Путь в Арьяварду

Главы XXXVIII - XLII

Глава XXXVIII    Тьма висела в ночном воздухе, подобно тяжёлому чёрному занавесу. Лунный свет, едва пробивавшийся сквозь тучи, безрезультатно пытался облегчить работу многочисленным шанцинским часовым, выставленным по всей длине вала с целью предотвратить вылазки осаждённых.

    Человек, одиноко слонявшийся по лагерю среди безмолвной ночи, ощущал, что он – другой, не такой же, как окружающие его люди. На душе у него давно уже скребли кошки, но на сей раз он окончательно утвердился в понимании собственного исключительного статуса – и оставил палатку с совершенно определённой целью. Сняв башлык, он подставил лёгкому ветерку украшенную светящимися в темноте знаками наголо обритую голову и направился туда, где обитал его главный враг. Походка его, бывшая походкой великолепно развитого физически крупного мужчины, наводила на мысль о шагах тигра, вышедшего на охоту. Неслышно ступая, он изредка попадал в поле зрения часовых, но те принимали его за другого, полагая, что идёт командир со знаками различия сотника. В таких случаях он церемонно отвечал на приветствия словами чужого ему языка и продолжал свой путь.

    Наконец, показался высокий шатёр с остроконечным шпилем, которого сторонились все сунджинские воины, даже те, чьи кости уже почти полностью избавились от плоти. И эти люди-скелеты избегали оказаться поблизости с местом, выступавшим средоточием чёрной магии и колдовства! Лишь он, Нишм из Эреду, посвящённый девятой ступени, испытывал готовность сразиться с всемогущим Сэ Мылом.

    Остановившись рядом с  часовым, стоявшим в добрых десяти шагах от навевавшего ужас шатра, Нишм посмотрел в его узкие, словно прорезанные в жёлтом, как пергамент, лице, глаза. Несколько ударов сердца длилось молчаливое противоборство, а затем дух, сокрытый внутри постепенно разлагающейся заживо оболочки, обмяк и уступил аккадцу. Нишм положил руку на меч часового и молча извлёк его из ножен – солдат даже не шевельнулся, глядя куда-то в другую сторону.

    Нишм быстро, в три неслышных прыжка, преодолел пространство, разделявшее его от входа в шатёр, и ворвался внутрь.

    Зрелище, открывшееся его взору, на мгновение принудило поражённого аккадца замереть: посреди богато обставленного шатра находился один лишь Сэ Мыл, в доспехах, но без шлема и маски, в которой он, как поговаривали, даже спал.

    - Я ждал тебя, аккадец, – сказал он, оборачиваясь лицом к своему врагу, и храбрость мгновенно покинула Нишма; её сменили отчаяние и нарастающий ужас. Глядя в ужасные глаза того, кто, приняв небрежную позу, стоял у походного письменного стола, жрец понял, что древние книги не лгут. Голова Сэ Мыла, представлявшая собой пепельного цвета полупрозрачную субстанцию, напоминала о студне, в который заключены два жутких огонька, подобных тем, что видны в грозу у вершин высоких строений. Эти огоньки, очевидно, заменявшие потустороннему существу глаза, сейчас, казалось, пытались прожечь Нишма насквозь. В груди заныло, и он почувствовал, как перехватило дыхание – теперь аккадец не мог ухватить и мельчайшей порции воздуха. Он задыхался; в голове словно стучал кузнечный молот – тысячи маленьких болей, сливаясь в крупные, резонировали во всём теле.

    - Это может продолжаться вечно, мой дорогой Нишм, и ты пребудешь в моей власти, как то тело, что подчинил себе, – сладко проворковал студенистый демон. – Ты расскажешь мне всё, что известно твоим покровителям из Эреду, а также окажешь мне помощь в возвращении вещи, которая никогда не относилась к творениям рук людских и ничего общего с твоим родом не имеет!

    Ошарашенный подобным, неожиданно эмоциональным, заявлением, Нишм попытался разгадать тайну, о которой ему только что сообщил Сэ Мыл. Магасакр – да и вообще вся степь – не имел для этой твари ни малейшего значения – он явился сюда и привёл с собой огромное войско лишь ради очень ценной вещи, некоего артефакта. Сейчас, когда их души переплелись в ожесточённом противоборстве, он мог читать некоторые из наиболее явных мыслей своего могущественного противника.

    Тот был стар, невероятно стар – почти так же стар, как Земля, и он пришёл за драгоценностью, ради обладания которой собрался принести в жертву десятки и сотни тысяч жизней, даже всё человечество, если потребуется. Некогда эта вещь, небольших размеров камень, способный излучать свет, принадлежала ему или его родственникам, и долгое время считалась безвозвратно утраченной. Однако однажды Сэ Мылу открылось будущее, в котором он увидел этот камень в Магасакре, и сунджинский дьявол отправился в дальний поход ради обладания им.

    Барьеры, которые воздвиг Нишм на пути атакующего противника, падали один за другим. Сминая магические препятствия, воздвигнутые при помощи сложнейших из заклинаний, известных жрецам Эреду, Сэ Мыл рвался к глубинным слоям его психики. Лёгкость, с которой он это проделывал, принудила Нишма осознать, в насколько критической ситуации он пребывает. Собрав все свои силы в кулак, он яростно контратаковал – и лишь смех Сэ Мыла, замогильный хохот этого чуждого нормальным законам бытия создания, стал ответом. Тем не менее, путы, сковавшие его тело, ослабли – ненадолго, всего на мгновение, но этого оказалось достаточно. Повернув меч, который всё ещё стискивала его правая рука, острием к себе, Нишм тяжело, всем телом, опустился на него.

    …Стон, вырвавшийся из груди Сампаума, бывшего жреца Солнца, совпал с недовольным и разочарованным восклицанием Сэ Мыла.

    … Нишм держал в руке зеркальце в двойной оправе, золотой и серебряной, а вокруг него предавались телесным утехам Манугир и его приближённые. Заметив на хрустальной поверхности некую тень, стремящуюся наружу, аккадец отпрянул и, утратив контроль над собой, швырнул волшебное зеркало в стену. Разбившись миллионом звонких брызг, оно тягостно взвыло, возвещая о своей кончине.

    Всецело погрузившись в собственные мысли, Нишм немедленно покинул помещение.

Глава XXXIX    Тонгир проснулся затемно – сон прервала рука любимой, бесцеремонно теребившая его за плечо.

    - Что? Где? – Дорру вскочил, озираясь.

    - Никто и нигде, лишь тени в ночи, – ответила Бю-Зва. – Крылья шумят во тьме – это вороны слетаются к месту битвы.

    Тонгир застонал – он уже жалел, что ознакомил девушку с мифами дорру.

    - Ты сама увидишь их, проклятые чёрные птицы воруют души погибших. Не зря есть поверье – нужно как можно быстрее прикрыть глаза покойнику, пока их не выклевали, и душа мертвеца не обратилась в злобного демона.

    Ворчание Тонгира скрывало под собой более глубокое чувство – волнение, приходящее всякий раз накануне ответственной схватки. Бю-Зва тонко чувствовала это и, играя с парнем, выполняла важную работу, настраивая своего возлюбленного на нужный лад.

    Голубые глаза дорру холодно уставились на неё, ещё мутные после сна.

    - Что мой возничий? Почистила ли ты лошадей, дала ли им овса, запряжены ли они в колесницу?

    Бю-Зва, невинно улыбаясь, ответила, что нет. Улыбка эта, такая же, как утром после их первой ночи, принудила Тонгира отвернуться и выругаться. «Невинность ты утратила гораздо раньше», – удивлённо заявил он тогда. «И ты – тоже, – парировала девушка, – однако недовольство ты выказал почему-то лишь поутру!». «Чёрт! Тебя стоило бы хорошенько наказать, но я не могу придумать ничего, что оказалось бы хуже изгнания в степь в компании одинокого дорру и кучи воскресших мертвяков!».

    Тогда они расхохотались в унисон.

    Второй раз Бю-Зва поразила его, заявив, что также выступает в поход на Магасакр; организованное Асирой, это мероприятие сулило степи грозные перемены. Тонгир битый час уламывал её отказаться от столь необдуманного решения, походившего более на бессмысленный каприз.

    Асира собрал лишь пять тысяч человек, но все они хорошо управлялись с оружием – лёгкие пехотинцы, ловкие в обращении с пращой и метательными дротиками, стремительно маневрирующие конные лучники – и, конечно, боевые колесницы. Сто боевых колесниц снарядил Асира для своего похода на юг, и Тонгир не придумал ничего лучшего, кроме как выпросить у царя одну из них. Тот, посмотрев на дорру как на сумасшедшего, всё-таки согласился, добавив более чем серьёзно: «Я буду наблюдать за тобой во время сражения».

    О неизбежной битве, которая случится в самом конце похода, Тонгир не думал – он искал лишь способ, который позволил бы доставить Бю-Зва к Магасакру с наименьшими затруднениями, и колесница показалась ему отличным транспортным средством. О сложности управления этим боевым транспортом, которым он сам умел править с лёгкостью, вполне понятной для княжеского сына, он, разумеется, тут же сообщил Бю-Зва. «Ну, ты меня научишь», – обезоруживающе улыбнулась девушка, и вопрос решился сам собой. Она действительно научилась – несмотря на все трудности управления двумя лошадьми, то и дело рвущими поводья на себя или, наоборот, не желающими ускорять свой бег.

    - Тебе придётся немедленно заняться лошадьми, так как от их самочувствия, даже от колебаний настроения, сегодня может зависеть наша жизнь, – с нарочитым беспокойством сообщил Тонгир и толчками выгнал Бю-Зва наружу. Не прошло и минуты, как он составил девушке компанию. Лагерь Асиры, давно проснувшийся, уже гудел, как растревоженный улей – всадники укладывали своим боевым коням на спину чепраки и подтягивали их ремнями, пехотинцы проводили последнюю проверку собственного оружия и доспехов, в то время как колесничие возились с огромными, внушающими страх, треугольными ножами, прилаживая их к осям. Тонгиру предстояло заняться тем же; вздохнув, он приблизился к своей боевой повозке, когда послышался голос Бю-Зва.

    - Тонгир, поможешь мне с упряжью? – Вопрос этот, заданный под руку, вызвал вполне понятное раздражение; Тонгир обернулся, готовый выругаться. В то же мгновение он застыл, не в силах вымолвить ни слова – перед ним вновь стояла та, внушающая тупой страх, женщина из могильника: длинные каштановые волосы её развевались на ветру, а глаза, бледно-зелёные, сверкали, требуя повиноваться. Руки её, источающие сладковатый аромат гнили, потянулись к золотому браслету, что после боя с Убабвой прочно поселился на руке Тонгира, и он, не отдавая себе отчёт, почему, с удивившим его самого спокойствием наблюдал за этими движениями, резкими и нетерпеливыми. Наконец, словно очнувшись, он вскрикнул и отскочил.

    - Что?.. Что произошло? –Бю-Зва растерянно захлопала ресницами.

    - Ты... ты видишь её? Чувствуешь? Только не лги!

    Она отвела взгляд, и черты её лица задрожали; в глазах появились слёзы, принудившие Тонгира ощутить боль, словно бы его ударили ножом.

    - Иногда она просто приходит, и я ничего не могу поделать, она просто есть, эта холодная, ненавидящая всех дьяволица! – Она бросилась ему на грудь и разрыдалась.

    Тонгир молчал, гладя её по плечам. Сейчас, когда они забрались так далеко, уже ничего не изменить. В этот день случится кровопролитное сражение за Магасакр, которому, возможно, суждено определить судьбы мира, и они примут в нём участие. Это неизбежно.

    Он с неожиданной злостью посмотрел влево – там, выглядывая из-за горизонта жёлто-розовым оком, собирался заняться рассвет. Ещё немного, и Асира начнёт строить свою небольшую армию, при помощи которой решил не только захватить город, но и разбить многократно превосходящую армию сунджинцев. Отвага воскресшего царя, равно как и твёрдая уверенность в собственной победе, поражали Тонгира. Сам он почему-то полагал, что сегодня случится нечто непоправимое. Непоправимое и ужасное, событие, что всколыхнёт самые основы мироздания.

Глава XL    Сотник Пил Сы, сощурив единственный глаз, всматривался вдаль, туда, где вокруг пролома в стене копошились фигурки воинов, сражавшихся за право владеть городом. Арья дрались отчаянно, в бой вступали даже их женщины, старики и подростки, но преимущество в численности, в вооружении и в выучке, отличавшее армию, именовавшую себя императорской, делало поражение обороняющихся лишь вопросом времени, причём времени недолгого.

    Сотня Пил Сы, подобно ещё нескольким отрядам конницы, оставалась в резерве – на случай, если Асира, приближение которого заметили разведывательные патрули, попытается деблокировать город. Северная группа, в которой насчитывалось до десяти тысяч человек, вообще развернулась фронтом в направлении, откуда выдвигались войска самозванца, и отгородилась частоколом. В результате возник своего рода укреплённый лагерь, крепкая оборонительная позиция, достаточно растянутая, чтобы предотвратить объединение осаждённых с теми, кого Манугир именовал мятежниками.

    Князь Харод, как и его ближайшее окружение, включая всеведущего Сэ Мыла, справедливо полагал, что перед лицом опасности, угрожающей столице, обе группировки арья объединятся в борьбе против чужеземцев. На это указывал и тот факт, что Асира отказался вступить в союз с сунджинцами – отправленное к нему посольство попросту бесследно исчезло, что само по себе самым красноречивым образом свидетельствовало о настроениях «истинного царя».

    Атаки сунджинцев, подобно волнам, бьющим о берег, уже в седьмой раз замирали у завала, перекрывавшего брешь в стене. Пил Сы видел, как князь Харод, окружённый щитоносцами, приблизился к стене почти вплотную и громкими криками подбадривал своих солдат. Стрелы и камни градом сыпались вокруг, однако Харод, не обращая внимания на опасность, командовал, словно на плацу. Кругом суетились тысячники и сотники, ежеминутно отбегавшие к своим подразделениям, чтобы перестроить их.

    Пил Сы задумался о планах князя относительно Сэ Мыла. Они не разговаривали ещё с тех пор, как был разоблачён Сампаум, жрец-перебежчик, на которого возлагалось столько надежд. На поверку тот оказался, однако, лазутчиком аккадского колдуна Нишма, что, по слухам, заправлял сейчас всем в Магасакре. Пил Сы опёрся о холку своего коня и, нагнувшись, смачно сплюнул. Воистину: войнами опять стали заправлять чародеи и шаманы, совсем как во времена, когда полубоги ходили по земле, а в небе парили огнедышащие драконы.

    У стены тем временем что-то переменилось: две сотни отборных сунджинских лучников, не считаясь с потерями – князь пребывал поблизости и внимательно следил за каждым их движением, – открыли беглый огонь по арья, оборонявшим завал. Как только один из лучников падал, его место немедленно занимал другой; они неуклонно досылали стрелу за стрелой в пространство, куда Харод уже наметил удар пехоты.

    Атаковать предстояло личной гвардии царя, рослым дорру, державшим в руках огромные двуручные топоры. Вскарабкавшись на завал, они, размахивая своим грозным оружием, быстро рассеяли немногочисленных воинов противника. Наконец, один из них, а затем и ещё несколько, оседлали гребень преграды из кое-как набросанных друг на друга брёвен и досок и начали спускаться на обратную сторону. Харод послал им вдогонку ещё сотню солдат с короткими мечами и круглыми щитами, в то время как специально выделенные сапёры бросились разбирать заграждение.

    Через каких-нибудь пять минут от баррикады, стоившей им стольких сил и обилия пролитой крови, не осталось и следа, и внутрь мощным потоком хлынули войска княжества Шанцин. Плечом к плечу, в строгом порядке, они входили в город сотня за сотней, тысяча за тысячей, представляя собой зрелище настолько величественное, что у Пил Сы даже перехватило дух.

    Земля задрожала под его ногами, и сотник, целиком и полностью поглощённый зрелищем боя, не сразу оценил изменившуюся обстановку. Человек, чуждый степи, он, хоть и научился многому за последние месяцы, всё-таки не сразу сделал правильный вывод, заслышав необычный, низкий гул. Лишь когда десятник Цог закричал, пытаясь обратить его внимание на события, происходящие где-то далеко за спиной, он нашёл в себе силы обернуться и посмотреть туда. Огромная туча пыли, повисшая сплошной стеной с севера на восток, поразила его. Зрачок единственного глаза расширился, соразмерно с нарастающим ужасом; Пил Сы, не в силах осознать, что именно происходит, ощутил всё же неотвратимость неких важных перемен.

    Асира попросту обошёл укреплённую позицию у Северных ворот, вероятно, даже не вступая в бой с расположившимися там войсками, и вышел в тыл главным силам Шанцина. Конница его, ещё не видимая за взбитой её же пылью, давала о себе знать всем, кто имел уши, и неумолимо приближалась. Пил Сы, чувствуя отчаяние, нараставшее с каждым ударом сердца, мысленно пересчитал своих бойцов и огляделся в поисках подмоги. Увы! – все остальные войска сражались на стенах и даже на улицах Магасакра либо готовились войти в город, либо находились слишком далеко, и его сотне предстояло принять неравный, изначально обречённый на поражение бой.

    - Отойдём, а затем атакуем их, скользя вдоль фронта на юго-восток, – сказал он подъехавшему Цогу. – Только стрелы, никаких копий или мечей. Если повезёт, нам удастся отвлечь часть сил противника или даже ненадолго задержать наступление.

    - А войско господина? – изумлённо и даже как будто в возмущении спросил Цог.

    - Мы не можем его предать, – отрезал Пил Сы. – Немедленно отправь гонца на самом резвом коне, в то время как мы готовим отвлекающую атаку.   

Глава XLI    Войско Асиры обрушилось на сунджинцев, как коршун – на зазевавшуюся полевую мышь. Первыми атаковали конники, вооружённые луками – вырвавшись вперёд, они выпустили стрелы на скаку и тут же повернули обратно, уклоняясь от ответного залпа лучников противника.

    Харод, вокруг которого немедленно сомкнулись его щитоносцы, услышал лишь внушающий страх шелест множества смертоносных снарядов, заполнивших воздух – и тут же, словно разразился некий невиданный ливень, что-то застучало частыми ударами в щиты, в доспехи и в плоть. Отовсюду слышались стоны раненых и умирающих, а Харод, наблюдая, как ответный залп его стрелков не достиг ускользнувших арья, заскрежетал зубами. Конечно же, сказал он себе, во всём виноваты лошади – начальная скорость полёта стрелы возрастает за счёт галопа, да и большая высота вылета тоже даёт о себе знать…

    После двух атак подобного рода, вызвавших смятение в рядах осаждающих – особенно от них пострадали лучники, облачённые лишь в лёгкие доспехи из плетёных верёвок и кожи и не носившие щитов, – вперёд вырвались всадники, державшие в руках дротики. Используя накинутую на запястье ремённую петлю, они метали свои короткие копья, словно пращой, на огромное расстояние – почти так же далеко, как немногочисленные уцелевшие лучники Шанцина. Эффект от воздействия этих дротиков, стал просто уничтожающим – они пробивали и щиты, и панцири, разламывали шлемы. Харод ругнулся про себя, а затем, ощутив, что этого недостаточно, вслух. Войско его, уже находившееся было на грани великой победы, сейчас несло потери, размер которых рос с каждой минутой.

    Новый, непривычный ещё его уху, звук, обеспокоил Харода, резанув по ушам предвестием страшной угрозы.

    - Колесницы! – выкрикнул кто-то. Сердце князя ёкнуло: знаменитые серпоносные колесницы арья приближались к боевым порядкам его пехоты, к тому времени уже основательно расстроенным. Надсадные, хриплые крики тысячников и сотников, пытавшихся принудить своих солдат сомкнуть ряды и сражаться твёрдо, имели мало успеха. Паника, зарождавшаяся долгое время, с самой первой смерти от степной стрелы, сейчас заявила о себе в полный голос: целые подразделения, поддавшись позывам страха и не слушая более своих командиров, бросились бежать.

    Судьба этих трусов стала достойным уроком остальным: колесницы и конница арья, действуя, словно стая волков, отбивших от стада несколько овец, согнали их в сторону, где пехота Асиры, большей частью – лучники и пращники, покончила с сунджинцами.

    Битва складывалась неблагоприятно. Харод стиснул зубы и молчал – он не видел другого пути, кроме как ввести свои войска в город, даже считаясь с риском высоких потерь, когда те скучатся на маленьком пятачке, образованном брешью в стене и ближайшими участками улиц. Альтернативой подобному решению являлось полное истребление – колесницы, на осях которых сверкали бронзой и пурпуром вращающиеся косы, раз за разом обагряли кровью землю, проскальзывая вдоль рядов обороняющихся сунджинцев. Оглашая окрестности ужасающими криками, те падали наземь, рассечённые пополам, безногие, обречённые на мучительную смерть, и внушали таким образом страх своим соратникам.

    Харод посерел. В голове его промелькнули мысли, формирующие набросок плана, сложились слова команд – и, набрав в лёгкие побольше воздуха, он начал отдавать приказы. Ряды и шеренги, ещё способные к перегруппировке, уходили в Магасакр, где их ожидал до сих пор не покорившийся противник. В конце концов, Асира, несмотря на всё то преимущество, что достиг благодаря внезапности, уступал ему в численности, и, наверняка, не смог бы добиться победы, если бы ему противостояло всё войско Харода. Укрепления города предоставляли значительное преимущество пехоте Шанцина, отчаянно нуждавшейся в передышке; Харод, зловеще улыбаясь, уже обдумывал свои последующие действия против решительного, опасного, но вместе с тем очевидно уступающего в численности врага.

    Окружённый со всех сторон заслоном из тел гвардейцев, сформировавших вокруг него живое кольцо, Харод вошёл в Магасакр. Арья, взобравшись на крыши домов, метали в его солдат камни, домашнюю утварь и разнообразный хлам – даже женщины, старики и дети решили принять участие в сражении. Тем не менее, участь их, особенно учитывая наплыв новых тысяч сунджинцев, поспешно врывавшихся в город, казалось, была предрешена.

    Бросив единственный взгляд на лежавший в конце улицы центр Магасакра – Харода и дворец разделяло не более сотни шагов, – князь Шанцина похолодел. Зрелище, открывшееся ему, поражало воображение и вызывало дрожь в коленях. Дрожь эта, перекинувшись на члены всего остального тела, казалась чем-то удивительным и необычным для него, закалённого многими битвами и военными походами. Лишь когда застучали его зубы, выбивая безумную, сбивчивую дробь, Харод осознал, что им безраздельно овладел страх.

    Рука его сама нащупала меч – рефлекторное движение, имевшее целью вернуть безвозвратно утраченную уверенность в себе. Харод приказал гвардейцам построиться клином – тем предстояло принять безнадёжный бой с противником, равных которому не существовало на земле.

Глава XLII    Манугир, весь в золоте, с головы до пят, находился в комнате, прилегающей к тронному залу; здесь он обычно занимался государственными делами: совещался со жрецами, устанавливал торговые пошлины, выслушивал доносчиков. Последнее занятие, относившееся, по мнению юного царя, к разряду наиважнейших, обеспечивало его личную безопасность, а значит, и нерушимость государственного строя державы.

   Сейчас, впрочем, пребывая во власти смутного, почти бездумного оцепенения, молодой правитель Арьяварды менее всего помышлял о будущем государства. Руки его, покоившиеся на золотом клинке, лежащем поперёк подлокотников кресла, безвольно обвисли, а глаза, в которых едва теплился огонёк жизни, бессмысленно уставились в стену напротив. Гобелен с вытканными на нём легендарными событиями из истории арья содержал изображение Асиры, уже находившегося, как поговаривали, на подступах к Магасакру. Сунджинцы, впрочем, опередили самозванца…

    Крики, доносившиеся из соседнего помещения, привлекли внимание Манугира. Усилием воли, сделавшим бы честь и титанам, он разогнал слабость, возникшую, как обычно, после принятия наркотика, и вышел в тронный зал. Ему почему-то показалось подозрительным – и даже возмутительным – то, с каким отсутствием почтения к своему царю, пробегали мимо слуги, обычно исполненные почтительной покорности.

    Заподозрив измену – в любом случае, дело было неладно, – Манугир потряс головой, пытаясь разогнать туман перед глазами, отчего высокий, в два локтя, золотой шлем едва не свалился на пол. В мозгу вспыхнула боль и шум, почему-то излучавший яркий, слепящий свет; царь подождал, пока выступит холодный пот и боль победит. Несмотря на болезненность ощущений, это помогало прийти в себя.

    Зрение обрело чёткость и начало фокусироваться на мечущихся вокруг фигурах предателей. Один из них, со скошенным лбом и пузырчатыми зелёными глазами на бородатом лице, показался знакомым, и, призвав всех богов на помощь, Манугир вспомнил его имя – Балаум. С нескрываемым злорадством, превратившим его красивое, бледное лицо в уродливую маску, Манугир вытянул вперёд руку с золотым клинком и пронзил живот сказителя. Тот, схватившись обеими руками за меч, беспомощно простонал и медленно опустился на пол.

    У входных дверей, уже приоткрытых, толпились стражники, Манугир узнал в них крючконосых аккадских наёмников и вздохнул, не скрывая облегчения – эти, разделяя все грехи последних месяцев его правления, станут сражаться до последнего.

    Здесь же находился и Нишм. На жреце не было ни панциря, ни шлема – по обыкновению, его одежда состояла из белого плаща, скреплённого на плече золочёным скарабеем. Обнажённые руки с могучими мышцами производили сложные пассы, а пухлые губы произносили слова на некоем загадочном языке, который, как достоверно знал Манугир, не являлся аккадским.

    Змеи, гнездившиеся в земле под разрушенным храмом, выбрались на поверхность – от вида их переливающейся нездоровыми цветами чешуйчатой кожи в глазах рябило, а разверстые пасти принуждали испытывать страх даже самых отважных из воинов двух армий.

    Безглазые чудовища, чьи тела напоминали о червях, обитающих в кучах отбросов, но несравненно более крупных, очевидно, подчинялись Нишму – не обращая ни малейшего внимания на защитников дворца, они атаковали сунджинцев. То один, то другой желтолицый воин, обычно уже изуродованный каким-то омерзительным гнойником, становился жертвой неотразимого удара, с быстротой молнии наносимого одной из змей. Неведомые органы чувств, которыми руководствовались слепые твари, видимо, предоставляли им достаточную информацию о цели следующего броска, поскольку они ещё ни разу не ошиблись. Укусы их острых, кривых зубов буквально разрывали человеческие тела, превращая в окровавленные куски мяса то, что ещё мгновение назад являлось вооружённым воином.

    Манугир сразу же обратил внимание на человека, командовавшего сунджинцами – тот носил шлем, украшенный рогами буйвола, а лицо его закрывала чёрная маска с пышными золотыми усами. Отрывистые слова приказов то и дело срывались с его уст; царь невольно восхитился скоростью, с которой вражеские солдаты выполняли их. Выучка, дисциплина – вот что позволило осуществить переход через горы и солончаки, пересечь реки и штурмовать Магасакр!

    Впрочем, не только это – Манугир сразу же понял, что речь идёт о магии, силе куда более значимой, нежели простая субординация. Едва взгляды сунджинца и Нишма скрестились, стало очевидно, что встретились два великих чародея, которые сейчас вступят в жестокую схватку.

    - Сэ Мыл, сними маску, покажи всем, что за жуткий демон скрывается под ней!

    Злобный смех стал ответом на вызов аккадца.

    - Ха-ха-ха! Нишм, да ты совершенно утратил разум! Вызвав потустороннее существо при помощи методов, что твои обезьяноподобные предки в незапамятные времена узнали от нас, и, вскормив его плотью и душами невинных, – ты надеешься побить меня?!

    Всё ещё хохоча, Сэ Мыл, коротким жестом отдал приказ десятку лучников, находившемуся при нём. Десять стрел устремилось к незащищённой груди аккадца, готовясь пронзить его предавшееся Злу сердце – и замерли, сжатые широкой коричневой ладонью. Манугир, не скрывавший своего потрясения, смотрел с отвисшей челюстью, как Нишм дует на наконечники и, прошептав какое-то слово, прибавляет:

    - … И – обратно! – Десять стрел поразили цели, и десять предсмертных стонов засвидетельствовали неоспоримый успех аккадца.

    Сэ Мыл, однако, не принадлежал к тем, кто отступает при первой неудаче. Глядя прямо в тёмные, казавшиеся Манугиру бездонными, глаза аккадца, он произносил заклинание, слово за словом, будто наносил удары мечом. Царь арья уже не слушал, он наблюдал лишь за двумя чёрными колодцами, увлекавшими его туда, где царит вечный покой…

    - Ты хочешь питаться его энергией! Ха! – донеслось до теряющего сознание Манугира. – Ты совершенно высосал его, он давно уже наполовину мертвец, этот жалкий царёк дикарских племён! Я сокрушу вас обоих!

    Сквозь прокладку из непроницаемой черноты, уже совершенно поглотившей его, Манугир ещё услышал голос сопротивляющегося из последних сил Нишма: 

    - Сын Эреш-Ки-Гель, порождение чистого мрака, из которого вышла прародительница Тиамат… Нэн-Гиш-Зида, яви себя!

    Ледяной хохот ликующего Сэ Мыла стал ему ответом:

    - Я найду ему применение…

    Щёлкнули огромные челюсти, лишая жизни аккадского жреца, и Манугир, давно уже затерявшийся в темноте, на мгновение пришёл в сознание – затем лишь, чтобы увидеть широко разинутую пасть, приближающуюся к нему. Впрочем, случилось так, что царю довелось узреть гигантскую тварь, начавшую выбираться из-под священной для его предков земли, существо, не поддающиеся счёту конечности которого до этого выглядели как отдельные змеи – и, застыв в немом ужасе, арья отошёл в мир иной по совершенно другой причине.

    У него разорвалось сердце.