Путь в Арьяварду

Главы XI - XV

Часть II. Могильная заводь

Глава XI        Самовластный правитель Ийан, 47-й в династии, наместник божественного владыки империи Сунджин с правом наследного титула, или же, как его ещё называли, князь, Харод Йен Гу принимал посольство, явившееся к нему с самого края мира, с далёкого Запада. Местом аудиенции он избрал маленький кирпичный дворик, вокруг которого сгрудились постройки, формировавшие дворцовый комплекс – здесь, окружённый со всех сторон надёжными стенами, он любил прогуливаться перед обедом, чередуя праздное созерцание с играми в мяч.

    Послы, смуглолицые аккадцы с ястребиными носами и с наголо обритыми головами, стояли у восточной стены, окружённые безмолвной, вооружённой до зубов охраной, готовой, в случае необходимости, немедленно избавить души чужеземцев от мирских забот.

    Аккадцы, все как один – жрецы, носили белые тоги, оставлявшие левое плечо открытым. Позолоченные булавки в виде скарабея удерживали складки одежды от падения. Князю Хароду подобные одеяния казались непристойными, да и его подданным тоже – они предпочитали носить полотняные штаны, а поверх них – просторные рубахи без застёжек. В Ийан лишь крестьяне и городская беднота носили сандалии на босу ногу, в то время как послы Аккадского царства, люди, несомненно, высокого положения, почему-то не стеснялись брать дурной пример с представителей низших каст – при ходьбе они выставляли свои ступни, очевидно, не знакомые с ритуалом бинтования, напоказ.

    Князь Харод нахмурился, как делал всегда, когда ему приходилось рассматривать сомнительный вопрос, предоставленный его высочайшему вниманию, и подал распорядителю незаметный знак. Тот, выйдя из тени, сощурился от яркого полуденного солнца и развернул длинный свиток, содержавший полный перечень титулов двух монархов – Харода и аккадского царя. Зачитав всё, он сообщил гостям, что их внимательно слушают.

    Вперёд выступил немолодой мужчина, грузный, с выпирающим даже из-под складок тоги брюшком.

    - Мы – преданные слуги нашего царя, великого Шаррума, и богов, ему покровительствующих. Меня зовут Огиш, я отправился в столь дальний путь, желая установить то, что в будущем станет фундаментом прочной дружбы между нашими великими державами.

    Огиш говорил на сунджинском с заметным акцентом, однако то, что он выучил язык далёкой страны, куда выехал с посольством – от одного из аккадских купцов, несомненно, – вызывало невольное уважение.

    Харод, в отличие от большинства своих подданных являвшийся желтоволосым, с прищуром, чуть улыбаясь, посмотрел на посла. В его серо-голубых глазах плясали весёлые искры.

    - Действительно, путь неблизкий, и одежды твои, наверняка, запылились. Я рад видеть тебя в своём дворце. – Князь обвёл широким жестом дворик, периметр которого украшали искусно вырезанные нефритовые барельефы. – Ты и твои спутники получите богато украшенную одежду, достойную вашего статуса.

    Подчиняясь слову распорядителя, явились слуги, нёсшие кипы одежды, расшитой золотом и серебром. Аккадцы остались неподвижны, их лица застыли, словно камень, и слуги, неловко переглянувшись, сложили одежду у их ног.

      - Вам не по душе мои дары? – Вопрос Харода прозвенел в тишине, наполнившей дворик, подобно упругому бронзовому клинку.

    Огиш – а вслед за ним – и его спутники – немедленно простёрся ниц, чем вызвал одобрительную улыбку князя. Такая реакция, уже предсказанная первым советником, ничуть не удивила правителя Ийан.

    - Прости нас, о князь, за поведение, которое может показаться тебе неучтивым, так как уважение наше к твоему благородству и щедрости не знает границ. – Огиш не поднимал лица, говоря эти слова, что указывало на его очевидное знакомство с правилами придворного этикета, принятыми в Ийан. – Однако мы обязаны всегда носить лишь белое – одежды жрецов бога справедливости Энлиля.

    - Верность богам – то качество, что делает честь любому человеку, особенно жрецу, – сказал Харод, добавив в свой голос лишь самую каплю иронии. Последнее, впрочем, не ускользнуло от слуха его придворных, немедленно напустивших на свои лица самые снисходительные и даже презрительные улыбки. Запад в который раз потряс их своей дикостью, и желание заключать какие-либо соглашения с Аккадом бесследно улетучилось.

    - Торговля между нашими странами…

    Харод немедленно перебил посла, его голос звучал резко и гневно:

    - Тебя не привлекают шелка, Огиш, и я не вижу у тебя достаточного количества серебра или золота на случай, если бы ты заинтересовался их покупкой. Что же нужно человеку, не заботящемуся о своём внешнем виде?

    Смешки и перешёптывания пробежали среди придворных, толпящихся у стен, однако члены посольства никак на это не отреагировали, сохраняя олимпийское спокойствие.

    - Серебро потечёт в твою страну  рекой, о Харод, как только мы договоримся о пошлинах и условиях доставки товаров в Аккад. Не удивлюсь, если и здешних купцов заинтересуют изделия из стекла, бронзы и эбенового дерева, прославившие наших мастеров на весь мир. Позволь нам передать тебе дары царя Шаррума и верховного жреца Суэна.

    Слуги удалились, приняв неожиданно тяжёлый сундук, в котором оказались: великолепная посуда из цветного стекла, инкрустированные золотом веера с ручками из слоновой кости, статуэтки из чёрного дерева, поражающие своей красотой, бронзовые кувшины и подносы, украшенные чеканными изображениями экзотических животных, и даже толстый ковёр с вытканными на нём изображениями поверженных аккадцами народов.

    - Ступая по этому ковру, ты, благородный князь, ощутишь то же, что и наш господин, попирающий этих подлецов ногами. – Огиш, вновь стоявший во весь рост, вёл себя, как подобает хозяину положения.

    - Я принимаю дары моего нового друга и брата Шаррума с радостью, что наполнила моё сердце подобно тому, как вино наполняет кубок.

    Поправив широкополую матерчатую шляпу сложного фасона, украшенную золотым обручем с многочисленными рисунками и надписями, прославляющими достоинства его предков, князь напустил на своё лицо самое радостное и благодушное выражение.

    Разговор о торговле, осуществлять которую предстояло при помощи караванов, принял более практический характер. Трудности, неизбежные при путешествиях через весь континент, представлялись князю Ийан и его советникам весьма значительными, однако Огиш самоуверенно отмахнулся от всяческих возражений на эту тему.

    - Торговец, которому покровительствует Энлиль, всегда преуспеет.

    Князя разбирало любопытство, и посол немедленно удовлетворил его.

    - В Магасакре, крупнейшем поселении в степи, открыт наш храм. Правитель тамошних земель, Манугир, поклоняется Солнечному Огню, и Энлиля он счёл вполне достойным носителем такой силы. Мы не видим никаких различий между существующими религиями.

    Что-то в речах жреца показалось Хароду подозрительным. В его мыслях уже сформировался ответ, который мигом указал бы Огишу, его богу Энлилю, да и Шарруму тоже, на их законное место, однако перспективы, которые открывала торговля с Западом, показались ему слишком заманчивыми, чтобы разрушать их единственной несдержанной фразой.

    - Ийан не станет молиться чужим богам. Это моё первое, последнее и единственное слово.

    Неожиданно холодный тон князя, казалось, смутил аккадское посольство. Харод, не позволив им выступить с возражениями, заявил:

    - Однако подданные моего друга и брата Шаррума, пребывая на нашей земле, должны иметь возможность молиться своим богам, и мы, конечно, окажем вам всю необходимую помощь в постройке небольшой молельни.

    Огиш, в чьих тёмных глазах, загорелся огонёк понимания, широко улыбнулся и поклонился. Посольство, пятясь, покинуло дворик.

    Харод нахмурился. Ему ещё предстояло выдержать нелёгкий разговор со своим первым советником.

Глава XII    Одинокий каяк с двумя путешественниками на борту двигался на юг по спокойному, словно озеро, Льдистому морю. На удивление тихая погода стала причиной, по которой Тонгир и Бю-Зва уже успели преодолеть значительную часть пути. Неопытный в обращении с двухлопастным веслом, дорру поначалу безуспешно пытался делать абсолютно одинаковые, размеренные усилия, загребая то слева, то справа; лодку раскачивало и понемногу сносило в сторону. Южанин быстро уставал и никак не мог понять, откуда у хрупкой девушки, задающей темп, взялась такая выносливость. Однако Бю-Зва, обладавшая, несомненно, меньшей физической силой, лишь звонко рассмеялась в ответ на вопрос своего спутника.

    - Тебе нужно меньше стараться. Пусть весло само машет – отправь его вслед за моим.

    Девушка надолго умолкла, и Тонгир, уже привыкший к её молчанию, мог лишь сердиться и пыхтеть от перенапряжения. Руки его отяжелели от гребков, сила которых, как он понимал, являлась избыточной, и плохо повиновались. Наконец, когда парню уже пришлось стискивать зубы, преодолевая усталость и боль в мышцах, он расслабился и стал, не думая ни о чём, подражать Бю-Зва. Как ни странно, вскоре онемение исчезло и пришло ощущение, что весло движется будто само по себе, словно зачарованное, не требуя ни малейшего напряжения.

    Ликуя, Тонгир пустил воинственный клич – и тут же осёкся. Звуки, неожиданно громкие, эхом отозвались в ушах и далеко понеслись над волнами.

    - Тише, Волосатое Лицо, а то разбудишь Белого Змея. – Бю-Зва сделала предохраняющий жест, которым обычно пользовались саанимы для защиты от порчи и дурного глаза.

    Тонгир, вне себя от счастья, что обрёл новую способность, не обратил внимания на слова Бю-Зва, однако почувствовал, что та может оказаться права. Опытный мореход, как и все дорру, он знал: море не может оставаться спокойным слишком долго, и наибольшее затишье обычно случается перед бурей. В то, что их каяк может выдержать шторм, не верилось; сердце Тонгира болезненно заныло при мысли, что с девушкой может что-то случиться. За себя он не боялся, так как по всем дорру, отправлявшимся в поход, на берегу справляли похоронный обряд.

    - Я – покойник с десяти лет, – сказал он девушке, когда они остановились для того, чтобы поесть. Объяснив той, в чём дело, он заметил, как округлились от удивления её глаза.

    - До чего у вас странные обычаи. Не зря дорру называют сумасшедшими.

    - Да… и ещё бешеными – Он замолчал, чувствуя неловкость. Набеги дорру на прибрежные поселения саанимов унесли множество жизней её соплеменников, включая и ближайших родственников.

    - Можешь не извиняться, – сказала она вдруг, словно читая мысли Тонгира. – Ты стал причиной гибели моего будущего свёкра, а жениха ограбил, украв каяк… и меня. А отец…

    Она не выдержала и расплакалась, и все попытки Тонгира хоть как-то утешить свою спутницу потерпели неудачу.

    Вскоре, оттолкнув дорру, она вытерла слёзы самостоятельно; взяв ещё один кусок вяленого мяса, девушка, широко улыбаясь, впилась в него белыми зубами.

    - Теперь ты – мой мужчина, и обязан обо мне заботиться.

    Тонгир едва не подавился, услышав подобные речи.

    - И ты бы хотела стать спутницей дорру? Когда мы окажемся на том берегу Льдистого моря, в первой же деревне, наверняка, найдётся множество молодых парней, которые захотят сделать тебя хозяйкой своего жилища.

    - Ты болен? – удивлённо спросила она.

    - Нет, просто…

    - Меня не примут нигде, а тебя убьют, едва завидев.

    Девушка говорила с большой убеждённостью в своих словах, и Тонгир понимал, что она не лжёт.

    - Но в Чуг-Ти меня не убили, – возразил он.

    - Ты пришёл с севера, что возбудило любопытство саанимов, к тому же был очень слаб. Но потом дело всё равно закончилось схваткой.

    Неприятная правда, но пока что Тонгир не хотел размышлять над изменившимися обстоятельствами своей жизни. К тому же существовали вещи, которых этой девочке, во многом ещё ребёнку, знать не пристало.

    - Бю-Зва – что значит это имя? – Он решил сменить тему разговора.

    Девушка весело рассмеялась.

    - На самом деле оно гораздо длиннее, просто мы привыкли сокращать имена… Ты не поверишь! – Она опустила взгляд, и Тонгиру пришлось потратить едва ли не четверть часа, чтобы добиться ответа.

    - Моё имя звучит: Бюн-уй-вог-зваа. Оно переводится как… – Она снова рассмеялась. – Это значит «Женщина, сбежавшая от мужа». Когда мне дали его, это казалось просто шуткой – я не хотела выходить замуж за толстого Мат-та-пу-иси, «Жирного Тюленя», которого мне сватали в двенадцать лет, и назначила ему соревнование: бег наперегонки. Он, разумеется, проиграл, и тогда вперёд неожиданно выступил Ваб-нар-ди-самат, «Охотящийся за четверых». Он сказал, что старше меня, но я нравлюсь ему, поскольку сильная и резвая. Вождь огласил своё решение: испытание, назначенное мной, остаётся таковым для любого желающего, включая и зрелых, овдовевших мужчин.

    Девушка поджала губы:

    - Конечно, это предупреждение принудило мои ноги дрожать. Ваб-нар-ди-самат с лёгкостью одолел меня, и я стала его женой, хотя мы и не жили вместе, так как я была ещё мала для родов.

    Она умокла и, следуя своей привычке, оставалась немой как камень. Тонгир, на которого свалился ворох новых знаний о той, что сидит с ним в одной лодке, также молчал, усваивая пищу и полученную информацию.  

    Покончив с едой, они вновь взялись за вёсла.

    Вскоре по морю пробежала лёгкая зыбь, наполнившая душу Тонгира горькими предчувствиями. Небо заволокло тучами, и громыхнул первый, оглушающий, раскат грома. Начинался шторм, пережить который они, наверняка, не могли.

    Внезапно где-то вдали дорру увидел нечто, наполнившее его душу надеждой. Жёлто-серое пятно, едва заметное на смазанном пейзаже, изображающем просыпающуюся стихию, мелькнуло где-то на юге.

    - Берег! Я вижу берег!

    Бю-Зва не ответила. Ещё не уверенный в том, что не ошибся, Тонгир безуспешно вглядывался в горизонт, однако вокруг быстро опускался полог мрака, и увидеть то, что показалось береговой линией, вновь, уже не представлялось возможным.

    Тонгир отчаянно заработал веслом. Минуту спустя, видя, какими ничтожными являются результаты его труда, дорру едва не заплакал. Отчаяние схватило его за горло, лишая последних сил. Словно обречённый, Тонгир смотрел на первую волну, приближающуюся с правого борта. Ей суждено опрокинуть каяк и похоронить его пассажиров в глубинах Льдистого моря, быть, может, в непосредственной близости от берега.

    Слепая жестокость природы, пугающе прекрасной в своём величии, потрясла Тонгира. Осознавая собственное бессилие, он остановился и посмотрел в глаза девушке, которая также прекратила грести и обернулась лицом к нему. В её тёмных глазах читалась спокойная готовность принять свою судьбу.

Глава XIII    Огиш, жрец Энлиля, отложил в сторону гусиное перо и притрусил песком шероховатый лист, покрытый непонятными жителям Сунджина знаками клинописи. В отличие от царских писцов Аккада, пользовавшихся глиняными табличками, он как посол имел доступ к куда более дорогому и практичному материалу, выделываемому из кожи – пергаменту. Сдув песчинки вместе с налипшими излишками чернил, он заново прочёл послание, содержащее множество красивых фраз о пышном убранстве княжеского дворца и о достойном самых хвалебных слов гостеприимстве его хозяина. Письмо выглядело вполне невинно и выдержало бы любую проверку.

    Достав из потайного кармана надёжно закупоренный пузырёк с невидимыми чернилами, Огиш взял чистое перо и принялся писать подлинное письмо – между строк уже завершённого. Содержание его, весьма любопытное, могло стоить послу головы, если бы сунджинцы каким-то образом прочли этот текст.

    Рука с толстыми, смуглыми от рождения пальцами, покрытыми загаром бесконечных странствий, казалась коричневой на фоне тонко выделанного пергамента. Тщательно выводя знаки аккадского письма, она начертала: «Верховному жрецу Суэну – Огиш, посол в Сунджине, посвящённый восьмой ступени, шлёт привет! Мы удостоились приёма у князя Харода Йен Гу, наместника и, фактически, полновластного правителя Ийан. Он именует себя также князем и, видимо, пребывает в чисто формальной зависимости от божественного императора, которого ни разу в своей жизни не видел и, вполне вероятно, не знает ни его имени, ни того, существует ли тот в действительности. Удары кочевников из степи и многочисленные мятежи изменивших присяге сановников, а также народные восстания уже несколько сот лет раздирают Сунджин на части, и сейчас это великое некогда государство распалось на множество независимых королевств и княжеств, чьи властители даже не всегда утруждают именовать себя «наместниками», как то делает Харод.

    Сам Харод, очевидно, не имеет ничего общего с местным населением, отличаясь от большинства сунджинцев ростом, телосложением, цветом кожи и глаз. Это высокий, светловолосый мужчина с серо-голубыми глазами, в то время как у большинства его подданных – исключительно раскосые глаза, напоминающие прорези в боевом шлеме, кожа отливает желтизной, а волосы – чёрные, невьющиеся, словно их смазали жиром, к тому же они коротконоги и приземисты.

    Я полагаю, Харод является прямым потомком тех дорру из семейства Йенигов, о которых доносил отправившийся на Север Дильмун. Здешние дорру крайне немногочисленны и переняли культуру и религию покорённого ими народа. Большинство из них – полукровки, лишь несколько наиболее благородных семей, постоянно заключающих между собой браки, могут похвастать чистотой расы. Это весьма сомнительное преимущество, которым они кичатся, словно торговки на базаре; однако же следы наследственного вырождения лежат на их лицах нечестивой печатью, многие дети появляются на свет с болезнями и изъянами, в результате чего дорру втайне избавляются от них.

    Общение с Хародом убедило меня в том, что и он, результат кровосмесительных браков, заключавшихся веками, страдает от целого ряда врождённых пороков; в то же время он, вероятно, лучший среди своих немногих соплеменников. Ему за сорок, у него болезненный цвет лица, и я полагаю, не только от пристрастия к выпивке; движения рук и вообще частей тела частые и мелкие, подчас неконтролируемые. Порой нервы подводят Харода, и не исключено, что он подвержен частым приступам падучей.

    Здравомыслие, впрочем, является сильной стороной личности князя. Он согласился с предложенными нами условиями, и, уверен, разрешение на строительство молельни является лишь первым шагом в расширении сферы нашего влияния на Востоке. Как, наверное, помнит досточтимый Суэн, правитель обширной Махенждры – Шармун – поначалу также пошёл лишь на малозначимые уступки, однако сейчас его земли прочно включены в нашу торговую сеть, а потомки его регулярно осуществляют щедрые жертвоприношения Энлилю и Эреш-Ки-Гель.

    Однако должен сообщить моему повелителю, что далеко не всё безоблачно в Ийан. У меня есть основания полагать, что подлинная власть в княжестве принадлежит первому советнику Сэ Мылу. По крайней мере, одно не вызывает сомнений: Сэ Мыл обладает воистину безграничной властью и оказывает влияние на все решения, принимаемые князем. Сведения о нём разрозненны и крайне противоречивы. Очень мало кто имел возможность лицезреть этого человека – и никто не может похвастать тем, что видел его лицо. Оно всегда закрыто маской, под которой, как поговаривают, прячется демонический лик.

    Мы ещё не виделись с Сэ Мылом, но, я полагаю, рано или поздно встреча эта состоится. Знания, полученные мной в тайной школе, прямо указывают на то, что демон не смог бы удерживать материальный облик столь долгий период времени, да и дьявольская натура этих созданий претит спокойному образу жизни, и едва ли княжество, имея подобного чиновника, процветало бы. Скорее всего, это колдун, причём достаточно искусный. Однако же его осторожное поведение само свидетельствует о том, что наше появление его испугало.

    Обещаю держать вас в курсе всех дальнейших событий, велемудрый Суэн».

    Дописав, Огиш повторил операцию с песком, а затем сказал одно короткое слово – и чернила, словно осветившись зелёным огнём, стали видимыми. Он прочёл письмо и, довольно кивнув, повторил слово. Надписи вновь исчезли, остался лишь первичный текст.

    Огиш встал из-за стола и, потянувшись, подошёл к своему багажу. В нём обнаружилась небольшая клетка с почтовым голубем. Покормив птицу, жрец прикрепил к её лапке письмо и пробормотал несколько заклинаний. Они должны придать голубю способность видеть магнитный полюс Земли и ориентироваться таким образом на местности во время долгого путешествия в Эреду, столицу Аккада.

    Распахнув ставни, Огиш выпустил своего крылатого посланца в ночь. Воздух показался ему слишком спёртым, и он решил проветрить помещение. Белая точка быстро растворилась во тьме, удаляясь на запад, но он всё ещё стоял, размышляя о чём-то. Прохладный ночной ветерок приятно холодил поросшую тёмными курчавыми волосами грудь жреца… Вдали вдруг послышался крик. Тонкий предсмертный крик птицы, расставшейся с жизнью.

   Не будучи уверенным, не почудилось ли ему, Огиш наклонился вперёд, напрягая все органы чувств. Несколько отчаянно долгих мгновений спустя он услышал взмахи крыльев, куда более мощных, чем у голубя, и к тому же явно направляющихся к нему. Огиш презрительно поджал губы и поднял руку, готовый воспользоваться магическим приёмом, что покончит с пернатым хищником, однако его опередили. Существо, гораздо более крупное, чем любая птица, когда-либо поднимавшаяся в воздух, приближалось слишком быстро.

    Глаза Огиша испуганно расширились; его пухлые губы начали произносить заклинание, которое, как он опасался, окажется бесполезным, но оказалось слишком поздно. Крылатая тварь, которую несли широкие перепончатые крылья, в мгновение ока вынырнула из темноты и ударила кривым клювом, острым и длинным, как меч, в грудную клетку. Из страшной раны хлынула кровь, и жрец упал навзничь. Тело его забилось в конвульсиях, в то время как чудовищное создание продолжало наносить удары. Человек, в котором ещё теплилась жизнь, нелепо взмахивал руками и, оставляя кровавые следы, скользил по полу при каждом ударе. Напавшее на него существо было столь велико, что не могло забраться в комнату и, вцепившись в подоконник пугающих размеров когтями, наносило удары исключительно за счёт движений длинной шеи. Вскоре жрец затих, и взгляд его остекленел.

    Мощный порыв ветра, поднятый взмахом огромных, словно морские паруса, крыльев, принудил ставни с треском захлопнуться. Существо, отнявшее человеческую жизнь, вскоре бесследно исчезло, оставив после себя разгромленную комнату, в которой одиноко лежал кусок мяса, недавно именовавшийся Огишем.

Глава XIV    Река, проложившая себе путь к Льдистому морю, в устье достигала нескольких сот шагов в ширину; каяк, движимый почти бесшумными взмахами двух вёсел, медленно поднимался вверх по течению. Холодные воды, неспешно текущие среди поросшей лишайниками и осокой болотистой равнины, не оказывали вчерашним мореходам серьёзного противодействия, и те уже мысленно готовились к встрече с лежащими на юге бескрайними таёжными лесами.

    Тонгир избрал кружной путь для возвращения домой по причинам, в которых и сам не имел полной уверенности. Однако события в храме Огненноокого бога лишили его доверия к своим прежним товарищам, к тому же расстояние до корабельной стоянки у западной оконечности Имирова острова следовало преодолеть против мощного морского течения Белый змей. Если бы они по какой-либо причине разминулись с кораблём, которому следовало ожидать возвращения экспедиции вплоть до наступления холодов, Тонгир и Бю-Зва никогда бы не увидели дневного света. Пребывать в тамошних землях во время полярной ночи, длящейся по полгода, не только не имело смысла – это неминуемо привело бы к гибели незадачливых путешественников. Потому он принял неожиданное, рискованное, даже отдающее безумием решение: пересечь Льдистое море с севера на юг. Уже у самой суши Тонгир и Бю-Зва едва не стали жертвами капризной морской стихии, но, благодаря своей исключительной силе воли и невероятному везению, остались живы – ветер внезапно переменил направление, и их буквально вынесло на берег.

    - Мы поднимемся по одной из рек, которых там великое множество, к западным склонам Медногорья, – сообщил он своей спутнице. – Мои соотечественники, закоренелые пираты и пронырливые торговцы, в изобилии встречаются в тамошних землях, рыская в поисках удачных сделок и выгодных войн. Они перетаскивают свои ладьи волоком через пороги и просачиваются повсюду, в самые, казалось бы, отдалённые земли. Мы неизбежно встретим кого-нибудь из тех дорру, что дружны с домом моего отца.

    Что случится потом, он представлял себе не слишком ясно. Бю-Зва, очевидно, не понимала, что такое разгульная мужская компания, привычная к хмельным пирам и вооружённым столкновениям с местными племенами. Она не сможет ворочать большим веслом, что под силу только крепкому, закалённому за долгие годы жизни вдали от дома, мужчине. Впрочем, это не имело ни малейшего значения, так как дорру, прославившиеся своей воинственностью, имели обычай: никогда не брать на борт женщин, разве что в качестве добычи. Подобной судьбы Тонгир ни за что не пожелал бы Бю-Зва, к которой уже успел привыкнуть и к которой ощущал искреннюю симпатию.

    - Они ставят временные торговые посты на переправах и бродах, да и в Магасакре, главном городе здешних земель, всегда открыта одна, а то и несколько лавок, принадлежащих дорру.

    - И ты возьмёшь меня в Кибхольм?

    - Я… я не знаю. Возможно, тебе понравится Магасакр.

    - Ты хочешь продать меня в р*****о? – В голосе девушки зазвенела искренняя обида. – Я слышала, дорру зарабатывают себе таким образом на жизнь.

    Это была правда. Правда, которой Тонгир, воспитанный в традициях своего народа, привык гордиться. Сейчас же он, сам не зная, почему, испытывал невыразимое смущение.

    - Я… нет. Ты ошибаешься во мне. – Как он мог ей сказать, что ещё ни один князь дорру не женился на саанимской женщине? Откровенно говоря, он не слышал подобного и о простых воинах. Различия между двумя народами, к которым прибавлялись многочисленные сословные перегородки, разделяющие касты дорру, подобно деревянным стенам их замков, не оставляли для подобного брака ни малейших шансов.

    Самому Тонгиру его голос показался каким-то неуверенным, и от слуха Бю-Зва эта лёгкая фальшь, конечно, не ускользнула. Разговор в который раз заглох.

    Они постепенно продвигались вверх по реке, вечером выходя на берег для сна. Солнце здесь вело себя относительно нормально, и день и ночь имели привычную для дорру продолжительность, хотя Бю-Зва это, напротив, поражало. Несмотря на то, что они двигались на юг, с каждым днём становилось всё холоднее – зима, уже вступившая на севере в свои права, преследовала их по пятам. По утрам начались заморозки. Окружавшая их бесплодная равнина, поросшая мхами и осокой, местами перемежалась лёгкими перелесками – первыми предвестниками грядущих сосновых лесов.

    Однажды, когда их запасы пищи совершенно иссякли, Тонгир, пользуясь самодельной острогой, добыл рыбы. Получилась достаточно комичная ситуация, так как при этом его инструктировала девушка, к тому же младше на шесть лет. Первоначальная неловкость наследника престола Кибхольма искренне рассмешила Бю-Зва, которая сидела на берегу у костра и готовила пищу; то и дело ей приходилось отвлекаться, чтобы помочь Тонгиру советом, что привело его в неописуемую ярость. Из этого состояния он вышел, лишь отведав запечённой рыбы. Её бесподобный вкус, которому не хватало только соли, остался в его памяти навсегда.

Глава XV    Со временем идти на вёслах стало тяжелее, словно, кроме течения, имелось нечто, препятствовавшее их походу. Тонгир не смог бы определить причину со всей ясностью, однако ему казалось, что на него будто бы легла некая тень, от которой путались мысли, а руки отказывались работать. Когда каяк упёрся в странного вида запруду, пересекавшую реку, многое прояснилось. Потрясённая Бю-Зва, увидевшая данную конструкцию во всех подробностях, ахнула и выпустила из рук весло – то скользнуло за борт, и Тонгир едва успел его подхватить.

    Чувствуя, что ему предстоит увидеть нечто совершенно необъяснимое, он осторожно наклонился вперёд и выглянул из-за плеча девушки. Мгновение спустя Тонгир вернулся на прежнее место и, перегнувшись через борт, дал волю одолевшим его внезапным рвотным позывам. Зрелище, послужившее тому причиной, и вправду представляло собой исключительную картину: поперёк течения скучились набросанные крест-накрест еловые стволы с голыми ветками, формируя беспорядочный, но вместе с тем густой и прочный частокол. Чем-то напоминавший бобровую плотину, он удерживал многочисленные скелеты животных, громоздившиеся друг на друга. Немало из них, сохранявших ещё гниющую плоть, являлись относительно свежими. Здесь можно было обнаружить и черепа оленей с ветвистыми рогами, и узкие, вытянутые, волчьи морды, чей посмертный оскал казался особенно жутким, и туши овцебыков, не считая трупов многочисленной живности помельче, вроде песцов и лис.

    Придя в себя, путешественники подгребли к берегу. Оказавшись на суше, они, несмотря на близость ужасающего могильника, были вынуждены тут же сделать привал – с северо-запада подул сильный ветер, не позволявший оставаться долгое время на открытой местности. Укрывшись среди поросших лилово-бурыми лишайниками валунов, в обилии разбросанных у берегового ската, они развели костёр. Вскоре начало вечереть; Тонгир и Бю-Зва, со свойственным молодым натурам легкомыслием, уже подтрунивали друг над другом и над собственной, теперь казавшейся излишне боязливой, реакцией на животное кладбище. Ветер сносил тухлую вонь в противоположную сторону – и они могли спокойно, пребывая в безопасности и относительном комфорте, обсудить причины, по которым возникла вогнавшая их поначалу в состояние, близкое к ступору, запруда.

    - Где-то на севере буря повалила сосновый бор, а возможно, река подмыла склон с росшими на нём деревьями, и те смыло вниз по течению, пока они не нашли себе место, за которое можно зацепиться, – Тонгир пытался найти материалистическое объяснение увиденного. – Что послужило первоначальной причиной образования затора – мель, каменистое дно или олений скелет, – уже неважно…

    Он умолк, поджав губы – эта версия всё же не вполне объясняла, откуда взялись трупы. Бю-Зва, в чьих глазах читался данный вопрос, как всегда, молчала.

    - Возможно, какой-то лось или олень попытался переправиться через реку вплавь или вброд, ведь запруда сдерживала течение – и застрял, либо подвернул ногу или лапу или копыто или что там ещё. Хищники любят лакомиться падалью, особенно волки, поэтому желающие обглодать труп, конечно, нашлись… и несколько раз история повторялась.

    Бю-Зва, натянуто улыбнувшись, смолчала. В ней чувствовалась какая-то напряжённость, но Тонгир, уже успевший хорошенько изучить свою спутницу, понимал, что расспрашивать её бесполезно. Завернувшись в меха, они улеглись у уже едва тлевшего костра. Неожиданно, когда веки его начали слипаться, он услышал голос девушки. Бю-Зва, то и дело путаясь в языке дорру, который ещё знала относительно слабо, поведала ему историю, от которой в одно мгновение стало неуютно.

    - Я слышала о Великом пожаре, который выжег большой участок тайги на юге. В день, когда он вспыхнул, наши предки видели звезду, упавшую с неба. Нам не страшны пожары, так как мы всегда селимся вдали от лесов, на мшистых равнинах, поэтому история эта, превратившись в сказку, просто стала любимым развлечением перед сном.

    Тонгир весь превратился в слух. Нервы его напряглись, подобно струне – он боялся уснуть, прежде чем услышит что-то необычайно важное.

    - Вскоре с юга начали приходить животные, словно спасавшиеся от чего-то – безумные, как мне говорили. Шаман запретил употреблять их мясо в пищу. Мне рассказывали о пойме реки, в которой поселилась смерть…

    - И что случилось потом? – нетерпеливо воскликнул Тонгир.

    Голос девушки, обычно мягкий, прозвучал как-то надтреснуто.

    - Потом мои предки ушли из этих мест. Они пересекли на каяках Льдистое море с юга на север – теперь ты, знаешь, насколько это опасно и трудно, – чтобы избавиться от ужаса, преследовавшего их здесь…

    Бю-Зва хотела ему что-то сказать, и Тонгир понимал, о чём идёт речь, однако упрямство и лень возобладали. Он с раздражением проронил:

    - Это всего лишь сказки.  – Бю-Зва казалась недовольной таким ответом, и Тонгир счёл необходимым дополнить его. – Если мы уйдём в тундру, то ничем не обезопасим себя – кто знает, как далеко нужно отойти? К тому же кругом темно хоть глаз выколи. Дует ветер и холодно. Спи.

    Она покорно завернулась в одеяло.

    Сон, явившийся Тонгиру среди ночи, был беспокойным и лишённым всяческого смысла. Он, оплетённый водорослями, тонул; невдалеке проходил корабль дорру, и Тонгир позвал рулевого, сгорбившегося у кормового весла. Вместо громкого окрика послышался лишь сиплый шёпот – рот его, как оказалось, наполняла зловонная чёрная жижа, выходившая нескончаемым потоком. Вскоре рулевой то ли услышал эти звуки, показавшиеся ему подозрительными, то ли случайно повернул голову, но взгляды их встретились. Тонгир похолодел. На него уставился незрячим взглядом мёртвых глазниц его давний приятель Кнуд.

    Но ведь Кнуд уже погиб, он сломал себе шею на острове Туле! Тут до уха Тонгира донеслись голоса гребцов, размеренно махавших вёслами. Он отлично знал их, всех до единого; наследника Кибхольма охватило слепое отчаяние. Ему повстречался корабль мертвецов, и двигался тот в загробный мир. Не желая далее лицезреть зловещую ладью, а ещё более опасаясь увидеть лицо её капитана, Тонгир начал выгребать в противоположную сторону. Течение, однако, обнаружив холод, от которого его тело свело судорогой, начало засасывать свою жертву в водоворот. Тонгир захлёбывался, тонул… и проснулся.

    Он очнулся в кромешной тьме. От костра осталась лишь едва тёплая зола. Его руки сами нащупали кожаный бурдюк; сделав несколько глотков, Тонгир заткнул горлышко – воду следовало экономить, так как пополнять её запасы поблизости от места, где всё отравлено выделениями разлагающихся трупов, они опасались.

    Они? Тонгир впился взглядом в место, где легла спать Бю-Зва. Меха, разбросанные вокруг, свидетельствовали о том, что девушка уже не пребывала там, где он видел её в последний раз. Мысли, тяжеловесные и неуклюжие, как то всегда бывает спросонья, медленно формировались в мозгу Тонгира. Он с трудом осмысливал какой-то новый факт, осознание того, что случилось нечто непоправимое, ужасное… Бю-Зва исчезла!