Путь в Арьяварду

Главы XIX - XXII

Часть III. Царский курган

Глава XIX    Жрец Сампаум, двадцатилетний русоволосый мужчина, торопился в царский дворец. Он шёл по улице внутреннего города Магасакра, практически не замечая прохожих и рассеянно отвечая на то и дело раздававшиеся приветствия. Уверенная походка и тщательно отработанные жесты выдавали в нём человека, несмотря на молодость, привыкшего повелевать; крупные, необычайно тренированные мышцы рук свидетельствовали о немалой физической силе, которая, как полагали арья, ни в одном из занятий не является лишней. Сампаум пользовался доверием верховного жреца Солнца Аканвы, видевшем в этом способном и покладистом помощнике того, кто в будущем возглавит церковную иерархию. 

    Арья, многочисленные племена, заселявшие огромную степь, плоскую равнину, что протянулась с востока на запад почти через весь континент, вели жизнь кочевых скотоводов, хотя некоторые из них и практиковали земледелие, распахивая плодородные чернозёмы, которыми столь богата эта местность. Искусные в ремёслах, арья прославились в первую очередь обработкой металлов, особенно бронзы, сплава, изобретение которого приписывалось им. Нравы их, вместе с тем, никогда не отличались ни деликатностью, ни миролюбием – степь то и дело сотрясали опустошительные войны; все соседние народы дрожали, заслышав топот копыт боевых коней арья. 

    Город Магасакр, или «Центр силы», в переводе с языка своих жителей, возник посреди степи много веков назад – и до сих пор служил сердцем торговли для племён арья. Строители возвели деревянные стены в десять локтей высотой и в пять локтей шириной – без единого острого угла, придав тем самым городу форму правильного кольца.

    За внешней окружностью располагалась ещё одна – стена, ограждавшая Внутренний город. Многочисленные одно-двухэтажные дома из кирпича-сырца и досок лепились прямо к поверхности стены, экономя тем самым пространство и строительные материалы. Днём ставни обычно открывались, и дом превращался в торговую лавку, в то время как хозяин её, располагавшийся тут же, работал над новым изделием. Рудники Медногорья, расположенные поблизости, давали сырьё для производства бронзы, из которой здесь изготавливали оружие и предметы обихода. Бронзовые мечи и топоры, наконечники для копий и булав, а также множество инструментов, незаменимых в быту – всё это производилось в Магасакре. Власть царя, опиравшаяся, таким образом, на промышленную монополию, простиралась так далеко, как забирались торговцы и жрецы из Магасакра. Последние всегда шли рука об руку, так как арья стремились добиться максимально выгодных условий обмена – и распространение своей веры на новых землях считалось самой успешной сделкой.

    Утончённым аккадцам и сунджинцам, да и многим другим цивилизованным народам, арья казались примитивными и скверно воспитанными дикарями, которым не хватает не только лоска, но и знания элементарных наук, включая письменность, однако сами арья, из всех дисциплин почитавшие лишь владение мечом и луком, относились к данным обвинениям свысока.

    Сампаум, в послужном списке которого уже значилось два похода в глухие уголки прилегавшей к степи лесистой местности – и два договора о дружбе и торговле с тамошними царьками, – отлично знал, откуда черпают свою силу арья. Сейчас же, как выходило, арья сами стали жертвой экспансии со стороны могущественного Аккада. Впрочем, говорил себе мысленно Сампаум, до Аккада далеко, и в Магасакре, главном городе своей обширной державы, арья вполне могут рассчитывать на то, что их собственная религия сохранит свои главенствующие позиции. Многому предстоит определиться в ходе тяжбы, разрешение которой назначено на сегодняшнее утро.

    Ускорив шаг, жрец вышел на единственную площадь города, представлявшую собой круг около ста шагов в диаметре и, сделав ритуальный поклон в сторону храма Солнца, направился в противоположную сторону.

    Царский дворец, одноэтажное деревянное строение с резными стенами, украшенными многочисленными фигурами героев, поражающих демонов, располагался в самом центре города. К нему вело восемь прямых радиальных улиц, проложенных от внешней стены. Город, обладавший четырьмя воротами, ориентированными по сторонам света, походил, таким образом, на огромное колесо со ступицами, роль которых играли улицы.

    У дверей, ведущих прямиком с площади в тронный зал, Сампаум остановился. Стражники в начищенных до блеска бронзовых шлемах отклонили свои копья, как бы позволяя ему пройти. Жрец кивнул и, навалившись на тяжеленную створку, изо всех сил толкнул её плечом. Таковы обычаи арья, прославившихся своей прямотой и открытостью – любой, кто обладает достаточной силой, может войти к царю.

    Сампаум осмотрелся. Полумрак, охвативший углы помещения, чуть рассеивался солнечным светом, лившимся сквозь большое круглое отверстие в потолке. Под ним располагался очаг, используемый как для обогрева, так и для приготовления пищи – и даже для жертвоприношений.

    Царь Манугир, устроившийся на облицованном листовым золотом дубовом троне, пребывал в своём обычном меланхолическом настроении; он приветствовал жреца коротким, надменным кивком. На владыке Магасакра были полосатые бело-красные шаровары, застёгнутые на лодыжках, широкий серебряный кушак и шёлковая рубаха цвета речной глади. Их просторный покрой в значительной степени скрывал крайнюю худобу царя. В тёмно-русых волосах поблёскивал золотой обруч – символ власти.

    Как и его подданные, Манугир, которому недавно исполнилось девятнадцать, носил на ногах простые туфли из сыромятной кожи, удерживавшиеся на ноге ремешками. Обычно под них наматывали полосы холщовой ткани, чтобы избежать ссадин, однако сегодня Манугир изменил обычаю – верный признак того, что он хочет принудить кого-то целовать ему обнажённые стопы.

    Привычка эта, хорошо известная Сампауму, прочно укрепилась в поведении молодого царя за те недолгих полтора года, что он занимал престол. Отец его, достойнейший Сорьягут, правил Арьявардой двадцать лет и взошёл на жертвенный костёр ещё здоровым человеком, чьи волосы почти не тронула седина. Уважение, которое питали к нему влиятельные арья, а также конфиденциальные обязательства, взятые жречеством, возвели на трон Манугира, чья незрелость в поступках бросалась в глаза каждому. Чванства же ему, напротив, было не занимать.

    - Я рад приветствовать царя всех арья, повелителя степи и окрестных земель! Взгляд твой подобен солнечному лучу, согревшему моему душу. – Излияния Сампаума, считавшиеся обычным приветствием повелителя арья, вызвали на лице Манугира лишь недовольную гримасу. Тонкие губы властителя капризно скривились, словно у красавицы, уставшей от избитых комплиментов.

    - Привет, Сампаум, друг мой! Заходи и занимай место рядом с твоим покровителем. Возможно, сегодня ему понадобится помощь.

    Среди немногочисленных сановников, находившихся в зале, послышались смешки. Аканва, верховный жрец Солнца, укутанный в оранжевый плащ, мрачный и сосредоточенный по причине предстоящего суда, позволил себе лишь лёгкую улыбку. Высокий, худощавый мужчина, Аканва достиг пятидесятилетнего возраста два года назад. Его седые волосы касались плеч, а борода, коротко остриженная, формой напоминала сельскохозяйственный плуг – впечатление, усиливавшееся формой выдающегося вперёд массивного подбородка.

    Тот, кто в самое непродолжительное время своего пребывания в Магасакре успел завоевать симпатии многих горожан и являвшийся, по этой причине, объектом ненависти Аканвы, стоял в дюжине шагов. Выходец из южных краёв, бритоголовый жрец Энлиля зябко кутался в белый шерстяной плащ – утренний холод, обычный для осени в степи, был ему в диковинку. Высокий, широкоплечий, он отличался крупным телосложением, даже некоторой тучностью. Его густые чёрные брови – единственная растительность на округлом лице – представляли сейчас собой сплошную линию, а губы гневно сжались. Казалось, пребывание в Магасакре, производившем на него впечатление варварского стана, оскорбляло аккадца, также как и суд, назначенный царём арья.

    - Мы собрались здесь, чтобы определить правого в возникшем споре, – Тощее лицо Манугира, едва обросшее чахлой бородкой, сменило выражение, явно тщась приобрести некоторую величавость, но, как всегда, эти усилия показались царю излишними, и черты его безвольно обмякли. – Аканва, верховный жрец Солнца, обвинил Нишма, жреца Энлиля, в том, что последний переманивает его паству и порочит божество, которому поклоняются арья.

    Аканва, скрестив руки на груди, склонил голову в знак согласия. Поза его свидетельствовала о едва сдерживаемой ярости, спровоцированной Нишмом.

    Аккадский жрец моргнул и перевёл взгляд на правителя Магасакра.

    - Двери храма Энлиля открыты для всех желающих, а уста мои изрекают лишь истину, но отнюдь не хулу. Я свято чту договор, обеспечивающий мне безопасность в стране, которая расположена вдалеке от моей родины.

    - Балаум! – позвал Манугир резким фальцетом.

    Вперёд выступил мужчина средних лет, чуть сутулый и с короткой бородкой. Человек, с самого раннего детства тренировавший свою память заучиванием песен и повествований о деяниях великих государей, он прославился тем, что мог запомнить любую историю и в точности её повторить. В том государственном аппарате, которым пользовался Манугир, он выполнял функции писца, архивариуса и архива одновременно.

    - Гончар Тракур сообщил: Нишм, жрец бога Энлиля, аккадец, уверял его, будто Солнце не является божественным существом, но лишь массивным шаром, в котором кипит жидкость, подобная маслу, но многократно более горючая, и шар этот вращается вокруг Земли.

    - Это истина, которую доказали жрецы Энлиля, наблюдавшие за движением Солнца и фазами Луны в различных точках земной поверхности.  – Глубокий бас Нишма заполнил помещение. Жрец, несмотря на обычное своё спокойствие, произносил слова и фразы торопливо, глотая окончания, словно опасаясь, что его перебьют. – Дильмун, один из высших наших жрецов, посетил Север, где имел возможность наблюдать, как в течение месяцев Солнце, не заходя, ходит по кругу. Более убедительного подтверждения и желать нельзя…

    - Но твой приятель Дильмун, которого здесь нет, не сообщил, почему Солнце потом исчезает с небосвода на добрых полгода! – заявил Аканва, также наслышанный о чудесах далёкого Севера.

    - Уважаемый Аканва прав, и на самом деле всё сложнее: как показывают расчёты, сделанные в Аккаде, и Земля вращается вокруг собственной оси, причём она, подобно детской юле, наклонена, отчего и возникают эти сезонные колебания. Даже есть предположение, что это Земля вращается вокруг гораздо более массивного Солнца…

   - Вращается? – словно не веря своим ушам, переспросил Аканва. – По-твоему, мы находимся на поверхности юлы? Почему же мы тогда не падаем, подобно тому, как неосторожные дети срываются с карусели? А что же происходит на нижней половине этого шара?

    Нишм кивнул.

    - У Земли больший вес, чем у нас с вами, и она притягивает нас, как более тяжёлое Солнце – притягивает её.

    - Ха! Всё-то у тебя выходит гладко, Нишм, только ты ни за что не объяснишь, почему Парвид, мой казначей, самый маленький человек в этом зале, притягивает золото и серебро лучше нас всех, вместе взятых! – Шутка юного царя вызвала громогласный хохот среди придворных, а Парвид, и впрямь отличавшийся тщедушным телосложением, виновато заулыбался, пытаясь подобрать слова оправдания.

    Если бы Аканва был готов смириться с тем, что Нишма и его взбалмошные теории высмеяли, то история на том и закончилась бы. Однако Сампаум, великолепно изучивший своего учителя за годы послушничества, понимал, что тот не согласен мириться с существованием в Магасакре церкви, которая проповедует столь неуважительное отношение к Солнцу.

    - Этот человек принуждает людей поклоняться пауку, которого выдаёт за живое воплощение бога! – Обвинение, которое, словно дротик, метнул в оппонента Аканва, принудило замолчать всех, кто собрался в зале.

    Нишм скосил свои округлые глаза на сверкающего позолотой скарабея, которым был заколот его белоснежный плащ.

    - Боюсь, здесь мой уважаемый друг Аканва ошибается, так как скарабей – это отнюдь не паук, а трудолюбивый жук, работающий в поле и убирающий навоз.

     Аканва ликующе указал перстом в аккадца:

    - Он сравнивал Солнце с этим навозным жуком!

    Толстые брови Нишма удивлённо поползли на лоб:

    - Я сравнивал деятельность нашего бога, Энлиля, со скарабеевой…

    - Еретик! Есть лишь один бог – Солнце, и, говоря «бог», ты имел в виду…

    Длинная рука Аканвы обвинительно вытянулась в сторону Нишма, словно меч, готовый пронзить его грудь.

    - Кретин! – взвизгнул аккадец. – Ты хоть понимаешь, кого пытаешься оскорбить?

    - Я убью тебя за такие слова! – В руке Аканвы появился нож, ранее укрытый в складках одежды.

    Нишм презрительно рассмеялся – от этих звуков, будто издаваемых демоном из преисподней, собравшиеся в зале вздрогнули,– и ухватил себя за плечо.

    - Ты хотел паука? На, держи! – С этими словами полный аккадец метнул нечто, блеснувшее в солнечных лучах. Золочёный скарабей, упав на пол, неожиданно ожил и быстро вскарабкался по ноге поражённого жреца Солнца. Послышался крик, от которого волосы у присутствовавших встали дыбом, и Аканва упал, дрожа, словно в лихорадке, на губах его показалась пена.

    Сампаум, окаменев, беспомощно наблюдал, как верховный жрец замер в неестественной позе, а скарабей вернулся к своему хозяину и, как ручной, вскарабкался на плечо. Мгновение спустя он снова стал обычной заколкой. Гробовое молчание окутало зал.

    - Моя сила – просто детские игрушки против мощи, которой обладают высшие посвящённые Энлиля. – Голос Нишма, рокочущий, словно морской прибой, оглушал и вызывал бессознательный страх. – Магасакр может подвергнуться вспышке чумы, которая уничтожит его жителей, или стать жертвой землетрясения…

    Угроза, прямая и недвусмысленная, читалась в словах Нишма; тёмные глаза его загадочно мерцали, словно их подпитывала некая неведомая сила.

    - Впрочем, все видели, как этот глупец Аканва напал на меня, вооружённый ножом, и я лишь защищался. Вы знаете теперь, чья вера сильнее, и как надёжно великий Энлиль защищает своих верных слуг.

    Последние слова, адресованные Манугиру, подобно семенам, посеянным в удачно выбранный момент, нашли в смятённой душе благодатную почву. Роковые события, случившиеся впоследствии, одной из главных причин имели решение, принятое впечатлительным и непостоянным царём.

    - Суд свершился, – изрёк Манугир и, спрыгнув с трона, быстрым шагом, едва ли не бегом, покинул тронный зал.

Глава XX    Солнце находилось в зените, когда на опушку густого леса, покрывавшего северо-западные отроги Медногорья, вышли два путника. Одетые в толстые меховые одежды, они не страшились здешних холодов, по причине осеннего периода времени ещё не достигших уровня той ужасающей стужи, что сковывает реки и озёра ледяным панцирем, а землю покрывает толстым снежным ковром, принуждая всё живое впадать в спячку. В одном из них, высоком и чернобородом, сторонний наблюдатель, если бы такой пребывал поблизости, после некоторого колебания определил бы дорру, несмотря на меховые сапоги и куртку саанимского покроя. Второй, безбородый и стройный, уступал ему ростом – и лишь с короткого расстояния в нём можно было бы узнать девушку, с несколько более тёмной кожей и заметно более высокими скулами, нежели у её спутника.

    Пара эта немедленно залегла в пожелтевшей траве, местами покрытой ранним, чуть подтаявшим снегом. Очевидно, путники опасались встречи с представителями враждебных племён, будь то народы саанимского корня, в изобилии селившиеся в бескрайней тайге, или же арья, полновластные владыки степи. Несмотря на то, что до мест обитания последних оставалось ещё немало дней пути, их конные разъезды, забиравшиеся так далеко, как это представлялось возможным, вполне могли оказаться поблизости. Отряды эти, набранные из молодых воинов, подчинялись лишь собственным командирам и местным вождям, и легко могли ограбить и у***ь любого, кто попался им в руки – из желания поживиться или даже просто потехи ради. Такая деятельность, имевшая больше общего с разбоем, нежели со службой по охране границы, как иногда именовали её приближённые царя в Магасакре, относилась к давним обычаям арья. Согласно их представлениям о качествах, которыми должен обладать настоящий мужчина, несколько сезонов, проведённых на границе, где нередки вооружённые стычки, помогали закалить характер воина и воспитать в нём привычку к опасности.

    Тонгир, никогда ещё не видавший степи, с любопытством изучал обширный участок местности, чья поверхность казалось будто оголённой, по сравнению с лесом, в котором легко можно найти укрытие. Окаймляя долину реки, стремившей свои воды на юг, тот местами сохранял ещё островки, на которых группы деревьев и подлесок напоминали о правах находящейся вокруг бескрайней тайги. Через десяток-другой дневных переходов степь из анклава, окружённого со всех сторон сосняком и ельником, и вовсе превратится в единственный тип ландшафта.

    - Мы будем держаться берега, а при первом признаке опасности отступим в лесную чащобу. Так можно дойти до самого Магасакра.

    Тонгир, однако, не чувствовал достаточной уверенности. Затея с походом к столице арья теперь казалась сущим безумием. Бю-Зва хмыкнула. После того, как Тонгир поведал ей о том, что избрал этот маршрут под влиянием могучего демона, способного внушать мысли на огромном расстоянии, авторитет дорру в глазах девушки несколько пошатнулся. Порой она даже позволяла себе колкости в его адрес, впрочем, достаточно невинные – в конце концов, именно он стал тем, кто одолел прибывшее из другого мира существо, долгие десятилетия наводившее ужас на саанимов.

    Впрочем, причина подобной перемены в поведении, судя по всему, не дошла до Тонгира. Благодарность за собственное спасение стала вопросом, занимавшим мысли девушки всё свободное время; дорру, казалось, совершенно не замечал тех знаков, что подавала ему пылкая, в силу возраста, натура, в чьей душе понемногу разгорался пожар неудовлетворённой страсти. Порой Бю-Зва дулась без видимой причины, а однажды даже, возясь у костра, будто ненароком, чуть не облила кипятком – Тонгир, однако, всегда оставался невозмутимым, словно его с головой поглотили какие-то мысли. Немалое значение имел и фатализм, свойственный всем дорру – их с раннего детства приучали сохранять непоколебимое спокойствие, даже в самых немыслимых обстоятельствах.

    - Каяк оказался бы сейчас кстати, – проговорил дорру. – Однако возвращаться за ним – значит подвергать себя дополнительной опасности, да и выгадать время едва ли удастся.

    Бю-Зва не ответила – женщине, в её представлении, не пристало спорить с мужчиной. Поднявшись по реке, впадавшей в Льдистое море, до её истоков, им пришлось оставить каяк и продолжить путь пешком. Река, чьи воды текли в противоположном направлении, на юг, впадая, вероятно, в могучую Итиль и, наконец, в Солёное Озеро, обнаружилась лишь много дней спустя.

    - Мне кажется, я что-то вижу, – сказал Тонгир.

    Бю-Зва, чьё острое зрение, натренированное жизнью в снегах, позволяло различать песца едва ли не за тысячу шагов, кивнула с почти сардонической улыбкой. Сама она давно различила дымок, поднимавшийся над излучиной реки.

    - Там открытое строение из досок с матерчатой крышей – вроде тканей, из которых вы шьёте себе одежду – и большая лодка.

    Стиснув зубы до боли, Тонгир удержал ругательство, готовое сорваться с его уст.

    - Ты уверена? – спросил он, стараясь совладать с эмоциями, поднявшимися в его душе.

    - Я не лгу тебе, и у меня хорошее зрение, – ответила Бю-Зва совершенно спокойным голосом.

    - Лодка эта, её нос, – голос его дрогнул, – он как у лебедя?

    Девушка снисходительно улыбнулась, словно имела дело с непонятливым ребёнком.

    - Я не знаю, что такое лебедь, но борта у лодки высокие, цельнодеревянные, и людей в неё может влезть много. Нос поднимается, словно шея животного или птицы – очень длинная шея, украшенная резной головой какой-то твари…

    - Дракон! – воскликнул дорру. – Нашим злоключениям пришёл конец!

    Вскочив, он, не скрываясь более, начал отплясывать боевой танец. Бю-Зва, широко распахнув глаза, с удивлением смотрела на это безумие.

Глава XXI    - Харод казался мне благоразумным человеком, но на него словно нашло затмение, совершенно помутившее разум. Смотрите, насколько он безрассуден! – Князь Цу, наследственный правитель Лойан, указал на позиции ийанцев. Расположенный на обширном столе, занимавшем едва ли не треть поражающего воображение своими размерами штабного шатра, макет местности вполне мог претендовать на то, чтобы называться произведением искусства. Изготовленный мастерами своего дела из глины и щебня, он в мельчайших подробностях повторял рельеф, позволяя присутствовавшим военачальникам управлять боевыми действиями, не выходя из палатки.

    Князь Цу, плотного телосложения, несмотря на то, что волосы его давно побелели, сохранял бодрость духа и живость в движениях, достойную молодых. Внешность его, вопреки утверждениям Сэ Мыла, отнюдь не носила признаков дряхлости – старый князь, напротив, уверенно смотрел в глаза надвигающейся старости, а мысль его работала по-прежнему чётко и ясно.

    - Вы совершенно правы, господин, – согласился Че Гун, один из вернейших вассалов владыки Лойан. – Желая атаковать нашу столицу, прославившийся богатствами Цзуён, Харод загнал своё войско в Кривое ущелье, где полно острых камней, об которые кони его кавалерии переломают себе ноги. Выжидать же более нескольких дней он не сможет – его линии снабжения уже перерезаны нашей конницей.

    Цу пригладил пальцами длинную седую бороду и, улыбаясь, кивнул. Решение разделить свои силы, и без того численно уступающие противнику, оказалось смелым, но более чем благоразумным шагом – переправившись через брод на Голубой реке ниже по течению, подвижные части лойанской армии, возглавляемые осмотрительным не по годам наследником Ма Го, вышли в тыл армии вторжения, лишив её подвоза продовольствия. Бесплодные земли, в которые Харода загнали его амбиции, могли предоставить ему лишь пищу для размышлений о пагубном характере излишнего властолюбия, но отнюдь не для желудка – его и его солдат, не говоря уже о конях. Даже из лагеря лойанцев было отчётливо видно, что лошади их врагов начали страдать от недоедания – их животы впали настолько, что рёбра стали заметно выпирать.

    - Скоро они начнут есть конину, а потом, удовлетворив своё тщеславие несколькими мелкими стычками, отступят обратно в Ийан. – Уверенный голос князя Цу вызвал одобрительный ропот офицеров, в большинстве своём разделявших такое мнение. – Разве что Харод окончательно утратил и тот куриный ум, что завёл его в ловушку!

    Лойанцы хором загоготали неуклюжей шутке своего властителя.

    - Господин Цу! – В шатёр, показав страже медальон десятника, вошёл посыльный. Его раскосые глаза с любопытством обвели взглядом присутствующих – и тут же замерли; на лице застыла маска подобающего в таких случаях уважения, а спина согнулась в почтительном поклоне.

    - Что там? – недовольно спросил князь. – Харод требует сдать Цзуён? Клянусь, его глупость всегда равнялась на его же спесь – и сейчас мы, наверное, услышим подтверждение этим словам.

    Военачальники Лойан вновь расхохотались, а в адрес ийанцев посыпались неприличные остроты.

    - Он крепился к стреле, прилетевшей со стороны вражеского лагеря, – десятник показал свиток, который сжимал в руке. – Наши воины утверждают, что подобный выстрел невозможен, господин Цу…

    - Чушь! – перебил Цу нетерпеливо. – Они всего лишь просмотрели стрелка, который подкрался, выстрелил – и удалился – незаметно! Нужно будет всыпать бамбуковых палок начальнику караула.

    - Считайте, это уже сделано, господин, – отозвался угрюмый, как всегда, тысячник Бал Ои.

    - Мой господин, – молодой десятник приподнял голову, чтобы посмотреть князю в лицо, – это послание, как поговаривают, может оказаться отравленным – коварство вашего врага Харода общеизвестно.

    Князь Цу подарил ему пристальный взгляд.

    - Ты просто хочешь прочесть это письмо – и таким образом встрять в мои дела, а затем и получить повышение. – Услышав эти слова, военачальники Лойан нахмурились, словно желая покарать лезущего во власть проходимца. – Ладно, считай, ты его получил – зайдёшь в канцелярию, оформят тебе двойное жалованье. И читай уже, наконец, этот пергамент, если, конечно, умеешь!

     Коснувшись тремя пальцами своего лба в знак признательности, десятник сломал печать на свитке и развернул его.

    - Князю Цу, моему благородному противнику – владыка Ийан, наместник божественного императора Харод, желает долгих лет жизни! Я, зная твою врождённую склонность ко лжи и предательству, долгое время молчал о ней ради мира и всеобщего благополучия. Однако же, проведав о совершённой тобой измене, вынужден был, не колеблясь ни минуты, принести боевые знамёна нашего общего повелителя на землю, что ты привёл в крайнее запустение своей безответственностью и ленью, а также неоправданными поборами с крестьян и постыдным воровством. Подняв оружие, которым поклялся совершить правосудие, я сообщаю тебе…

    Услышав странный, перемежающийся с покашливанием, хрип, десятник замолчал. Единственного взгляда, брошенного им на князя, оказалось достаточно, чтобы понять: тому сделалось плохо. Властитель Лойан задыхался, лицо его посинело.

    - Врача! – закричал кто-то. Врач вскоре явился – невысокий, высохший от прожитых лет человечек с дрожащими руками и бегающим взглядом, – однако помочь князю он не смог. Больной к тому времени посинел и уже не мог произнести ни слова. Жизнь медленно покинула его – словно корабль, доверху нагруженный грехами, ушёл из гавани.

Глава XXII    Внезапная смерть того, кто связывал стремления и чаянья армии воедино, всполошила лагерь и ненадолго оживила былые раздоры между военачальниками. Впрочем, добрый порядок, заведённый в своём княжестве и войске покойным, а также необходимость держаться друг за друга ввиду присутствия поблизости грозного врага, возобладали над личными амбициями и свойственной людям привычкой нарушать законы и данные обязательства ради власти. Был избран командующий – совет назначил таковым многоопытного Че Гуна, которому предстояло командовать войском и повелевать княжеством вплоть до возвращения нового князя Ма Го из-за Голубой реки.

    Законы Лойан не позволяли казнить десятников без следствия, даже если те принесли весть настолько дурную, что она лишила жизни господина, однако никто не верил в то, что суд позволит изменнику и далее носить свою пустую голову на плечах. Допрос поручили провести возглавлявшему разведку тысячнику Бал Ои; он получил разрешение на применение любых форм допроса, не исключая и пыток. Кроме стражи, следившей за тем, чтобы крепко связанный преступник не сбежал, также присутствовали: писец, палач и колдун. Последний, носивший имя Ды Ло, задумчиво читал злосчастное послание, в то время как палач разводил огонь в жаровне и раскладывал на ней свои инструменты, один зловещий вид которых был способен лишить расположения духа кого угодно.

    - Как тебя зовут? – спросил Бал Ои. Так как ответ не последовал незамедлительно, он подал знак палачу – и тот, криво улыбнувшись, вырвал особыми щипцами кусок мяса с обнажённой груди своей жертвы.

    - Пил Сы моё имя, – послышался, вслед за стоном, голос человека, чьи слова, как все полагали, убили князя Цу.

    - Твоё звание и подразделение, – монотонным и вместе с тем чеканящим каждый звук голосом поинтересовался Бал Ои. – Десятник на двойном жалованье, Четвёртая сотня Лазурной тысячи.

    - Почему ты предал своего господина Цу и принёс ему зачарованное письмо? – При этом вопросе Бал Ои колдун на мгновение оторвался от чтения и, кивнув тысячнику, вернулся к прерванному занятию.

    Пил Сы на мгновение задумался; щипцы, обагрённые его кровью, вновь пришли в движение, однако в последний момент он заговорил, принудив палача остановиться.

    - Я сделал то, что приказал мне мой господин.

    Бал Ои отрицательно покачал головой.

    - Твой господин не приказывал тебе убивать его, изменник Пил Сы. Почему ты лжёшь мне?

    Щипцы приблизились к глазу связанного десятника. Тот попытался отстраниться, но стражи навалились всем своим весом, удерживая его.

    - Я не знал о том, что послание зачаровано. – Пил Сы моргнул, глядя на щипцы, почти касавшиеся его века. Палач вопросительно посмотрел на Бал Ои. Колдун Ды Ло, и далее рассматривавший послание, вновь кивнул, а тысячник, словно его дёрнул за ниточку невидимый кукловод, повторил этот жест. Устрашающий крик, принудивший всех, кто слышал его, содрогнуться, последовал тотчас же после короткого клацанья щипцов, ухвативших беззащитную плоть.

     Ды Ло, свернув свиток, обратил своё внимание на десятника: тот, стиснув зубы, громко стонал. Из его левой глазницы, безнадёжно пострадавшей в результате действий палача, текла кровь.

    - Ты не верил в существование магии, правда, Пил Сы? – В голосе колдуна слышалась издёвка. – То, что ты принёс сегодня в шатёр господина Цу, это… Я, отдавший всю свою жизнь изучению чародейства, считаюсь одним из сильнейших в Сунджине волшебников – и репутацию свою, можешь мне поверить, заслужил, однако этот свиток…

    Ослепший на один глаз Пил Сы повернул голову правой стороной, чтобы видеть мага.

    - … Здесь зашифровано заклинание, которое ты, неразумный, прочёл – и поразил господина Цу, словно оружием. Звуки, идущие в определённой последовательности, формируют комбинацию, которая, как гласит одна из прочитанных мною древних книг, является словом на ныне забытом языке…

    Ды Ло неожиданно умолк и откинулся на спинку походного кресла, его губы сковала презрительная усмешка.

    - А почему бы и нам не отправить ийанцам подобное послание? – полюбопытствовал Бал Ои, на его широком лице читалось едва скрываемое торжество.

    Колдун схватил себя за голову, словно столкнулся с непроходимой глупостью.

    - И ты думал, дело только в слове? Идиот! – выдохнул он в лицо тысячнику. – Во всём мире, даже среди аккадцев, величайших магов современности, нет никого, кто способен придать слову, сколь угодно волшебному, подобную силу! Содержание ритуала, который необходимо провести, забыто в незапамятные времена – и вот сегодня кто-то осуществил его!..

    - Сэ Мыл, – сказал тысячник себе под нос, словно размышляя вслух. – Да, должно быть, это Сэ Мыл, советник Харода, загадочный человек, скрывающий своё лицо.

    - Кто бы это ни был, он может оказаться способным на много большее, –  

 помрачнев, предположил Ды Ло. Начальник разведки посмотрел на него так, что колдун умолк и начал беспокойно ёрзать в кресле.

    - Хорошо бы оказалось, если бы ты имел достаточные способности, дорогой мой Ды Ло…

    Намёк, которого тысячник почти не скрывал, принудил колдуна вскочить. Глаза его гневно сверкали, но то была лишь поза, не более, так как голос Ды Ло дрожал, выдавая охвативший его страх:

    - Ты думаешь... ты полагаешь, это я?..

    - Ты – волшебник, тебе следовало охранять жизнь господина Цу от подобных угроз…

    - Ты несёшь околесицу, Бал Ои, и я позабочусь о том, чтобы ты за неё поплатился! – шипя проклятия, Ды Ло покинул шатёр.

    Бал Ои рассмеялся с всё тем же невесёлым выражением лица:

    - Что ж, если я доживу до рассвета, то можно будет снять подозрения с Ды Ло – это подтвердит его бессилие в деле колдовства!

    Пил Сы, стоявший на коленях, пошевельнулся, словно напоминая о себе.

    - Ах, существуешь ещё и ты, десятник на двойном жалованье. Действительно, тебя можно считать невиновным… Впрочем, не думай, что пострадал ни за грош – ты ведь сам напросился прочесть это послание, рассчитывал на повышение, хе! То ли дело – стать сотником, мой друг…

    Бал Ои, вспоминая о чём-то, задумчиво потёр длинный белёсый шрам, пересекавший его щёку и шею.