Записки подменыша

Глава третья. Горацио. Эпизод второй

Горацио. Точно; она ведь должна была написать ему – Тильда требовала. Раньше Алисе стало бы стыдно за то, что в последние дни она почти не думала о Горацио, – но теперь, читая его длинные, полные боли письма, она не чувствовала ничего, кроме скучающей досады.

Раньше она и сама писала такие – когда-то. Очень давно. Бедный Горацио, вынужденный страдать.

Раньше она и сама всегда выбирала страдания – но теперь ей это чертовски надоело. Страдания нужны, только если они заставляют писать; в остальном – к чему?.. Даниэль сбил её с толку своей красотой, своим артистизмом, своей тёплой человечностью и хаотичными выходками; надавил на старые маячки. Такие, как он, никогда не вписываются в чужой сценарий – и это кончается плохо как для них, так и для тех, кто пытается этот сценарий писать.

«Здравствуйте, Алиса. Я, конечно, обещал себе Вам не писать – и, конечно, опять нарушаю обещание. Спросил бы, как Вы, – но знаю, как это бессмысленно теперь. Вы однажды сказали, что теперь Вам всегда одинаково. – (Разве?.. Поразмыслив, Алиса вспомнила тот момент – осенью, в их последнюю встречу. Зачем он так запоминает её слова? Почему – понятно, но зачем?). – Так что не буду спрашивать. Знаю, что писать глупо. Забавно – знаете, кто навёл меня на мысль? Тильда – своей дурацкой тревогой. Если бы она постоянно Вас не упоминала, я бы не решился. Она, наверное, уже и до Вас добралась. – (Тонкие губы, сжатые в строгую ниточку; «Новая муза?» – ядовито цедит низкий томный голос. Вспомнив то утро, Алиса поёжилась. Остаётся надеяться, что ведьма не рассказала Горацио о Даниэле. Если да – его депрессивный запой только усугубится). – Но Вы ей не верьте, пожалуйста: я в порядке. Не без занятных происшествий, как всегда, и в работе до изнеможения – в остальном всё относительно ровно. Недавно вот гулял по набережной в пригородах ночью – не мог уснуть, был день рождения отца, а я всегда в этот день не могу уснуть почему-то – это довольно странно, у нас всю жизнь были отвратительные отношения, мы не общаемся, – и набрёл сначала на пункт приёма на военную службу по контракту, потом – на заброшенное футбольное поле, а потом – на монастырь. Подряд. Вы вообще знали, что в окрестностях Гранд-Вавилона есть мужской монастырь?! Поразительно, правда?.. И вот у меня возник глупый замысел рассказа – про человека, который, пройдя через кучу грехов и соблазнов, уходит на войну, после неё – усиленно занимается спортом, чтобы как-то прийти в себя и оправиться от полученных травм, а под конец жизни – постригается в монахи. Было бы забавно, хоть и слишком нравоучительно, не находите? Похоже на притчу. Помню, что Вы не любите прямолинейность. Я хотел бы увидеться как-нибудь, когда у Вас будет время, – хотя толком не знаю, зачем. Ни о чём не прошу – это просто предложение. Как выразился один русский писатель – тот, чьи «Мастер и Маргарита», вечно забываю его фамилию: «Никогда ни у кого ничего не просите – сами предложат и сами всё дадут». А если не дадут – значит, и не нужно было то, что не дали… А, даже придумал повод, пока печатал (смешно): я недавно наконец-то дочитал Вашу книгу, могу поделиться впечатлениями. Если они Вам интересны, разумеется. Помнится, Вы раньше думали, что я хорошо пишу, – вдруг моё мнение для Вас чего-нибудь да стоит. На этом, пожалуй, всё. Надеюсь, Вы не очень утомились, читая сей многословный опус, – ибо, если да, я вынужден буду наказать себя чем-нибудь ужасным. На месяц отказаться от вина и кофе, например. Но мы ещё посмотрим, кто кого одолеет: здоровый образ жизни меня или наоборот».

– …Ох, бля, тут вообще всё по Библии, что ли?! – в отчаянии вскрикнул Даниэль. Алиса подняла глаза – и уткнулась взглядом в его обтянутую пиджаком спину. Нырнув в сообщение Горацио, она не заметила, как они дошли до залов с религиозной живописью. Изначально она собиралась их пропустить, понимая, что для Даниэля это такая же скучная пыточная, как пейзажи.

Ну, а ещё – светлая безмятежность в глазах Мадонны и отрешённо-возвышенная чистота на ликах святых иногда почему-то раздражали её.

– Посмотри вот на эту, – попросила она, коснувшись локтя Даниэля – и отметая мысли о муках Горацио.

Ведь он мучается – и это видно, сколько бы он ни пытался изысканно балагурить. Он мучается, и в его муках есть её вина. Mea culpa, mea maxima culpa[1]. Вечно бесплодное покаяние под сводами готического собора.

Горацио всегда пытался её спасти – и теперь страдает за это. Всё закономерно. Те, кто пытается спасти, всегда страдают.

«В монастырь Вам уходить определённо рано, Горацио. Разве что в женский – развращать монахинь противоречивыми атеистическими текстами. Я буду свободна послезавтра вечером», – написала она, подводя Даниэля к огромному полотну с Христом и Магдалиной. От него только что отхлынула толпа туристов с аудиогидами и преувеличенно серьёзными лицами.

«Отлично, – сразу ответил Горацио. – Послезавтра вечером я буду недалеко от Фонтана Шести Фей, можем где-нибудь там и встретиться».

Места, где собираются то вампиры, то ведьмы с наклонностями потемнее; что он там забыл?.. Алиса вспомнила, как в парке у Фонтана Шести Фей к ней пристала та жуткая старая гадалка, Гертруда, – и вздохнула.

Гертруда предрекла, что Гранд-Вавилон не отпустит её – и что её поглотят красные воды. Похоже, всё сбылось.

– Так, ну и что?.. – растерянно, но требовательно спросил Даниэль, разглядывая картину. – Чувак с длинными волосами – понятно, Христос. А остальные кто?

– Это Мария Магдалина. Блудница, грешница, которая раскаялась и стала ученицей Христа. Интересно, что она здесь не какая-то порочная красавица, а просто усталая, испуганная девочка. Это необычное художественное решение. – (Действительно – худенькая бледная девушка в лохмотьях, застывшая в правой части картины, подталкиваемая распалённой ненавистью толпой, совсем не была похожа на блудницу. На «эксцентричную гранд-вавилонскую куртизанку», как окрестил её саму несчастный Альберт). – Толпа тащит её к Христу, чтобы он осудил и покарал её. Её хотели побить камнями – видишь, старик указывает вниз, на камни, и что-то кричит?

– Аа, так это та самая притча? – понял Даниэль. – О моей матери?.. Ой, ну то есть – «Кто из вас без греха, пусть первым бросит в неё камень»?

– Да, – кивнула Алиса, приятно удивлённая тем, что он вспомнил. – Иисус отказался осуждать её – и показал этим, что среди людей нет безгрешных. Что нужно не осуждать других, а думать о собственных поступках. А Магдалина была так поражена его добротой и мудростью, что бросила прежнюю жизнь и последовала за ним.

– Не, правильно сделал чел! – оценил Даниэль, с одобрением, но без особого интереса разглядывая спокойную, грустную фигуру Христа, которого шум разъярённой толпы отвлёк от беседы с учениками. Он оглянулся, чтобы посмотреть, в чём дело – оглянулся просто так, по-бытовому, как-то очень по-человечески, – и сразу встретился глазами с Магдалиной. На картине горела именно эта встреча глазами – такая не подчёркнутая, неявная, что Алиса, возможно, и не заметила бы её, если бы не Горацио. Он заставил её по-другому взглянуть на эту картину; она помнила, как странно блестели его серые, как асфальт, глаза, когда он повторял: «Меня почему-то больше всего поразило, что они смотрят друг на друга. Сто раз видел репродукцию – а это дошло до меня только тут, когда увидел оригинал. Вы посмотрите – точно друг на друга, просто со снайперским попаданием, через всю эту толпу, с разных сторон композиции! Разве это не потрясающе?!» – Ненавижу мужчин, которые осуждают проституток, называют их шлюхами, блядями и так далее – и при этом сами же пользуются их услугами. Грёбаное ханжество!.. И вообще терпеть не могу слово «шлюха», – вдруг добавил Даниэль, сурово нахмурившись. – Это работа, а любая работа заслуживает уважения!

Алисе было что возразить – но сейчас, перед этой картиной, возражать почему-то не хотелось.

– Диковато прозвучит, но Христос, видимо, был с тобой согласен, – хмыкнув, отметила она. – Она боится и стесняется, не хочет идти – вон, даже упирается ногами, чтобы её не тащили дальше. А он – просто растерян, в лёгком недоумении. Вроде как: «Кто эта девочка, зачем вы её ко мне привели? Отчего весь этот шум?» И вот эти взгляды в унисон – над толпой. Когда заметишь эту линию между ними, остальные персонажи как будто теряют значение.

– Интересно, – с каменно-равнодушным лицом произнёс Даниэль. – А где тут туалет?..

[1] Моя вина, моя великая вина (лат.).