любовная косточка»; нем.)

[2] Оттенок коричневого.