Посетители

Глава XI

XI

Ночью мне не спалось из-за духоты. В пульте кондиционера, как на грех, сели батарейки. Промаявшись полночи, я, едва рассвело, вышел на улицу и дошёл до круглого фонтана у входа в столовую. Здесь было чуть посвежее, чем в других местах.

Едва я присел на единственную в этом месте скамью, как вдали показался Священник. Я не мог поверить своим глазам: Священник куда-то шёл по делам в пять утра, да ещё и с саквояжем в руке.

— Доброго утречка! Не правда ли, чудный день сегодня? — приветствовал он меня, поравнявшись со мной. Я вскочил на ноги.

— Ваше Преподобие, так вы… уже уезжаете?

— Кажется, да.

— Как жаль! А я так о многом хотел поговорить именно с Вами!

— Вы замечали, что люди очень часто хотят поговорить со священником тогда, когда уже по какой-то причине немного поздно? — весело поинтересовался клирик.

— Я жду Ваших наставлений!

— Бог мой, кто я такой, чтобы давать Вам наставления? — это было спрошено серьёзно и тихо. — Вам или кому бы то ни было? Но…

Секунду посомневавшись, Священник поставил саквояж на землю, а затем и присел рядом.

— Но я готов ответить на все вопросы, которые Вы зададите, — закончил он.

— Сейчас, минутку… — Мысли путались и обгоняли друг друга. — Что есть высшее достоинство и добродетель человека?

— Этого я не знаю, но знаю, что уважение чужой свободы есть одно из величайших достоинств, поэтому лелейте его, где и когда можете.

— Я постараюсь это запомнить. Не кажется ли Вам, что в наше время по сравнению с вашим случился некоторый упадок веры?

— Нет, не кажется, потому что вера не стул, так как она может упасть?

— Хорошо: скажем, ослабление?

— Вера, или алкание человека по Высшему, подобна чувству голода, — ответил Священник. — Как чувство голода может прекратиться в человеке, имею в виду, не на минуту, а вообще? Так не было никогда, и так никогда не будет. Другое дело, что в ваше время люди очень небрежны в еде и набивают себе рот первым, что подвернётся под руку. А потом страдают животом. Ну можно ли так? Ещё же люди очень часто смешивают хлеб земной и небесный. Не хлебом единым жив человек, но всяким словом, которое от Бога, сказал Христос. Эти два разнствуют. Люди же ждут от слова и дела Божия того, что им действительно можно наесться, или прибавить им себе красоты и здоровья, или подать себе ума, или совершить то, что сами они совершить поленились. Люди, простите меня за вольное сравнение, так фамильярны с верой, будто она — их любовница. Но это пройдёт. Всё проходит, и это тоже пройдёт.

— Как вы оказались в нашем времени?

— Смешной вопрос! По произволению Божьему. А что-то разве может совершиться иначе? Вообще, вы в вашем 2018 году слишком часто спрашиваете: «Как?» и «Почему?» Не «как?» и «почему?», а «зачем?» — вот главный вопрос жизни. Зачем мы оказались здесь? Гадаю, что ради урока, как нам, так и вам. Но лишь гадаю: пути Всевышнего мне неведомы.

— Хорошо, хорошо… Ваше Преподобие, почему в наше время в Европе буддизм и ислам крепнут, а христианство увядает? Не взволнованы ли Вы этим?

— А это вправду так? Что же, и это делается по произволению Божию. Я не взволновал, а что до Вас, то волноваться или нет — личный выбор Вашей свободы. Вы вот считаете всех магометан или буддистов нехристями. Полно, милый, это не непременно так. Разве назовёте Вы иначе, чем матерью, женщину, которая чувствует шевеление плода? Так и всякий, в ком незримо шевелится Христос, уже христианин, даже если втайне от себя. А Христос способен шевелиться даже в камне. Иначе какой же Он Господь, если не возможет этого?

— А… как ощутить шевеление Бога в себе?

— Нужно любить Его больше всего прочего.

— Но, Ваше Преподобие, я ведь не спрашиваю, ч-т-о делать. Я спрашиваю: к-а-к полюбить Его больше всего прочего?

— И вновь я говорю Вам, что лучший путь и способ — это любить Бога. Чтобы научиться ходить, надобно просто ходить, и чтобы научиться любить Бога, надобно просто любить Бога. Все же современные вам или нам хитроумные рецепты ведут окольным путём, если не в сторону. Но большой беды нет и в них: кто бродит окольными путями, устанет и вернётся на прямой.

— Или не вернётся?

— Или в сём веке не вернётся, — согласился Священник. — Но у Господа много времён, и много комнат в Его доме.

— Так всё, что происходит, — во благо?

— Нет, не всё. Но сколь многое, что вы не в состоянии распознать! — Священник сверкнул молодыми глазами и заговорил энергично, вдохновенно. — Всё, что совершается ради блага и из чистоты сердца — уже во благо, хоть это и великая тайна, которой не стоит делиться с кем попало. Всё, что создаётся в благом горении свободной мысли, — во благо. Что рождается в добровольном обуздании своих хотений — во благо. Что делается милостью — благо и сияющее деяние любви. Что творится подвигом и добровольным страданием ради чужого счастья — великое благо. Всеми этими путями человек переступает пределы ветхого Адама, и все становятся Одним, и Он становится во всех. Сие есть дело грядущего, но не по отношению к нашему году, и не по отношению к вашему, потому что в-р-е-м-я т-е-ч-ё-т в-н-у-т-р-и н-а-с, и грядущее тоже внутри нас.

Выговорив это, Священник на несколько секунд смежил веки.

— Ваше Преподобие! — осторожно позвал я его. — Что доброго я могу для Вас сделать напоследок?

Священник открыл глаза, поднялся, улыбаясь суетливо и немного смущённо:

— Вы… пожалуй, можете донести мой саквояж, если Вам этого непременно хочется!

* * *

Почтовая карета уже была запряжена четвернёй. Пока Грум привязывал багаж Священника к задку экипажа, я, открыв дверцу, помог Священнику взойти внутрь. Раздались сердечные слова прощания, и шесть рук протянулись ко мне для рукопожатия. Казанова был единственным, чьей руки я не пожал.

Грум взобрался на своё сиденье, пошевелил вожжами, и экипаж выкатился в открытые ворота, мягко шелестя колёсами по гравию.