ОТШЕЛЬНИК

ГЛАВА 5 Я — это я, а вы грехи мои по своему равняете примеру. Но, может быть, я прям, а у судьи неправого в руках кривая мера

Азарт, вот что я почувствовал, когда ее увидел. Нет, не у себя дома. А намного раньше на видео и на фото, которые прислал мне Гоша. Внутри что-то щелкнуло. Я даже услышал этот щелчок. Мгновенный интерес, когда по телу проходит судорога предвкушения. Что-то в ней было такое неуловимо притягательное, заставляющее взвиться от желания взять и мять, разбирать, изучать, ломать и собирать заново. Она слишком настоящая, естественная не вытягивает в камеру губы, не принимает поз озабоченной самки богомола с раскоряченными ногами или оттопыренной задницей с прилипшим к спине животом. Меня такие не возбуждали уже давно. Я любил охотиться сам. Играться. Вот таких вот инстаграмных копи-пейстов вокруг был океан. Помани пальцем – и отсосут прямо на лестнице любого заведения, а то и на улице при камерах, лишь бы считаться девушкой Огинского. Смотрят как на бога, раззявив одинаковые рты, а в глазах доллары, как на игровых автоматах, щелкают. У меня на таких не стоял с тех пор, как я заработал свою первую сотню тысяч зелени. Сам. Первая сделка и бинго. Отец тогда подарил мне золотой портсигар и трехкомнатную квартиру, а сотню сказал вложить опять в оборот. Мой отец был умным сукиным сыном, и я всегда был похож на него, чем иногда гордился, а иногда люто ненавидел нас обоих. Особенно после того, как первый раз увидел его с другой женщиной. Мне было лет четырнадцать, я вернулся со школы, а он трахал мамину лучшую подругу на нашем обеденном столе. Я хорошо запомнил, как ритмично двигались его бедра, бряцала пряжка на приспущенных штанах, и сучка, которая еще вчера обнимала и целовала мою мать в обе щеки и называла «моя любимая Любочка», выла под моим отцом и грязно материлась, сжимая столешницу тонкими пальцами с ярко-красным лаком.

Отец увидел меня в отражении в окне на фоне темных штор, подмигнул и продолжил осатанело вбиваться в полное тело Анечки. Да, эту сорокалетнюю пышку они с моей мамой называли Анечкой. Потом он мне втирал, что это естественные физические потребности, что это как сходить в ресторан или справить нужду на улице и что все бабы – шлюхи и готовы раздвинуть ноги, если помахать у них перед носом стопкой зеленых бумажек. Он, конечно же, был прав.

Но тогда я видел, как мать рыдает по ночам в подушку, как замазывает синяки под глазами от бессонницы и пьет свои бесконечные антидепрессанты. Но она скорее бы отрезала себе язык, чем показала ему, что знает о нем с Анечкой. И я ее понимал. Потому что пока ты не знаешь о предательстве или делаешь вид, что не знаешь, ты еще не вывалян в грязи настолько, чем когда знал и закрыл на это дерьмо глаза. Ты еще хоть немного себя уважаешь. Самое паршивое в этой жизни – это потерять самоуважение. Пока ты сам себя уважаешь – тебя уважают и другие. Впрочем, мне всегда было плевать на других и на их мнение. Когда начинаешь интересоваться – кто и что о тебе думает, ты перестаешь быть личностью, а становишься еще одним примером шаблона, по которому принято жить, чтоб у других от шока или зависти челюсть не отвалилась. Мне было насрать на чужие челюсти и на то, как их владельцы спят по ночам, считая моих женщин и мои деньги. Потому что и того и другого у меня было до хрена.

Меня называли отшельником не потому что я был одинок, а потому что я был всегда один. Чувствуете разницу? Мне не нужна была толпа шутов и свита. Я предпочитал тишину и уединение вечеринкам и приемам. И устраивал их лишь по большой необходимости. Но иногда мне становилось скучно, и я хотел поиграть. Тогда я звонил Гоше.

Анечку я трахнул спустя пару месяцев на своем дне рождения. Она сильно не сопротивлялась, развернулась задом, наклонилась и призывно прогнулась. Кажется, эта поза стала моей любимой с тех самых пор. Вроде как говорят, что своих самых первых помнишь всегда. Это правда, я помнил Анечкин зад и ее груди с сосками разного размера. Это все, что я в ней запомнил. Мне не нравилось ни то, ни другое. С тех пор я всегда любил маленькую грудь. Хотя я, несомненно, не гнушался всеми возможными и практически невозможными позами, в которые можно поставить, нагнуть, уложить или усадить свою любовницу или шлюху.

Мамина подружка недолго была нашей общей с папой любовницей, и в отличие от меня, он не знал о том, что я ее трахаю до него и никогда после.

 Она его бросила ради меня, потому что я поставил ей такое условие. Ооооо, Анечка согласилась бы на что угодно, извиваясь подо мной, как прибитая гвоздями к столешнице бабочка, ведь у ее нежного горлышка подрагивало лезвие бритвы, и я с каждым толчком рассказывал ей, как перережу его от уха до уха, если она откажется бросить моего папочку, когда я произнес последнюю угрозу и сжал двумя пальцами ее к****р, она кончила, закатывая глаза, проклиная меня и называя конченым психом. Мне было плевать, что она думает по этому поводу, я заткнул ей рот членом и толкался в ее горло пока не залил его семенем.

 Анечка сказала Огинскому-старшему, что бросает его ради меня, и папочка был ошарашен, он даже назвал меня сопливым ублюдком. На что я ответил улыбочкой и заверениями, что моя ублюдочность лучше любого теста днк доказывает, что я его сын. Урок был усвоен. Он больше никогда не трахал своих шлюх так, чтоб и я, и мама знали об этом. После Анечки я расширял и углублял свои познания в сексе всеми доступными мне способами, а иногда и недоступными.

Уже в универе я любил заполучать в свою постель этих тупых идиоток. Не умеющих держать ноги сдвинутыми и мечтающих о богатеньком лошке, покупающем им тачки и смартфоны. Только после меня их не могло утешить ни то, ни другое. Потому что я ломал их мечты. Я играл не по их правилам, а только по своим. Они мечтали больше никогда обо мне не вспоминать, а были и такие, кто не хотели вылезать из моей постели. Кому как повезло.

Я понял лишь одно – отец был прав, их можно покупать пачками. Всех! Вопрос только в цене. Захотел – заплатил – взял.

Огинский-старший развелся с матерью, когда мне было почти двадцать и собирался жениться на молодой породистой сучке-фотомодели. Но не смог… потому что на ней женился я, а он умер в тот же вечер от кровоизлияния в мозг. Оставив мне все свое многомиллиардное состояние. Впрочем, женатым я пробыл недолго. Моя милая женушка скончалась через год после свадьбы в этом доме. Вскрытие показало в ее теле наличие чужой спермы и кокаина. Через неделю любовник моей покойной супруги сгорел заживо у себя в однокомнатной хрущёвке. Конечно же, это был несчастный случай. На этом мой опыт женатого мужчины и завершился.

С тех пор я стал распущенным, избалованным сукиным сыном, который больше всего на свете обожал игру. Азартную игру. Высокие ставки. Интерес, предвкушение и адреналин. Когда у вас есть огромные деньги, вам становится невероятно скучно, а люди предсказуемы до оскомины на зубах. Вы знаете наперед, что они думают, что скажут, чего от вас хотят.

 И вдруг мне впервые стало интересно. За долгие годы нескончаемой вереницы шлюх на одно лицо. Нет. Они были разными. Я никогда не выбирал один и тот же типаж. Я же не маньяк. Да, псих. Да, извращенец. Но не маньяк. Я почему-то никогда не мог вспомнить, как они выглядят и как их звали. Едва очередная игрушка переступала порог моего дома и уходила, я забывал даже – какого цвета были ее волосы, и не важно, что каких-то полчаса назад она стояла на коленях и исступленно брала у меня в рот, а я впивался в женские волосы пальцами и насаживал ее на свой вздыбленный член… Хотя нет. Было у них нечто общее – я любил, когда у них длинные, шелковистые, натуральные локоны. Вот что было моим фетишем. Редким. Потому что сейчас невозможно найти натуральную. Все поддельное. Иногда становилось не по себе от мысли, что мне могут подсунуть и не женщину вовсе, а гениальную работу хирурга по смене пола. Я требовал натуральности. Это был единственный важный критерий при отборе новой игрушки. Я хотел эстетически наслаждаться, а не угадывать – что и где она подкачала силиконом и не лопнут ли ее импланты, если я сильно сдавлю ее грудь.

Мне одинаково нравились все и не нравился никто. Бывало, я не нуждался в игрушке годами. У меня были обычные любовницы, с которыми я появлялся перед папарацци. А потом накрывало, и я звонил Гоше. Так называли этого элитного сутенера, который находил девочек из любого уголка мира и на любой вкус.

Один взгляд на эти длинные светло-русые волосы и на тонкий овал лица с невинными огромными голубыми глазами, у меня тут же встал. Я ждал ее приезда. С предвкушением и болезненным стояком. Меня возбудило даже цоканье ее каблуков по коридору. Я представил, как она голая будет так же цокать ими по этой зале, отражаясь в мраморе пола.

Но эта сучка начала играть в какую-то странную непонятную мне игру. Словно не видела, как меня повело от нее и как я хочу ее трахнуть. Игру в оскорбленную невинность.  Первой реакцией было взять за затылок, опустить на колени и заткнуть ей рот самым естественным способом. Но меня что-то остановило. Наверное, вот это смятение в ее глазах. У меня от него быстрее забилось сердце и налился кровью член. Я смотрел, как она сопротивляется, а сам жадно жрал взглядом ее кукольное лицо, розовые губы и длиннющие ресницы. Красивая игрушка. Безумно красивая. Хрупкая. Белоснежная. Ее кожа молочного цвета с просвечивающей сеточкой вен и эта грудь в обрамлении черных кружев, и торчащие маленькие соски. Я видел их очертание под ажурными узорами, и у меня покалывало кончики пальцев от желания сдавить их и посмотреть, как распахнутся глаза этой юной грязной куколки, которая так хочет казаться чистенькой.

Трогая кончиками пальцев раны на щеке, оставленные ее ногтями, я скалился, представляя, как она ими расцарапает мне спину, когда я буду долбиться в ее сочное тело.

Я смотрел, как открываются вольеры и выбегают наружу ротвейлеры. Строптивая шлюха оскорбила и разозлила меня. И мы с ней поиграем в мою самую любимую игру – догонялки. Она бежит, а я догоняю, чтобы схватить зубами и трепать насмерть перепуганную добычу. Мне нравилось видеть в их глазах страх. Когда они понимали, что перед ними не стандартный клиент, а я, ублюдок с огромными тараканами в голове, и со мной придется работать всеми частями тела, а не подсовывать мне свои дырочки и ждать, когда я их просто отымею. Это скучно. Иногда я мог их не трахать вообще. Мне хватало только игры. Я любил продумывать каждый пункт и отыгрывать с особой тщательностью.

За собаками я шел сам с фонариком и удавкой, чтобы оттянуть, если что, особо усердных. Но они были научены не трогать еду, пока я не разрешу. Игрушка была для них всего лишь едой, и, если бы я сказал «можно», они бы порвали ее на части и сожрали. Но, к счастью, я не поклонник хоррора и оторванных частей тела.

Холодный воздух приятно обдувал мое разгорячённое тело. Пока смотрел на камерах ночного видения, как она бежит от псов, спотыкаясь, натыкаясь на деревья, размахивая руками, мое дыхание и пульс учащались. Похоже, эта игра станет самой интересной за всю мою жизнь. Я шел по тропинке, не торопясь, докуривая очередную сигару и насвистывая… они загнали ее в маленький домик в самой глубине заповедника.

Тёмный, мрачный коридор,

Я на цыпочках, как вор,

Пробираюсь, чуть дыша,

Чтобы не спугнуть

Тех, кто спит уже давно,

Тех, кому не всё равно,

В чью я комнату тайком

Желаю заглянуть,

Чтобы увидеть...

(с) Король и Шут «Кукла колдуна»

Тихое рычание псов и всхлипывания Надежды… Хм. А я запомнил ее имя. Дал команду псам отступить. Нашел выключатель на стене, и помещение залил мягкий свет. Она зажмурилась и выставила израненные ветками руки перед собой.

А я смотрел на ее волосы солнечного цвета, и меня опять накрывало, как и на весь этот хрупкий облик, на лицо, залитое слезами. Вот и поиграли, маленькая.

– Вставай.

Смотрит на меня огромными глазами и не шевелится.

– Мне кажется, урок с непослушанием должен был быть усвоен. Или я ошибся? Мы можем повторить или изучить новый.

Отрицательно покачала головой и тут же встала. Платье превратилось в лохмотья, разорвалось сбоку по шву, и от вида стройной длинной ножки в порванном чулке я судорожно выдохнул и почувствовал, как дернулся напряженный до предела член. Содрал с нее остатки одежды. Когда щелкнул лезвием раскладного охотничьего ножа, она закричала, а я просто поддел лямки ее лифчика и отшвырнул его в сторону.

– Опусти руки.

Стоит, прикрывшись тонкими исцарапанными руками, скрестив их на груди и обхватив плечи дрожащими пальцами. И меня трясет от этого зрелища и от ее красоты. Эти волосы светлые и такие мягкие, тонкие, как облако.

– Опусти, я сказал.

Медленно опускает.

– Больной ублюдок.

Тихо, но я слышу… и мне плевать, потому что от вида ее голой груди у меня пересыхает в горле. От холода маленькие соски сжались и вытянулись. Мягкие очертание полушарий над ребрами и плоский нежный живот с аккуратным пупком завораживали. Потрогал кончиком пальца самую вершинку, обвел несколько раз розовые окружности и сдавил сосок. Девчонка всхлипнула, а я взял ее за подбородок и повернул заплаканное лицо к себе, продолжая натирать сосок большим пальцем. Вцепился взглядом в ее взгляд, удерживая и охреневая от того, какие у нее глубокие и отчаянно голубые глаза. Бездна неба и космос расширенных зрачков, а на пушистых ресницах дрожат слезы. Такая беззащитная, нежная, мягкая. Хочется одновременно и испачкать, и не трогать. До боли запульсировало в паху, и от напряжения начала подёргиваться вена на лбу. Мне надо было кончить. Немедленно. Сейчас. Вот так, глядя на нее вот такую трогательно чистую.

А потом взяла злость. Эта нежная, хрупкая и чистая взяла мои деньги и подписала контракт, в котором я по пунктам расписал ее добровольное оказание мне услуг интимного характера на протяжении всего времени, что она будет находиться в моем доме, в любое время суток и любыми способами, какими я пожелаю. И теперь ломает из себя загнанную овечку. Может, ее цена не устроила, или я не понравился. Потому что еще никто из игрушек не вел себя, как она. Никто не смотрел на меня с таким ужасом и презрением.

 Взял ее за руку и потянул к своей оттопыренной ширинке.

– Расстегни. Я хочу кончить.