Путь в Арьяварду

Главы XXXV - XXXVII

Часть V. Дьявол из прошлого

Глава XXXV    Шёл пятнадцатый день осады Магасакра. Защитники, ещё недавно и в мыслях себе не способные представить появление врага у стен столицы арья, столкнулись с могущественным врагом. Всё чаще и чаще обнаруживали они в душе своей сомнения и страх. Харод Йен Гу привёл более двадцати тысяч человек – число, казавшееся многим невероятным. Что хуже всего, большинство из них оказалось пехотинцами, дисциплинированными и великолепно обученными, опытными в деле осадной войны. В первые дни они окружили поселение рвом и земляным валом, а затем развернули привезённые в разобранном виде метательные орудия. Их установили напротив нескольких участков городских стен, где, очевидно, планировали сделать проломы.

    Манугир, юный царь степи, с беспомощным изумлением наблюдал со стены за катапультами – те метали камни с огромного расстояния. От лучников арья, посылавших стрелы в надежде поразить прислугу орудий, камнемёты надёжно защищали деревянные щиты.

    Хордая, стоявший у правого плеча своего властителя, указал на сунджинцев, с такого расстояния походивших на трудолюбивых муравьёв. Те вновь закладывали камень в ложку на конце бревна, зажатого, подобно рычагу, деревянным блоком.

    - Этот механизм похож на лук, только тетива его гораздо толще – навалившись на ворот, солдаты общими усилиями скручивают его, а затем освобождают – и «ложка» приходит в движение. – Уважение, сквозившее в голосе Хордаи, более тренированному уху показалось бы скрывающим как страх, так и очевидное недовольство царём.

    Манугир, впрочем, не обращал внимания на интонации советника – раздражённый донельзя, он, как обычно, не интересовался ничем, кроме собственных мыслей.

    - У нас такого орудия нет, и это возмутительно! – Золотая чешуя царского панциря и остроконечный шлем из того же металла своевольно блеснули на солнце.

    - Наши ремесленники уже работают, мой господин, в надежде изготовить нечто подобное, однако едва ли можно рассчитывать на то, что они смогут создать такую же машину – детали её конструкции скрыты от нашего зрения.

    - Но самих сунджинцев-то вы видите, – возразил Манугир, сверкнув глазами сквозь полузабрало, формой повторявшее орлиный клюв. – Как скоро они, по-вашему, разложатся окончательно?

    Сунджинцы, как перевели купцы, знакомые с их грамотой, именовали себя «армией княжества Шанцин, в жизни и в смерти верной божественному императору» – по крайней мере, так было начертано на их знамёнах. Выглядели они далеко не лучшим образом – даже издалека виднелись огромные язвы, местами разъевшие их тела до кости. В некоторых случаях, когда усилия, предпринятые на земляных работах или при подносе камней, оказывались чрезмерными, целые куски прогнившей плоти отваливались, повисая на нитках сухожилий либо падая наземь. Впрочем, это, казалось, нисколько не волновало их – солдаты противника не чувствовали ни страха, ни усталости, ни голода, и работали днём и ночью.

    - Боюсь, это ничего не изменит, о великий, – ответил Хордая. – Приобретя свой подлинный облик, эти живые мертвецы останутся столь же послушны своему повелителю; тот, совершенно очевидно, является могучим колдуном.

    Манугир злобно оскалился, подобно хорьку:

    - Да! Я знаю, против нас ополчились демоны из подземного царства! Но и мы не лыком шиты – нам есть что противопоставить этой злобной нежити!

    Лицо Хордаи посетило брезгливое выражение, которое он попытался скрыть, отвернувшись в сторону. Впрочем, царь, более озабоченный своими мыслями, уже спускался со стены.

    - Где этот Манава? – Мужественный гонец провёл последние месяцы в заключении – самозванец, именовавший себя Асирой, не проявил должного уважения к имени царя и заточил его посланника в темницу, прежде чем отпустить обратно.

    - Он здесь, у внешней стены, прикован к столбу позора, – Хордая, подобрав полу, чтобы не испачкать плащ в грязи, едва поспевал за царём.

    Царская стража, бесцеремонно расталкивая прохожих или даже нанося им удары, если те не успевали принять коленопреклонённое положение, проложила путь к небольшой площадке у северных ворот. Манава, совершивший накануне, казалось бы, невозможное – ему удалось прокрасться сквозь боевые порядки противника незамеченным, – сейчас пожинал плоды царского гнева. Непостоянство характера Манугира, вынесшего предыдущее решение под влиянием эмоций, однако, оставляло ему шансы на освобождение.

    Хордая с сожалением посмотрел на гонца – его руки, скованные бронзовой цепью, были вздёрнуты вверх, удерживая обессилевшее тело от падения. Из одежды на Манаве оставались лишь кожаные штаны и холщовая рубаха, во многих местах разорванная и заляпанная кровью. Рядом стоял вооружённый стражник, которому вменялось лишь препятствовать побегу и предотвращать любые попытки оказать помощь Манаве. Любой прохожий имел право ударить того, бросить комок грязи или камень, даже у***ь, если то позволяло происхождение. Если же никто не желал издеваться над осуждённым, стражникам следовало наносить удары самостоятельно – не менее одного во время смены караула.

    Царь остановился и, высокомерно задрав нос, вдруг плюнул в лицо Манаве. Гонец, мигнув менее опухшим правым глазом – левый практически скрылся под фиолетовым синяком, – слабо застонал.

    - Царь благословляет меня своим вниманием, – с горечью произнёс он едва слышным голосом. 

    - Ты что-то сказал? – вскипел Манугир. Рука его, взметнувшись, нанесла удар в щеку Манавы. Тот закашлялся и сплюнул кровавый сгусток. Хордая, испытывая противоречивые чувства, нахмурился: гонец, совершивший отчаянный подвиг, несмотря на принесённую весть, не заслуживал столь дурного отношения.

    - Ты всё ещё хороший гонец? Можешь сослужить службу своему царю? – Голос царя свидетельствовал о подвохе, и Хордая вздохнул. – Ты помнишь послание Асиры?

    - Да, – хрипло ответил Манава.

    - Повтори мне его.

    Хордая отвернулся; участь Манавы казалась ему несомненной.

    - Асира, подлинный царь арья – самозванцу Манугиру: выйди и сражайся, если ты воин, и отсиживайся за стенами, если ты женщина. Конец один: я привяжу тебя к копытам четырёх диких коней, живого или мёртвого, и пущу в поле.

    Слова эти, произнесённые с искренней ненавистью, принудили стражей царя переглянуться. Хордая понимал чувства, овладевшие Манавой, однако же, дразня льва, тот едва ли мог рассчитывать на снисхождение.

    Манугир,  тем не менее, не стал отдавать приказа, который оборвал бы жизнь гонца.

    - Не так быстро ты умрёшь, предатель нашего рода – смерть твоя станет достойной твоей измены. Расковать его!

    Стражники бросились исполнять указание царя, в то время как Хордая, сохраняя непроницаемое выражение лица, размышлял о горькой участи, постигшей ещё недавно великую Арьяварду. Сунджинцы, в условиях неожиданно мягкой зимы преодолев Джунгару и безжизненные равнины, окружающие озёра Эбинур и Бракаш, совершили то, что считалось невозможным – привели огромное войско под стены Магасакра. Силы, которые удалось собрать в Восточном и Южном пределах, захватчики разбили в кровопролитном сражении, случившемся месяц назад. Потери оказались столь велики, что даже сообщить о поражении оказалось некому – считавшаяся непобедимой конница арья, застигнутая врасплох на переправе через Джанью, подверглась поголовному истреблению. Магасакр, способный выдержать осаду в течение ещё нескольких недель, мог бы рассчитывать на помощь войск Западного предела, однако тот уже полностью контролировался Асирой. Столица, а вместе с ней и её жители, была обречена.

    Наконец, удерживая Манаву на цепи, как дикого зверя, его повели по улице во Внутренний город. Царь, всё ещё обуреваемый мелочной злобой, едва ли способной сделать честь и лавочнику, подгонял их.

    - Копьём его подкалывай – пусть поторапливается! Здоровье ему уже не понадобится – там, куда он собрался, много более значит крепкий дух! – Сказав так, Манугир, злорадно рассмеялся. Нервные нотки, отчётливо слышные прохожим, принуждали тех отворачиваться, чтобы избавить себя от стыда за неразумное поведение молодого правителя.

Глава XXXVI    Вскоре, пройдя мимо очередного караула, они преодолели второе кольцо стен. Во Внутреннем городе многое изменилось за последнее время: жители, гонимые страхом и отвращением к новым порядкам, заведённым с подачи Нишма, в большинстве своём покинули дома, в то время как оставшиеся продолжали существовать в непрестанно возрастающем ужасе.

    Храм Солнца, поначалу посвящённый новому богу, Скарабею-Солнцу, перестал существовать. Его дорогостоящая утварь пошла на сбор средств, необходимых для найма иностранных наёмников – мера, узнав о которой, духи предшественников Манугира на троне наверняка утратили бы покой на веки вечные. Вместо самого здания, разобранного до фундамента с целью использовать дерево для усиления оборонительных укреплений, едва сошёл снег, обустроили площадь с земляным покрытием, которую Нишм засеял зёрнами привезённого с собой растения. Диковинные семена ещё не дали всходов, тем более что проливные весенние дожди вскоре превратили площадку, метко наречённую в народе «аккадским огородом», в сущее болото.

    Вскоре, однако, благороднейшие из жителей Магасакра, проживавшие в непосредственной близости, стали жаловаться на плохой сон – их преследовали видения сказочных химер, устрашающих по форме и сути, в то время как, уснув, они то и дело оказывались разбуженными странными, неестественными звуками, доносившимися с «огорода».

    После очередной грозы, разразившейся ночью накануне битвы на Джанийском броде, в семье богатого купца Анусвы пропала дочь, девчушка пятнадцати лет. Обстоятельства оказались туманными и вместе с тем пугающими. Впоследствии кто-то утверждал, что слышал среди ночи душераздирающий женский крик, но этого свидетеля подняли на смех как труса, не решившегося оказать помощь девушке в трудный момент. Несмотря на то, что дождь смыл большинство следов, обнаружились отпечатки босых ног, ведущих туда, где некогда стоял Храм Солнца. Среди руин появилась также нора, вроде лисьей или барсучьей, но гораздо шире – в неё вполне мог пролезть взрослый человек. Смельчаков на подобное дело, впрочем, не нашлось, даже среди родичей пропавшей – сославшись на священные табу, они вернулись домой, а на следующий день переехали во Внешний город.

    Вскоре пропал ещё один человек, двоюродный племянник Аканвы, сам в прошлом лишённый сана жрец Солнца. Отказавшийся принимать участие в нечестивых полночных «богослужениях» Нишма, в которых, по слухам, кроме немногих избранных, активное участие принимали разнообразные пауки, змеи и прочие гады, он попал в число парий, которых сторонились даже их ближайшие друзья. Близкие утверждали, что он неожиданно поднялся среди ночи и вышел, не говоря ни слова, на площадь и направился к зловонному, заболоченному месту. Прежде чем его успели остановить, раздался жуткий, длившийся ужасающе долго, крик. Тело так и не обнаружили – вместе с тем следы, как и в первом случае, вели к новому отверстию в земле.

    С тех пор исчезновения участились: земля «огорода» оказалась усеянной десятками дыр, скрывавшими, вероятно, под собой целый подземный лабиринт, в котором, как полагали, гнездились неведомые, чудовищные существа. Их никто не видел и не слышал, однако омерзительная вонь, усиливавшаяся день ото дня, да выбросы отвратительно пахнущего пара цвета выгоревшего мятлика, которые порой случалось наблюдать на закате, наводили на самые ужасные подозрения.

    Хордая знал, что среди тех, кто ушёл во Внешний город, возник заговор, имеющий целью устранить царя. Тот, однако, посвящая все свои ночи оргиям, проходящим в компании Нишма, нескольких таких же молодых повес, как и он сам, да блудниц, преимущественно заезжих, игнорировал все намёки на данную тему. Манугира интересовали лишь услады плоти и бездумное забвение, даруемое дымом дурмана, что давал ему аккадец. Лишь когда наиболее видные участники заговора однажды ночью исчезли – очевидцы утверждали, что видели фигуры, бредущие в ночи, подобно марионеткам, которых призвал кукловод, – Хордая понял, насколько изменился Магасакр. Им владел чёрный маг, презиравший и ненавидевший арья – к тому же сила его казалась невероятной. Хордая впервые в своей жизни почувствовал страх, по крайней мере, страх настолько сильный – животный, подчиняющий себе всё его естество, ведь в ближайшую ночь он сам – либо кто-нибудь из числа его близких – мог стать следующей жертвой. Он почему-то испытывал необъяснимую уверенность, что, в случае смерти от когтей нечисти, поселившейся там, где ранее поклонялись Солнцу, душа его вовеки пребудет в адских муках.

    Они приблизились к крупному валуну с начертанным на нём примитивным изображением Солнца. Один из камней, некогда составлявших основание храма, очевидно, стоял здесь с незапамятных времён – формируя сакральный круг, они использовались предками арья для богослужений под открытым небом. То, что здание храма возвели на том же месте значительно позже, заполняя пустоты обтёсанными камнями и устанавливая деревянные перекрытия, Хордая знал от покойного Аканвы. Он заметил, что гранит обогатился дополнительной деталью – свисающими на цепях наручниками.

    - Приковать его, да понадёжнее, – самодовольно повелел Манугир стражникам, таким же крючконосым, как и Нишм, аккадцам. – Всё пребудет в милости Скарабея-Солнца: мужчину этого поглотит Тьма, если он ей уже предался, и рассвет раскроет тайну его души. Будем же надеяться, однако, на лучшее.

    Последняя фраза, произнесённая тоном человека, обрекающего другого на смерть от опасности, которая ему самому не угрожает, принудила Хордаю стиснуть зубы, с которых уже готово было сорваться ругательство. Более того, он напустил на лицо ханжеское выражение и сделал жест, указывающий на то, что свято почитает богохульства царя. Манугир, понаблюдав немного за трудом аккадских наёмников, удалился с циничной улыбкой на лице. Хордая, оставшись немногим дольше, также ушёл, демонстрируя презрение к предателю Манаве.

    Быстро смеркалось. Хордая, двигаясь торопливым шагом, словно его преследовали по пятам, подошёл к своему дому – пристроенный к стене у самых ворот Восточной улицы, он оставался одним из немногих во Внутреннем городе, в которых ещё обитали жильцы.

    Приблизившись к двери, Хордая постучал условным стуком. Послышались шаги Силастри, его младшей жены.

    - Кто? – Встревоженный голос, донёсшийся сквозь толстые доски, принудил его повторить стук.

    - Я, Хордая, – ответил царский советник. Загремел засов, и он вошёл в просторное помещение, казавшееся непривычно пустым с тех пор, как сын с невесткой и внуками съехал во Внешний город. Хордая, обитавший теперь вместе с сорокалетней Силастри и старшей женой, пятидесятидвухлетней Варкасой, чувствовал себя неожиданно одиноким. Отряхнув пыль и усевшись за стол, он молча принял еду – лепёшки с творогом и мёдом, – которую всё так же молча съел, и отправился ко сну. Силастри, в последнее время, ввиду отсутствия невестки и болезни Варкасы, выполнявшая работу по дому, вскоре погасила светильник и легла на низкое, широкое ложе рядом с супругом. Хордая, не испытывавший полового влечения, смотрел в невидимый во тьме потолок и, словно ожидая чего-то, молчал.

    Наконец, тишину ночи разорвал крик – он застыл на высокой ноте, а затем всё так же внезапно стих, будто оборвался. Хордая помолчал с минуту и, осознавая, что всё кончено, попытался уснуть. Сон, тем не менее, не шёл, и он ворочался с боку на бок, вызывая недовольство жены. Наконец, беспокойно шаря руками в темноте, он встал и прошёл к столу, где стоял глиняный кувшин с водой. Жадно напившись, сановник решил выйти на улицу, посмотреть на Манаву. Засов оказал лишь символическое сопротивление своему хозяину, и, вдохнув свежий ночной воздух, который носил будоражащий привкус опасности, Хордая ощутил себя таким же сильным и свободным, как в молодости.

    Босиком ступая по холодной земле в направлении, где, как он знал наверняка, грунт гораздо теплее, он вслушивался в ритмы диковинной музыки, лившейся из распахнутого окна царских покоев. Послышался мелодичный девичий смех, но Хордая, уверенный в необходимости как можно скорее пройти к намеченному месту, решил не отвлекаться. Почувствовав тепло, исходящее от недр земли, он успокоился и осмотрелся – никаких следов Манавы, впрочем, не обнаружилось. С некоторым сожалением, что ему доведётся повторить всё путешествие в обратную сторону, он уже было обернулся кругом, как вдруг до его напряжённого слуха донёсся шорох осыпающейся земли.

    Вот то, ради чего он явился сюда среди ночи! Эреш-Ки-Гель, Мать Тьмы, та, что облечена силой убивать и воскрешать, являет ему своё могущество! В лицо ему дыхнуло жаром подземного мира, где, как говаривали, заключены бессчётные миллионы грешных душ, и Хордая узрел посланца богини. Совершенная красота его длинного, гранатового и синего, тела, испещрённого рытвинами нарывов, а также великолепие округлой безглазой морды, представлявшей собой сплошную пасть с многочисленными рядами острых как бритва зубов, повергла Хордаю в священный трепет. Вот зрелище, ради которого стоило прожить столь долгую жизнь! Опустившись на колени, он испытал экстаз – все жилы его тела напрягались и расслаблялись в одном ритме с ним, с божест…

    Зубы сомкнулись вокруг туловища Хордаи, почти перерезав его пополам, подобно пиле. Тот успел ещё исторгнуть последний, исполненный восхищения крик, прежде чем исчезнуть в ненасытной утробе чудовища.

Глава XXXVII    Была ночь убийства, и был праздник – для тех, кто собрался в покоях царя. Отбивали ритм маленькие там-тамы, их сопровождала игра свирелей и медных бубенчиков, одетых на тонкие, смуглые пальцы прибывших из далёких южных стран музыкантов, и Нишм читал запрещённые главы из «Энума элиш», священной книги аккадских жрецов.

    - Первой пришла в мир мысль Всевышнего, и породила она существ, не обладающих плотью – немногие из этой расы до сих пор продолжают существование. Часть предпочла жизнь в породившем их эфире, в то время как другие, познав силу и богатство чувств, даруемых подземным огнём, избрали путь единения с ним и получили тела из дыма. Путь их стал путём зла и преступления, но вместе с тем он даровал успех в земных делах.

    Тёмные, как две капельки туши, глаза Нишма, обвели адептов испытующим взглядом; видимо, удовлетворённый, он продолжил свой речитатив.

    - Затем мысль обрела плоть, и на Землю пришли дети Великого Змея, плавающие, ползающие и летающие. Став порождением дивов, предавшихся Огню, они несли на себе печать порока и всепоглощающей злобы. И им суждено владеть Землёй!

    - Так будет! – хором ответили присутствующие. Дым, вившийся из кадильниц, ослаблял их волю, вместе с тем пробуждая желание испытать все формы греха. Манугир, полулежавший на груде шёлковых подушек, раскинул длинные руки в стороны, позволяя двум девушкам ласкать его плоскую грудь. Остальные, всё ещё пребывая в коленопреклонённых позах, слушали Нишма с постепенно ослабевающим вниманием – сознание их уже занимали вожделенные образы предстоящей оргии. Жреца это, казалось, нисколько не смущало, и, широко и торжественно улыбаясь, он лил из своих уст нечестивую истину.

    - Творение отняло у Всевышнего все силы и, уже изнемогая, создал он последнее из того, что задумал – Человека. Тот получился слабым и лишённым почти начисто как ума, так и предприимчивости – сказалась усталость Творца. Спасти себя в этом мире человек может, лишь занимая недостающие качества у тех, кто наделён ими в достаточной мере…

    С площади, подобно камню, брошенному в раскрытое окно, прилетел исполненный боли, вибрирующий крик – очередная жертва отдала свою жизнь Эреш-Ки-Гель.

    - Хвала Ночи и Пламени! – воскликнули все хором. Вслед за жестом Нишма, страсть овладела ими, и они жадно набросились друг на друга, начав совокупляться, подобно животным.

    Аккадец раздвинул полные губы в загадочной улыбке, обнажившей зловеще блеснувшие в полумраке крепкие белые зубы. В руках его оказалась хрустальная пластина, оправленная в золото и серебро. Произнося слова, которые позволили бы ему аккумулировать энергию массового соития, жрец вперил в неё свой горящий взгляд.