Или или

8

Молев оторвался от компьютера, встал и прошелся по комнате. Хотя слово «прошелся» не очень подходило для данной ситуации, так как свободного пространства для ходьбы здесь было всего на пару шагов.

Молев подошел к окну, из него открывался вид на синий  прямоугольник бассейна. Мысль о том, чтобы искупаться, он, несмотря на жару,  отверг, как несвоевременную. Еще накупается, а пока неплохо понять, что же все-таки с ним произошло, куда он попал? Все случилось столь стремительно и неожиданно, что он не успел, как следует проанализировать происходящее. Но как бы ни фантастично все это выглядело, он ничуть не удивился таким внезапным переменам. Когда он стал  глубже погружаться в жизнь и творчество   датчанина, то с какого-то момента стала преследовать мысль,  что все это не случайно. Так просто к таким знаниям не подводят, в этом должен заключаться чей-то глубокий замысел, некий потайной смысл. Он всю жизнь вел Кьеркегора, он же ведет и тех, кто соприкасается с ним. Необыкновенные люди для того  и появляются на свет, чтобы менять тех, кто попадает в зону их воздействия. И  если так рассудить, то он, Молев, давно ждал какой-то необычной встречи, чего-то такого, что выведет его за границы обыденного существования. Он всегда подспудно  к этому стремился, отвергая все благие предложения судьбы? Сколько он себя помнил, ему  претила обыденность и посредственность, в них он видел угрозу для себя. Он  готовился к чему-то необычайному, редкому. Не будь этого чувства, не приехал бы в Москву,  не поступил бы в Литературный институт, не стал бы после его окончания жить в нетерпеливом ожидании какого-то важного события. Он до сих пор сам удивляется себе, как сумел выжить в течение этих нескольких лет, по сути дела без постоянного заработка, без своего жилья, ведя полубродяжнический образ жизни. Зато сколько всего  перевидал за эти годы,  с какими странными людьми знакомился.  Тот, кто не видел всего того, что удалось повидать ему,  пребывает в иллюзии, что то существование, которое ведет, и есть подлинная реальность. Тусклое однообразие эти люди принимают за многоцветье окружающего мира. Хотя, надо отдать справедливость, эти цвета далеко не всегда радужные.

А вот он не таков, он вооружен и опытом и знаниями. И ему приятно  сознавать свое превосходство над другими. Это вовсе не чванство, ни даже тщеславие, это идущие из глубины ощущение своей силы.  Оно подкрепляется тем, что последние полгода, что он провел, поглощая труды Кьеркегора, изменили его. И дело даже не столько в самих работах философа, по большому счету не так уж они  и замечательны,  чересчур субъективны и невероятно многословны, в результате чего подчас тонет смысл, а в том, что они позволили обнаружить массу дверей, о существовании которых он еще недавно и не подозревал. И это сделало его другим, он словно бы отдалился от себя прежнего, зато вернулся к тому давнему своему ощущению необычности своей судьбы, которое с какого-то момента стало затухать.  

Молев вдруг ясно понял то, что знал до сих пор только на уровне глубокого  подсознания, что есть люди, которые призваны открывать новые миры, пробивать отверстия  в толстенных каменных стенах, сложенных из кирпичей человеческой тупости, предубеждений, застывших, казалось бы на века,  устаревших догм и стереотипов.  И при этом вовсе не обязательно изобретать собственное учение, свою теорию; дело не в ней, точнее, не столько в ней.  Можно использовать чужие достижения на этом поприще, главное не в этом, главное  в другом – почувствовать свою власть над ситуацией, возможность манипулированием  людьми. Он уже пробовал, хотя совсем немного, применять эти приемы. И они срабатывали! Когда это случилось впервые, у него  от волнения аж закружилась голова. Посмотрим, что будет на этот раз.

Молев вдруг представил жену Дубровина. Женщина красивая, но при этом какая-то странная. При общении с ней его не отпускало ощущение, что что-то происходит не совсем позитивное внутри нее. При этом она почти не скрывала, что отнюдь не рада появлению в доме чужака. Тем лучше, посмотрим, что из этого выйдет. Да и сам хозяин любопытный тип. Хочет, чтобы за него сделали всю работу, но таким образом, чтобы он пребывал в уверенности, что руководит и направляет весь процесс. Что ж, поглядим, как у него это получится. Задача-то далеко не самая простая.  Что-то  в нем есть очень примитивное, плохо развитое, несмотря на то, что считается известным писателем, чуть ли даже не интеллектуалом.  Хотя после писаний Кьеркегора ему интеллектуализм больше напоминает бред сивой кобылы. И лишь полное умственное  одичание    современных читателей  позволило завоевать ему  подобную репутацию.  Причем, самое забавное то, что, точно такого же мнения он придерживается и о себе, считает себя жутко умным, необычным, щедро обласканным судьбой. Он, Молев,  перед тем, как приехать сюда, ради любопытства нашел в Интернете несколько его интервью. И во всех них сквозила одна и та же мысль: я избранник фортуны, я выше всех вас на целую голову. И вы должны восхищаться  мной. Разумеется, напрямую таких слов в этих текстах нет, наоборот, во всех них он старается предстать скромным, в меру ироничным, понимающим всю незначительность своего таланта на фоне великих предшественников. Но если вдуматься в оттенки смысла, то картина  становится прямо противоположная, буквально из каждого слова  выпирает демон неумеренной гордыни. А гордыня – это всегда признак примитивного существа, в какие бы одежды при этом она бы не рядилось.

К Молеву вдруг пришла странная мысль: то, что сейчас происходит с ним здесь,  чем-то неуловимо напоминает то, что происходило с Кьеркегором. Этот дом – Копенгаген девятнадцатого столетия, а его обитатели – жители города. По большому счету с тех пор мало что изменилось, уж люди точно остались такими же. Меняются декорации, но не сама сцена и артисты на ней. Они постоянны, как луна над землей.

Когда он направлялся  сюда, то сомневался, правильно ли он поступает, даже, несмотря на то, что ему позарез нужен был хоть какой-то заработок. Но сейчас в нем возникла  убежденность, что он тут оказался не напрасно. Есть некая закономерность, что привела его сюда. Его первый роман, на который он возлагал такие большие надежды, их не оправдал, хотя он прошел едва ли не все издательства, ни одно из них его творением не заинтересовалось. И, несмотря на огромное разочарование,  в глубине души он был согласен с таким вердиктом. Произведению не хватало  жизненной силы и достоверности, в нем был излишний налет  юношеского задора, ничем неоправданной самоуверенности в собственной гениальности. Когда он работал над ним,  это ему нравилось, но когда закончил писать и перечитал написанное, то  вдруг ощутил идущий от текста гнилой запах  незрелости. В первый момент это так ошеломило Молева, что даже захотелось уничтожить написанное. Но затем он успокоился и решил, что надо все же попробовать пристроить им созданное. Многие начинают гораздо слабей.  Но сейчас, как ни странно, он был рад, что все так получилось, успех бы сбил его с толку, направил бы по неверной дороге. Именно так и произошло однажды с Дубровиным, он быстро пошел в гору после  выхода в свет первого его романа. И это убило  у него все сомнения, конечно, если они  у него были, в чем можно сильно усомниться. Вот если бы он пробивался тяжело, то вполне мог бы пойти по другому, настоящему пути. Предпосылки для этого у него, может, и не слишком большие, но  были. А вот сейчас вряд ли остались.

Молев снова сел за компьютер, перечитал только что набранный текст. Он напишет книгу, которую захочет. И Дубровин ему  не помешает это сделать. И это в данный момент самое важное.