Не возвращайся

Глава 2

Ларка обхватила мое лицо ладонями и внимательно посмотрела мне в глаза.

– Хочу увидеть тебя снова счастливой, понимаешь? Очень хочу! И чтобы проблемы с деньгами закончились!

Я вдруг подумала о том, как мне ужасно повезло с Лариской, какая она у меня классная, и червяк сомнения начал сдыхать, корчиться в агонии. Нужно задавить его окончательно. Да, она права. Мне нужна помощь, нужны деньги и…да, хватит хранить верность тому, кого больше нет.

– Я подумала.

– И?

– Я приму его предложение.

– Правда? – Ларка взвизгнула и даже несколько раз подпрыгнула. – Это охрененная новость. Уиииии. Я сейчас сдохну от счастья.

– Только попробуй разболтать раньше времени или позвонить Дэну, я тебя побью, Свиридова. Я сама ему скажу.

– Хорошо. Я молчок. Я могила. Ты ж знаешь. Я даже Фильке не скажу.

Врет. Конечно, скажет. Сейчас прибежит домой, швырнет сумки и первым делом начнет верезжать о том, что я согласна выйти за Кондратьева.

– На Новый Год мы же у тебя, да? Как всегда? Мама приедет?

– Да, мама приедет, и мы все у меня.

Единственное, что мне осталось после гибели Сергея и не было продано за долги – это трехкомнатная квартира, которую ему дали за заслуги перед Отечеством. Но и это ненадолго, скоро и ее могут забрать.

Праздники чаще всего отмечали у меня.  Ларка с Филиппом живут в однушке, Кондратьев тоже в «студии» в центре, а мама приедет из другого города…А вообще, кому я вру. Мы никуда не пойдем, потому что Тошка будет чувствовать себя ужасно в другой обстановке, и нам все равно придется вернуться домой.

– Кстати, все время забываю спросить, а как ключи отыскались?

– Особо и не искали. Может быть, Антошка их вынес из дома и уронил на лестничной площадке. Консьержка нашла и вернула мне.

– Замки не хочешь сменить?

– Зачем? У меня и взять нечего. Разве что письма от кредиторов и обманутых покупателей, которые так и не получили свой товар.

– Ну мало ли. Сейчас и просто так людей убивают.

– Кому мы нужны?

Усмехнулась я и подумала о том, что продала все, даже ноутбук, когда на нас посыпались судебные иски по невыполненным обязательствам. 

– Я бы сменила.

– Может быть, и сменю, но сейчас мне точно не до этого. Ладно, Ларис, спасибо тебе. Я завезу все это домой и за Тошкой побегу в сад.

– Давай мы с Филей завтра на машине закинем тебе продукты? А ты поезжай за Антоном и заодно деньги на такси не потратишь. Я еще поброжу здесь. Филипп меня через час заберет из центра. Ты, кстати, так и не сказала, что купить мелкому.

– Купи ему конструктор. Лего. С домиками.

– Он сможет собирать?

– Сможет.

– Ооо, у вас прогресс?

– Да, у нас прогресс.

Соврала я и чмокнула ее в щеку.

***

Первый снег падал и тут же таял, превращался в грязь под ногами, но запах праздника уже витал в воздухе, поблескивал огоньками из витрин и из окон домов. Праздник. Какое обычное слово, как и любое другое, но мы сами придаем ему смысл и радужную окраску. Каждый человек сам себе создает праздник. В магазине, где я работала кассиром, моя сменщица ворчала, что Новый Год – это разорительство, и кому он нужен, она даже елку покупать не будет.

А я смотрела на нее и думала, что не хочу такой стать, не хочу, чтобы меня больше ничего не радовало, чтобы все стало серым, чтобы все раздражало и вызывало злобу. Праздник живет в самом человеке и создается человеком. А у меня сын. Мне есть ради кого радоваться жизни.

Сегодня же надо нарядить елку и повесить любимую гирлянду Тошки в коридоре. Посмотрела на часы и потерла замерзшие руки. Забыла перчатки дома. Снова подумала о словах Ларисы насчет оливье, и больно кольнуло в районе сердца, где-то глубоко под ребрами привычно заныло. Сергей любил оливье. Он любил его всегда и по любому случаю, и я готовила для него по-особенному, так же, как и его покойная мама – с ложечкой сметаны и с отварной морковью. Это будет восьмой Новый Год без него. А мне иногда кажется, что вся моя жизнь после его ухода ненастоящая. Что я живу во сне, и когда открою глаза, то увижу рядом его небритое лицо, взъерошенные русые волосы и нос с горбинкой, он потянется ко мне и сгребет в охапку своими большими руками, а потом залезет под ночнушку и по-хозяйски сожмет грудь, зарываясь носом в мою шею. Мы займемся любовью, и я буду громко стонать и кричать, а на самом деле думать о том, что хочу в туалет и нам нужно почистить зубы. Изображу о****м, потом мы ляжем рядом друг с другом, и я все равно буду думать о том, как мне с ним хорошо. Даже вот так. Когда мне не особо хочется секса и когда я не кончила. Хорошо, потому что хорошо ему. Потому что я люблю его.

А чуть позже зазвонит будильник, Сергей вскочит с постели, оденется за две минуты, как в своей армии, и с бутербродом в зубах выскочит за дверь. Внизу его будет ждать машина, и он снова уедет на неизвестное количество времени. Туда, где страшно, туда, где смерть…

Вот и сейчас мне все еще кажется, что он тоже уехал…просто еще не вернулся назад…Так странно. Я вроде помню каждую мелочь, помню слова, помню его запах…но почему-то не получается отчетливо представить его лицо. Оно выскальзывает из темноты или из тумана. Я его вижу, но не могу ухватить целиком, не могу рассмотреть, удержать. Оно снова расплывается и исчезает. Мой психолог говорила, что это нормально, что именно так наш мозг пытается притупить сильную боль. Она сказала, что нормально спрятать все фотографии и вещи, сказала, что нормально убрать подальше видеозаписи и не хотеть лишний раз случайно увидеть кадр, где мой муж живой. Что это тоже защитный механизм, и рано или поздно, когда я буду готова – то я смогу спокойно смотреть наши старые альбомы с легкой грустью. Каждый год я думала, что это время настало, спускалась в подвал, доставала коробки и…долго не сводила с них взгляд, не решаясь открыть. И чувствовала, как по щекам текут слезы. Ставила их обратно и уходила. С психологами для себя было покончено через три года…когда забота о сыне заставила забыть о своих проблемах.

Пока ехала в трамвае и смотрела в окно сквозь свое отражение почему-то вспомнила наш последний разговор с мужем. Как же я ненавижу слово «покойный».

Сергей стоит у двери, на нем джинсы, черный свитер и теплая куртка. Но это не зима, а ранняя весна, и за окном тает лед, капает вода с тающих сосулек. Я ужасно не хочу, чтобы он уезжал, мои глаза опухли от слез, а он равнодушно закидывает спортивную сумку с красными полосками по бокам через плечо и говорит мне:

– Твои истерики осточертели. Ты знала, за кого выходила. Не нравится – разводись!

У меня в кармане тест на беременность, он ярко-полосатый, и я не знаю, сказать ли ему о ребенке…особенно после слов о разводе. И разве что-то можно удержать именно этим? Что-то можно склеить? Мне невыносимо больно, и я не хочу расставанья на такой ноте. Мне очень хочется все исправить.

– Ты обещал…ты же обещал, и фирма приносит прибыль, Сергей!

– Что она приносит? Пока только вкладываемся! Пойми, Катя, это все, что я умею. А там много денег! Много, понимаешь? Я не привык жить в этой серости, в этой вечной гонке! Я только и умею – воевать! Даже бизнес этот…ради тебя затеял, и толка никакого. Не торгаш я! Ясно? Не за того ты вышла! И вообще…думаю, нам надо пожить отдельно. Вернусь, и поговорим об этом.

Сколько раз потом я хотела забыть эти слова. Стереть из памяти. Чтобы их не стало. Хотела помнить только, как мы любили друг друга.

– Сергей!

– Хватит! Мне пора!

– Сергей!

Я побежала за ним, чтобы поймать у двери, чтобы схватить, обнять, чтобы сгладить вот эти ужасные последние слова, но он отстранился. Словно я была ему неприятна, словно мы теперь совершенно чужие.

– Прости… я все не то говорю, я просто боюсь, каждый раз ужасно боюсь, и я хотела сказать, что я…

– Мне пора! Понимаешь? Все! Прощай!

Отодвинул меня в сторону и быстро пошел вниз по ступенькам. И я даже не успела ему сказать, что беременна, что у нас будет ребенок. Я рыдала за приоткрытой дверью, стоя на коленях и прислушиваясь к его удаляющимся шагам. А через месяц…через месяц ко мне пришёл груз двести. И этот ужасный разговор оказался нашим последним.

Объявили мою остановку, я спрыгнула с подножки вниз и быстрым шагом пошла в сторону садика.