Тайна Оболенского Университета

4. Книга в книге

Совершенно сбитая с толку словами профессора Романова, я стояла в саду перед домом. Во мне смешались обида, злость и страх, и возвращаться на прием хотелось еще меньше, чем раньше. Видеть сейчас Арсения для меня все равно что идти к дантисту, когда нет желания, заранее зная, что будет неприятно, но выбора не остается. И если раньше я еще пыталась как-то его оправдать, то теперь он перешел черту.

Что же, черт возьми, такого я сделала этому индюку? Его слова звучали как угроза, не хватало только ножа у горла или дула пистолета меж ребер. И как можно было помыслить, что он привлекательный? Видимо, двадцатилетнее отсутствие мужчины окончательно снесло мне крышу. Впервые за все эти годы я позволила естественным инстинктам победить разум, но только направила свое либидо отнюдь не туда, куда нужно. А куда нужно? Нужно ли? У меня диплом, учеба, а я думаю о любви… Хотя кто говорил о любви? В конце концов, я — молодая женщина, мое тело требует ласки, и это естественно. Отсюда и разного рода странные мысли, героем которых вдруг стал новый преподаватель.

Я глубоко вдохнула и задержала воздух мышцами живота. Известное йоговское упражнение должно было унять бешеное сердцебиение, а заодно настроить на неизбежную встречу с Романовым. Как-то не очень-то вышло, но себя я убедила, что теперь готова вернуться. Однако не успела я ступить к дому, как почти налетела на Юрку. И как же я была ему рада.

— Лер, ты куда запропастилась?

— Там так душно, я просто вышла подышать — соврала я.

— Андрей Николаевич уже волнуется. Пойдем обратно?

Юра опустил руку мне на талию, как бы невзначай подталкивая на дорожку к дому, но этого оказалось достаточным, чтобы мои эмоции вышли наружу. Я потянула на себя парня, крепко прижавшись к нему всем телом. Мне отчаянно требовалось испытать то же желание, что и к Арсению, доказать таким образом свою правоту, что мне просто-напросто нужен мужчина.

— Лер, точно все в порядке? — его голос дрогнул, он был неуверен, и, скорее всего, во мне. Видимо, считал, что я передумаю.

— Да, я же сказала, — прошептала я и подняла взгляд на его губы, желая почувствовать то же, что и к Арсению. Этого было мало. Словно движимая какой-то невидимой силой, отбросив все сомнения, неуверенность, стеснительность и страх, я страстно поцеловала Нилова.

Юрка ответил не сразу, поначалу опешил, не ожидая моей инициативы, но он быстро реабилитировался и практически вжал меня в то самое дерево, которое до этого было свидетелем сцены с Арсением.

Запустив руку в его густые волосы, я потянула Юркину голову назад, заставляя обнажить шею, чтобы спуститься на нее губами. А стоило немного прикусить его кожу, как парень издал легкий стон. Но все, что я делала, было не больше, чем игрой. Мне хотелось чувствовать себя опытной, уверенной в себе женщиной, пусть такой я и не была на самом деле. А вот Юрка все воспринял всерьез. Бедром я чувствовала его возбуждение, он уже беспардонно гладил мою ягодицу одной рукой, в то время, как вторая оглаживала вырез платья. Еще немного, и моя глупая шалость грозила перерасти в серьезную ошибку. Пора было это прекращать.

— Нам, правда, нужно возвращаться, — отстранившись от парня, пытаясь восстановить дыхание проговорила я.

— Хорошо, — улыбнувшись мартовским котом, ответил Юрка, — идем, — он взял меня за руку, переплетая наши пальцы, и повел к гостям.

Вернувшись в зал за руки, мы тут же привлекли к себе внимание. Папа нахмурился и громко отодвинул мой стул, и я обреченно на него опустилась, получив при этом короткий выговор на долгое отсутствие и неподобающий внешний вид. Растрепанные волосы и распухшие от поцелуев губы практически кричали, чем я только что занималась в саду. И да, это, конечно, было неуважением ко всем собравшимся, но волновал меня только Арсений. Почему-то перед ним было стыдно, хотя реальной причины на то не было. Зато Юрка светился от счастья, не обращая внимания на грозный взгляд моего отца.

К счастью, сразу после ужина виновник торжества ушел, сославшись на необходимость готовиться к лекциям. Но, судя по методике его преподавания, это была пустая отговорка. Только полный идиот не заметил бы, что молодой профессор на вечере чувствовал себя не в своей тарелке. Хотя женская половина преподавательского состава была совершенно им очарована. Чего стоили только знаки внимания Селезневой, которая лично подавала гостям десерт.

К одиннадцати вечера и мой папа выказал желание уйти. Как полагается, он поблагодарил хозяйку за изумительный ужин, а коллег за интересные беседы. Евгения Матвеевна, в свою очередь, предложила задержаться еще на чашку чая, но отец отказался.

Мы шли вдоль преподавательских коттеджей, наслаждаясь прохладным свежим воздухом. Тишину ночи нарушало лишь прощальное пение птиц, которые совсем скоро отправятся на зимовку в теплые края. На черном небе холодным блеском мерцали звезды. Но даже это сказочное мгновение не смогло успокоить отца, и он завел разговор обо мне и Юре. Я знала, что папе он нравится, тем более, что его старший брат, когда был студентом Оболенки, учился у отца. Юрка всегда вызывал папину симпатию своей обязательностью, усердием и умением идти к цели, притом, что всегда оставался главным заводилой университета. Но как бы хорошо папа ни относился к парню, когда дело касалось единственной дочери, никакие аргументы не принимались. Внимательно выслушав мой рассказ, тяжело вздохнув, папа все же дал согласие на наше свидание с Ниловым, но при условии, что я буду благоразумной. И пусть мне двадцать, пусть другие уже имеют опыт общения (и не только) с парнями, я, по мнению папы, другой случай.

— Папа, я тебе обещаю, что буду благоразумной. Ты же меня знаешь. Тебе не о чем волноваться, — взяв его покрепче под руку, проговорила я.

— Да, Лерочка, знаю, но не могу не волноваться. Ты — моя гордость, единственная дочь, звезда университета!

— Как раз об этом… Пап, я бы не хотела работать над дипломом с Арсением Витальевичем…

— Что?! — отец остановился и внимательно посмотрел на меня, и когда не увидел и тени шутки, нахмурился.

— Дело в том, что у нас как-то не сложились отношения, да и подход к теме совершенно разный. К тому же, мы умудрились повздорить, — я перевела дыхание, чувствуя, как покалывают кончики пальцев от волнения под суровым отцовским взглядом.

— Валерия, я не понимаю тебя! Романов — блестящий медиевист и талантливый ученый. Даже если у вас разные взгляды на изучаемую проблематику, это только на пользу! Вспомни, что  Сократ[1] говорил, что истину можно найти в споре, если один из оппонентов считает себя умнее, то должен помочь другому найти правду. Для этого он рекомендовал принять позицию оппонента и вместе с ним доказать ее ошибочность, — первый шок прошел, и отец, успокоившись, снова повел меня к дому.

— Да? А Ювенал[2] говорил: «Воздержись от спора — спор есть самое невыгодное условие для убеждения»!

— Вот именно, Ювенал твердил про убеждение. А вам не надо никого убеждать! — усмехнулся папа. — Вам надо достойно написать работу. Он будет твоим руководителем, и точка. Тем более, об этом я просил ректора как о личной услуге и не стану идти на попятную.

Так я потерпела фиаско. Теперь оставалось сообщить об этом Арсению, вот только совершенно не хотелось сталкиваться с ним вновь. Промучившись всю ночь от бессонницы, словно декабрист перед казнью, утром я поплелась на кафедру к Романову…

Все-таки человеческая психология — удивительная вещь. Мне было так страшно встречаться с Арсением, что чем ближе я подходила к заветной аудитории, тем тяжелее становилось идти. Единственное, что хоть как-то подбадривало, что до следующей недели его лекций больше не будет. Может быть, за эти несколько дней гнев Романова поутихнет. Набравшись смелости, я постучала в дверь.

— Войдите, — прогремел голос злосчастного преподавателя.

— Мне нужно поговорить с вами, — протиснувшись в полуоткрытую дверь, проговорила я.

— Слушаю вас, Ланская.

Арсений, как обычно, читал книгу, но в этот раз отложил ее и все свое внимание уделил мне. Под его пристальным взглядом я села за первую парту перед преподавательским столом.

— Арсений Витальевич, я говорила с отцом…

— И? Он разрешит нашу проблемку? — воодушевился мужчина, чем напомнил десятилетнего паренька, которому пообещали вкусную конфету.

— Вы останетесь моим руководителем, — вздохнула я.

— Что ж, ладно. Пишите ваш диплом. Мне принесете на проверку, когда будет готово.

Такой реакции я никак не ожидала. Арсению будто было безразлично, останусь я его дипломником или нет, и это притом, что еще вчера он почти что мне угрожал. Все-таки странный он тип…

— Я так полагаю, что ваш диплом практически написан. Осталось всего ничего, так что дерзайте, — недобро улыбнулся он и снова взялся за книгу.

— Но у меня есть вопросы!

— Вы же такая умная, Валерия, уверен, что сами найдете ответы. Я буду ждать на проверку готовые главы. А теперь свободны.

— Надеюсь, вы не перережете мне горло, когда я сдам вам работу? — не удержалась я.

— Нет, Валерия, вы не та, из-за кого я бы хотел оказаться в тюрьме, — раздраженно сказал он и отмахнулся от меня, как от назойливой мухи. Я хотела ему ответить, но Арсений не дал, вновь указав на дверь.

Без истории средневековой мысли и одного крайне неприятного профессора занятия прошли быстро. Я даже не заметила, как звонок возвестил об окончании крайней пары и временной свободе до понедельника. Правда, в отличие от моих сокурсников, для кого пятница была днем отдыха, я планировала заняться дипломом. И не последнюю роль в этом рвении сыграл Романов. Хотелось как можно скорее закончить главу, над которой работала, чтобы он не смог придраться к тому, что я плохо работаю.

Я уже почти дошла до жилого корпуса, как вспомнила про книгу, которую обещал дать мой прежний научрук, но так и не успел до той страшной трагедии. И пусть это было нехорошо, но я решила сама найти ее в личной библиотеке профессора Радзинского. Его дом все это время пустовал, но я знала, что Павел Аркадьевич хранил запасной ключ под цветочным горшком на веранде.

Удача, как никогда, мне сопутствовала: кроме того, что ключ оказался на месте, на улице никого не было, и я беспрепятственно вошла в дом покойного профессора. Сразу же в нос ударил неприятный затхлый запах, захотелось распахнуть окно, но это было бы слишком рискованно. Судя по всему, в дом Радзинского не приходили: мебель покрылась слоем пыли, и разбросанные впопыхах вещи так и остались лежать не на своих местах. Все было так, как в нашу последнюю встречу с Павлом Аркадьевичем. Чтобы не нагонять на себя грусть, я сразу прошла в библиотеку и достала с полки нужную книгу.

Вернувшись в гостиную, я не удержалась, отрыла фолиант, устроившись на диване, и машинально кинула свою сумку на журнальный столик, как делала, когда приходила к Радзинскому работать над дипломом. Только в этот раз сумка не долетела до столешницы. И только теперь я заметила, что столик стоит от дивана дальше обычного. Это открытие заставило по-новому взглянуть на комнату и заметить то, что укрылось от глаз сначала. Столик — дальше от дивана, подсвечники стояли под другим углом, рамки для фотографий были немного сдвинуты. Мы с Радзинским проводили у него дома уйму времени, поэтому я прекрасно запомнила обстановку, в отличие от того, кто пытался воссоздать ее по памяти. Но кто это был, и что ему было нужно в доме профессора? Может быть, искали ту самую гравюру, что Павел Аркадьевич передал мне? И если это так, то это мог быть только убийца. Так, стоп! Я уже говорю про у******о? Да, кому я вру… Я с самого начала это подозревала. Но что, если этот некто искал вовсе не рисунок? И если он так и не отыскал, что хотел? Тогда это что-то до сих пор где-то здесь. Нужно самой осмотреть дом Радзинского.

Начала я со спальни. Большая кровать, стол, тумбочка, диванчик, шкаф… Ничего такого, что могло бы привлечь внимание. Типичная комната одинокого пожилого мужчины. Ванную я осмотрела довольно быстро и тоже ничего не нашла. А вот в библиотеке пришлось повозиться. Я просматривала одну книгу за другой, пролистывая каждую страницу, заглядывая под каждый корешок. Ничего. Снова ничего. Пока…

Я достала книгу Линдола Бишопа «Алхимия как путь к истине»[3], открыла ее, но вместо страниц с текстом увидела прорезь, где лежала другая небольшая, похожая форматом на карманную библию, книжка. У нее не было ни автора, ни названия, только гладкая обложка из темно-коричневой кожи. Но самым интересным было то, что вместо текста в ней были те самые гравюры, только каждая из них имела подпись. Пролистав до середины, я отыскала того самого повешенного. «Предатель». Эта картина носила название «Предатель». В голове сразу же возникла логическая цепочка и один главный вопрос: кого предал Радзинский, что поплатился за это жизнью? Книгу Бишопа я убрала на место, а вот таинственный сборник гравюр прихватила с собой.

Уже без прошлого энтузиазма я осмотрела гостиную и кухню и, не найдя там ничего интересного, решила пойти к себе. Конечно же, моя дипломная работа моментально ушла на второй план, уступив свое значимое место размышлениям о Павле Аркадьевиче. Выходило, что его смерть не несчастный случай, и даже не у******о. Профессора казнили, и он был в курсе своего приговора, поэтому и хотел бежать. Но Оболенка — закрытый Университет, куда не так-то просто попасть кому-то со стороны. Здесь Радзинский был бы в большей безопасности, если только его преследователь не кто-то из Оболенского Университета.

Другой вопрос, мучивший меня, — это изображение на потолке спортивного зала, ведь оно также могло нести сакральный смысл. Мне не терпелось скорее прийти в свою комнату и как следует просмотреть загадочную книжку. Вдруг в ней я найду и другие знакомые изображения, ведь никогда не обращала внимания на потолочные и стенные росписи Оболенки. А там может быть много интересного.

Еще с детства мне говорила мама, что на улице нужно быть внимательной. Обязательно смотреть по сторонам и под ноги, чтобы не споткнуться и ни на кого не налететь. И почему я так плохо слушала маму? Погруженная в свои мысли, я не замечала ничего вокруг и уже собиралась завернуть за угол, как вдруг с кем-то столкнулась. Я бы обязательно оступилась или даже упала, если бы он не успел меня подхватить. Можно было даже не поднимать голову, потому что и без того я знала, кто передо мной. Его терпкий одеколон, как прошлым вечером, дурманил, стоило только вдохнуть. Он, как ядовитый газ, проникал в легкие, пробирался до сердца, сводил судорогой горло. Все же я посмотрела на мужчину, заведомо зная, что окунусь в волну презрения и неприязни.

— Здравствуйте, Арсений Витальевич.

[1] Сократ (469 — 399 гг. до н.э.) — древнегреческий философ, учение которого знаменует поворот в философии — от рассмотрения природы и мира к рассмотрению человека.

[2]  Децим Юний Ювенал (ок. 50 — 127 гг. н. э.) — римский поэт, автор шестнадцати сохранившихся гекзаметрических «Сатир», распределенных по пяти книгам.

[3] Данная книга не существует и является выдумкой автора, как и Линдол Бишоб.