Падший ангел Вальтера

Пролог

Старенькие качели скрипят каким-то необыкновенно жутким звуком, словно они не из проржавевшего железа они, поношенные, а из сломанных душ. Посреди желтой осенней листвы и хмурого неба звучит пронзительно и отчаянно.

- У меня тоже была мама, но ее не стало. Папы не было совсем, - добавляю, чтобы ребенок почувствовал себя ближе ко мне в своей неполноценности и одиночестве.

Ей всего четыре. Небесно-голубые глаза тоскливо шарят по убогому двору детского интерната. Из-под шапочки торчат две русые косы с простыми резинками на кончиках. Она новенькая, всего неделю здесь, и пока не может играть с другими детьми. Слово «новенькая» в этих стенах особенно тоскливо, потому что пожившие в интернате дети становятся тверже и не так болезненно воспринимают реальность. Аня еще не может отпустить из памяти свой дом… Домашние дети мгновенно замыкаются, теряют свою непосредственность. Их глаза превращаются из испуганных в тоскливые, бесцветные, и лишь некоторым удается смириться. Единственное, что роднит детей – все ждут, что им найдется семья. Те, кто не знали ее никогда, просто верят, а такие как Аня, одна надежда, что не станет хуже…

Она отпускает железные стойки и закрывает ладошками лицо. Не сомневаюсь, что плачет, но обнять ее нельзя. Этого мне могут не простить, потому что привязываться к детям, означает внушать им надежду, и это один из грехов. Разбить детское сердце не готова даже я, хоть и сдыхаю от одиночества. Касаюсь плеча, пытаясь забрать немного ее боли. Мне много не будет, своей – с головой, не лопну…

- Все изменится, Анют. Лучше верить, тогда легче. – говорю, глотая сухие слезы. Мне не привыкать.

Очередная смена в интернате подходит к концу, и хоть раз бы я ушла вечером, не рыдая внутри себя. Эта новенькая девочка буквально разломила мое сердце, возродив то запретно нестерпимое желание – обрести свое дитя.

- Хочешь, я тебе куклу принесу? Сможешь с девочками играть… - так хочется сделать для этой малышки что-то приятное.

Кивает молча, обжигая голубым взглядом, словно огнем. Бедное сердечко сейчас колотится с надеждой, что хоть кому-то она нужна. Мне… Я такая же…

- Идем, скоро ужин…

Созываю детишек и пересчитываю. В младшей группе девочки и мальчики, но через пару лет их разделят. Илюшка сегодня приболел, и грустно смотрел всю прогулку из окна бокса, выходящего по злой иронии именно во двор. Все на месте, и мы не спеша возвращаемся в узкий коридор интерната. Полчаса на переодевание и ужин. После – подготовка ко сну.

- Как эта себя ведет? – буркает старший воспитатель. Кажется, Наталья… Она не злобная, просто грубая как-то по мужичьи. В поселке городского типа, наверное, многие женщины такие – заморенные сельским бытом, хозяйством, отсутствием комфорта и простого душевного тепла.

- Как все. – пожимаю плечами. – Переживает. Дети, наверняка, сказали ей, что матери она не нужна. – вздыхаю, провожая взглядом грустную белокурую малышку.

- Борисовна сказала, что ее бабушка растила. Как умерла, сообщили матери. Та сразу отказ написала.

- Сука… - шепчу, не пытаясь приукрасить.

Для детей – находятся слова типа успокойся, мама просто не может тебя забрать. По-настоящему – суки беспородные, что бросают своих детей ради бутылки, дозы или мужика.

- Резкая какая! Не привязывайся к ней. Вижу, как смотришь. Она симпатичная и домашняя, на усыновление быстро заберут, охнуть не успеешь. – с нелепым укором. Она ни черта не знает обо мне, но уверенно судит. Одного глотка нежности и заботы к этой малышке для меня с головой! Мое избитое сердце давно засохло внутри, источая боль и горе, а так хочется… вести дитя за руку и улыбаться солнцу!

Опустив глаза, ухожу в свой маленький кабинет. Работаю здесь воспитателем и логопедом на полставки. Детский интернат стал моим приютом в последний год. Если бы не постоянная необходимость помогать, переживать чью-то боль, просто быть нужной – свихнулась бы. Карьера педагога начиналась иначе, но потом… были больница, смерть мамы, и вернуться в свою квартиру я уже не смогла. Физически не могла заставить себя войти в стены, куда возвращалась когда-то счастливой, делилась с мамой секретами, готовила вкусняшки. Да, в моей жизни было и так. Но светлые пятна смешались с черными, и теперь не различишь в общей массе.

На столе пара фоток с детьми. Сделала их летом и ездила в город, чтобы распечатать на фотобумаге. Их лица, грустные, иногда радостные, вдохновляют меня жить дальше. Без личной цели, без видимой причины, даже без той самой веры, что будет лучше. У меня не будет. У меня уже было…

Почитав малышам немного перед сном, я собираюсь домой. Мне очень важно оставлять их каждый вечер именно так, чтобы хоть немного их жизнь напоминала присутствие заинтересованных взрослых. Затемно выхожу за ворота интерната, прикрывая калитку. Сторож здесь заодно и ночной дежурный, который обычно смотрит маленький автотелек в столовой. Та самая Наталья. Ее муж распускает руки, когда выпивает, поэтому по большей части она ночует здесь. Я остаюсь иногда. Убеждаю себя, что так лучше, например, не промокну под дождем, но на самом деле – все равно. Хоть под дождем, хоть под градом – я была бы счастлива, случись со мной что-то, но увы… у судьбы другие планы. Приходится терпеть.

Сегодня почему-то тянет остаться. Дорога до поселка асфальтированная. Когда заново покрывали трассу, залили и эту небольшую отворотку, сквозную, как трехсотметровый карман. За деревьями слышен шум никогда не спящей дороги. Жалобно сигналят фуры лихачам, рвущимся навстречу судьбе.

Позади тоже различаю шуршание шин. Отхожу дальше на обочину, не нервируя водителя в темноте. Фары пьяно мажут по моим ногам, и авто резко останавливается в паре метров от меня.

- Эй, сколько берешь? – раздается тяжелый мужской голос.

- Не работаю. – отвечаю бесцветно, докуривая и выбрасывая окурок в траву.

Не привычно быть принятой за уличную проститутку, но мне по барабану. Одета как нищенка, какая из меня жрица любви?

- И все же? Я не обижу, - дверца открывается, и меня догоняет мужчина, хватая за локоть. – Стоять!

- Стою. Я не занимаюсь проституцией. – спокойно говорю, глядя на него снизу вверх. Он обычный браток, коих я повидала в своей жизни достаточно. Короткая стрижка, наглое огромное лицо с хищными прищуренными глазками.

- А личико-то на отлично! – восклицает, противно скалясь.

- Трахают не личико. Тебе не понравится.

- А-хах! Вован, ты только посмотри, какой экземпляр! Цену набивает! Караулить торгаша до утра, с этой цыпочкой время полетит быстрее! – он цокает языком, оглядывая меня в свете фар.

Знакомый холодок пробегает по спине. В силу своей комплекции и отсутствия оружия мне нечем противостоять мужчинам. Я потеряю сознание со второй пощечины… Рядом с визгом покрышек стопарится вторая тачка. Круче некуда – в свете фар первой машины виден блестящий кузов, только с мойки, полированный, с крутыми внедорожными дисками, мерс…

- Ты слепой что ли, Толик? Она сельская… - мужчина дергает меня ближе, словно демонстрируя пассажирам второй тачки, и свет фар ударяет прямо в глаза, ослепляя. Зажмуриваюсь, отворачивая лицо в сторону.

Вот теперь мои руки принимаются дрожать, и голос куда-то пропадает. Жуткая штука, память. Одна фраза, жест, движение – и сердце готово разорваться на куски. Из авто выходит второй мужчина. Его движения, не вижу их толком, но чувствую на расстоянии, тихие и выверенные, как у голодного хищника. Шаги… бесшумные, большие. Он рядом! Он видит меня! Неужели судьба уберегла меня для того, чтобы зверь вновь позабавился?

- Руки убери. – стальным тоном выдает, и первый браток тут же отпускает мой локоть. Даже мыслей нет шагнуть в сторону. Врастаю, как забетонированная.

ОН. Невозможно забыть, сколько бы я ни билась в пустых попытках. Как же я хочу ошибаться! Жуткое стечение обстоятельств, и передо мной вновь самый мерзкий человек в жизни. Я проклинала его днями, часами, минутами, любя, ненавидя, желая себе, беспомощной, смерти, а ему… жить и дышать, но уже одному. Он разорвал на куски мое сердце, изуродовал душу и тело…

Осенний воздух с ароматами сухой травы перестает поступать в легкие, и я уставляюсь в черное лицо, зная каждую его черточку. В темноте глаза кажутся горящими огнями. Все та же борода, тяжелые скулы, высокий лоб, зачесанные назад по-пижонски короткие волосы. Губы презрительно кривятся. Он узнает меня!

- Босс… – мямлит мужчина, не смеющий, как и я, двинуться с места.

Но человек из темноты не произносит больше ни слова, перехватывая меня за плечи и в два шага бросая на заднее сиденье машины. Успеваю лишь поправить небольшой рюкзак на плече, который заменяет мне сумочку.

- Через пять километров будет поворот на Нижний. Там есть мотель. Поедешь с ребятами, оплати им шлюх. Встреча в пять. – лениво бросает в телефон, отключая его и опуская в карман пиджака.

Машина трогается с места, наполненная звенящей в ушах тревогой.

- Хотел бы я обознаться… Не верится, да? – риторически выдает, оборачиваясь ко мне с переднего сиденья.

Черные угли сжигают во мне все человеческое, чем я безрезультатно пыталась обрасти многие дни… Не контролируя дрожащие губы, болезненно смотрю на него, убеждая себя – он жив, здоров, разве не это хотела знать моя больная душа?

- Какими судьбами ты тащишься по ночной трассе в этом захолустье?

- Работаю неподалеку. – выдавливаю шепотом, молясь, что на этом все кончится.

- В сельском коровнике? – иронично и зло переспрашивает.

- В детском интернате.

- М-мм… По специальности, значит. Похвально… Составишь компанию за рюмкой кофе?

Мотаю головой, все еще не веря в свою тотальную невезучесть.

- А подвезти? – слышны металлические нотки, потому что мужчина не потерпит таких ответов…

Едва мотнув головой, опускаю глаза. А что остается?

- Так не пойдет. Ты ведь знаешь, мне не отказывают.

Если скажу еще раз «нет» - несдобровать. Человек, что буравит меня взглядом, вспыльчив и опасен. К несчастью, пришлось убедиться в этом на собственной шкуре. Конечно, я слышала тогда и не раз, что плохо закончу, но когда и кто слушал советы сквозь влюбленность?

- Возьми два кофе, - командует водителю, когда авто притормаживает возле заправки.

Он не изменился. Все такой же тон, стальная уверенность в голосе, все те же братки на подхвате в машине сопровождения.

- Я могу… - осекаюсь, спотыкаясь в словах. – Уйти? Мне рано вставать на работу.

- Можешь, но тогда, когда скажешь, что тут делаешь по-настоящему.

- С работы иду. – выдыхаю нервно. – Кажется, ты запретил и приближаться к тебе? Я даже уехала в другой район области, чтобы исполнить приказ.

В машине тепло и уютно, но мои руки ледяные и влажные. Никогда не могла быть спокойна рядом с ним, и снова это мерзкое чувство - «опасность». Как может человек состоять из одних тревог и угроз? Он – может. Он смог почти все и даже больше…

- Не верю.

- Плохо. Тогда можешь вновь поступить по своему усмотрению…

- А ты по-прежнему не можешь сдержать свой язык? Жизнь не учит? – издевательски выдает низким голосом, проводя ладонью по бороде.

- Мне плевать, - развожу руками, сдаваясь.

Что еще добавить? Сердце ухает в желудок от испуга за собственные слова. Голодный желудок, который только что напомнил об этом урчанием. Какая теперь разница, если последняя надежда ускользнуть рассеялась как утренний туман на полях? В пару шагов и резких движений он оказывается рядом со мной на заднем сиденье, не замечаю, как пересаживается в одну секунду. Аромат мужского лосьона пропитывает меня насквозь как когда-то, вызывая дрожь и немного тошноту.

- Что ты делаешь на трассе? – чеканит каждое слово, переводя на меня грубый взгляд.

Знаю, что это значит. Последний заданный вопрос. После будет только больно. Судорожно хватая воздух ртом, я совершаю очень глупый поступок, но… может, один из ударов сможет исполнить мою мечту?

- Повторяю, как и год назад… Пошел ты к черту! Я не обязана отчитываться перед тобой!

Горло пересыхает в мгновенье, и глаза непроизвольно зажмуриваются. Какой бы сильной я ни была, а ожидать удар от огромного мужчины… то еще испытание. Ожидаю, но ничего не происходит. Глаза открывать страшно. Приходится. Черные угли обшаривают за секунду, и мужчина валит меня на сиденье мерса.

- А я скучал по твоему телу… - впивается в мой рот, заставляя подавиться его грубой лаской. – Куришь… сука…

Инстинктивно пытаюсь воспротивиться, выставляя вперед руки, но одна кисть предательски хрустит. Он не заметил, как вжал меня в сиденье машины. Грубые руки стаскивают мои потертые джинсы и белье. Дико возбужденный, грубый, почти животное, но я не в силах ничего поделать. Из глаз брызгают предательские слезы от боли в запястье, в сердце, в покореженной душе.

- Ты даже не сопротивляешься! Так понравилось, когда тебя трахают сразу двое? – противные слова режут ножом по сознанию, и он больно прикусывает мою грудь, сжимая до искр перед глазами вторую.

Огромная плоть проникает в меня, вынуждая вскрикнуть и прикусить губу. Резкие толчки следуют в каком-то сумасшедшем ритме, не давая прийти в себя. Боль, страх, неизвестность – все смешивается в один ужасающий коктейль, хоть я и различаю шепот на ухо. Подонок… Теряя сознание, я снова воскрешаю перед глазами образ другого мужчины… Он бородатый и немного грубый, наглый, но любит меня так красиво…

- Очнись! Приходи в себя! – тревожный голос заставляет мозг вернуться в реальность.

Какого черта? Он снова не добил… Жестокий зверь, играющий с добычей. Потираю глаза, чувствуя ломоту в теле и острую боль в запястье. Один взгляд на себя, и мне снова хочется забыться. Разорванные джинсы, трусики, валяющийся на полу рюкзак.

Мужчина застегивает ширинку, растерянно оглядывая меня.

- Таблетки принимаешь?

Истерично захожусь хохотом, больше похожем на визг придушенного котенка. У меня нет и не было мужчины с той ночи! Какие таблетки, если я бесплодна? Изуродована любимым человеком и пуста, как выскобленный кувшин!

Он отрывает мои руки от лица, терпя крик от сжатого запястья и встряхивает, словно картонный пакет. В голове шумит, но взгляд немного яснеет.

- Ты можешь забеременеть… Я не сдержался…

- Не могу. Я больше ничего не могу, подонок! Я бесплодна! Ты изуродовал меня и растоптал! И… продолжаешь насиловать тело и душу! – пытаюсь вырвать руки, но он крепко удерживает ту, что еще здорова. Второй я не могу его даже ударить, заходясь рыданиями.

- Перестань! Отпущу, но сидеть надо спокойно! – вновь ледяной тон. Он тоже обуздал свою ярость. – Егор! – громкий бас в адрес водителя.

Сует мне в руки стаканчик, приказывая тому немедленно мчать в мотель. Естественно, группа сопровождения давно там… Открыв зубами крышечку со стаканчика, залпом выпиваю теплый вязкий напиток. Мне так плохо, что плевать, как я выгляжу! Джинсы так и приспущены на бедрах, между ног противная липкость… Этот подонок еще и кончил в меня.

Он молча забирает пустой стаканчик из моих дрожащих рук и кивает на брюки. Кое-как напяливаю их одной рукой, но вот застегнуть уже не могу. Прижимаю больную руку к себе, тихо роняя слезы. Я думала, что они давно кончились во мне, но, оказывается, себя все еще жаль. Поруганное тело знакомо отдает саднящей болью, и в памяти оживают картинки моего незавидного прошлого. Хотя, как знать? За время беспечного счастья я познала и сладость любви, внимания, купалась в комфорте и заботе, но когда приоритеты изменились, стало, конечно, больно…

Будь я моложе или из другой среды, наверное, меня бы сломало, разбило бы в осколки. А я стянулась обратно. Криво, с огромными пробоинами в сознании и здоровье, но вернулась… Для чего? Не знаю ответ, не находя в себе сил для самоубийства после всего, просто плыву по жизни, как умею.