Храм детства

Глава XVII

XVII

Субботу до двух часов дня я провёл на школьном дворе, собирая с Серёгой и Михалычем «терем». К двум часам подъехали ещё наши мастера, и я с облегчением оставил объект на Михалыча: без меня управятся.

Я сел в автомобиль — и через пятнадцать минут был на улице Станция Приволжье, под окнами дома № 4.

А ведь не позвонил! Позвонить? Или… нескромно это? Или развернуться да катить домой? Пока я томился этими мыслями, дверь дома открылась, и Мила подбежала ко мне.

— Вы приехали!

— Чисто механически, — принялся оправдываться я. — Понимаю, что меня не очень-то ждали, просто…

— Бросьте, хватит говорить. Вы хотели узнать, чем занимается Алиса? Хотели или нет?

— Хотел, конечно…

— Припаркуйте машину метров за сто отсюда и возвращайтесь, немедленно!

Я послушался, озадаченный.

— Скорей, скорей! — мы поднимались по крутой лесенке. В прихожей Мила спрятала мою обувь и куртку в шкаф. — Идите за мной!

Мы прошли гостиную и оказались в очень небольшой кухне (площадью шесть или семь квадратных метров). Дверь за нами она закрыла.

— Вы хотели рассказать про Алису, — напомнил я. — К чему была такая спешка?

— Она сейчас придёт. Алиса — педагог.

— Не… понимаю. Ей же семнадцать лет! Она… училась где-то? Когда?

— Нигде она не училась, но я по сравнению с ней — Тимирязев рядом с Эйнштейном. Не знаю, правильно ли я делаю… но я очень хочу, чтобы вы всё поняли! Очень! Потому что вы… не совсем мне чужой человек. (Сердце у меня в груди от этих слов гулко застучало.) Тихо, они идут! Вы обещаете молчать?

Я кивнул.

На лестнице действительно послышался шум, через некоторое время в гостиной раздались несколько детских (подростковых) голосов. Я не мог оценить, сколько пришло человек, ни их возраста (двенадцать лет?, четырнадцать?), но, во всяком случае, голосов было не меньше четырёх, и один из них — Алисы.

Несколько весёлых фраз и вот — короткое молчание.

— Что ты нам расскажешь сегодня, Алиса?

— Хорошие мои, я не знаю, что рассказывать вам сегодня. Хотите послушать музыку?

Шорох иглы по пластинке. Затем прозвучали, один за другим, несколько этюдов, тонких, печальных.

— Кто это, Алиса?

— Зачем вам обязательно знать имя? Имя — как чёрный жук, который садится на цветок, и его уже не согнать. Разве вы не можете любить без имени? Я скажу вам в своё время. Позже…

— Это очень грустная музыка, Алиса!

— Музыка не должна всегда веселить. Разве она нехороша?

— Хороша, хороша, очень хороша! Почему такая грустная?

— Скажите сами.

— Тому человеку, который писал её, было грустно?

— Это слишком просто. Многие грустят. Не все грустящие пишут музыку.

— Зачем он писал её?

— А вы как думаете, зачем?

— Чтобы показать, что в грусти тоже есть красота, — тихий детский (подростковый) голосок.

— Умница, Саша…

— Алиса, почему по телевизору не бывает такой музыки?

— Мы уже говорили с вами об этом прошлый раз, мои хорошие.

— Почему родители не дают нам грустить?

— Потому что в их любви есть надежда на то, что вы будете счастливы, а обычный человек понимает счастье как избегание грусти.

— А это не так?

— Конечно, нет.

— Разве грустить всегда хорошо?

— Нет. Хорошо, когда в нашей грусти есть надежда на счастье другого человека.

— А как дать счастье другому человеку, Алиса?

— Любовью это сделать проще всего.

— А дети… тоже появляются от любви?

— Милые мои, — рассмеялась Алиса, — нашли о чём меня спрашивать! Поверьте мне, что это совершенно разные вещи. Кто вас научил, что это — одно и то же? Телевизор? Ну да, телевизор — великий учитель…

Беседа продолжалась, но я прикрыл глаза и перестал следить за ней. И услышанного было довольно с избытком, требовалось, как воздух, осмысление. Кто эти дети? Где она нашла их? Как родители не боятся отпускать детей одних на окраину города? Или родители ничего не знают? Чему посвящено это конкретное занятие? Музыке? Нравственности? Всему на свете? И как она завоевала их доверие? И — самый главный вопрос — х-о-р-о-ш л-и э-т-о-т у-р-о-к? Плох, неграмотен, далёк от требований дидактики? Или, наоборот, очень хорош? С чего я так решил? Не ошибаюсь ли я, ведь я ни черта не понимаю в педагогике? Что мне говорит, что он очень хорош? Что за чувство заставляет даже невежду восхититься работой мастера, хоть мы ничего не смыслим в его мастерстве?

Я не заметил, как детские голоса отзвучали, как занятие закончилось — и вздрогнул (признаться честно, Мила тоже), когда дверь на кухню распахнулась.

Алиса стояла в проёме двери и глядела на нас смеющимися глазами.

— A gorgeous idea of spying, Amelie,[1] — произнесла она, наконец.

— Мне очень стыдно, — пробормотала Мила, красная как рак.

— А ваше мнение каково, господин бизнесмен? — обратилась Алиса ко мне.

— Про spying? Или про занятие? — уточнил я.

— Про занятие, конечно: с моей сестричкой мне давно всё ясно.

— Хорошее занятие, — сказал я серьёзно.

— Вы в самом деле так думаете? — девушка склонила голову набок.

— Кажется, да.

— Надеюсь, что в будущем вы не откажетесь от своих слов… Я вас прощаю, в таком случае. Эмили… очень хороша. Вы это заметили, господин строитель?

— Алиса! — крикнула Мила: ей от негодования словно не хватило воздуху.

— Ещё бы, — улыбнулся я, пряча за улыбкой своё смущение.

— Рада, что ваши глаза именно там, где они должны быть, мистер, — сообщила Алиса. — Я вернусь через час.

Сказала — и была такова. Только топот быстрых ног по лестнице мы услышали.

[1] Грандиозная идея – шпионить за мной, Эмили (англ.).