Посетители

Глава IX

IX

А между тем Менеджер также не оставлял попыток поговорить с британцами, чтобы, во-первых, попрактиковаться в языке, во-вторых, чем чёрт не шутит, завязать полезные для карьеры знакомства, и, наконец, из простого человеческого любопытства.

Так, встретив Казанову, Менеджер сказал ему:

— Мужчины в 1867 году не завивали волос, тут Вы, думаю, ошиблись.

Увидев Судью, сообщил тому:

— В 1867 году судьи уже не носили париков.

И в доказательство даже продемонстрировал иллюстрацию из советского издания Стивенсона, на которой художник, по незнанию, видимо, изобразил судью без парика. (В вестибюле гостевого дома имелась книжная полка из книг, забытых гостями.)

При встрече с Леди Менеджер заявил:

— Ваше платье не очень достоверно: узор на нём изготовлен промышленным способом, а в 1867 году развитой промышленности ещё не было.

Наконец, столкнувшись с Поэтом, поведал:

— Мне кажется, Ваш стоячий воротник — явный анахронизм. В 1867 году они давно вышли из моды, я проверял. Вам надо бы сказать костюмеру об этой оплошности. Вы рискуете произвести неверное впечатление на Ваших поклонников.

Увы, все эти замечания, сделанные с благими помыслами, не получили благодарного отклика. Так, Судья ответил:

— Не могу не похвалить Ваше желание для доказательства того, что было в 1867 году, использовать книгу, изданную веком позже. Кстати, сударь, а сколько классов школы Вы окончили?

Поэт ледяным тоном сообщил, что не имеет подходящих слов для выражения всей меры своего равнодушия к тем людям, на которых можно произвести впечатление фасоном воротника.

Леди попыталась выслушать Менеджера с серьёзным видом, но не выдержала и рассмеялась.

Изящней всех поступил, пожалуй, Казанова. В ответ на замечание Менеджера о том, что в 1867 году мужчины не завивали волос, он признался:

— Je ne comprends pas votre anglais, monsieur [«Не понимаю вашего английского, сударь» (фр.)].

Менеджер растерялся и, поскребя по закромам своей памяти, выдавил:

— Коман сава? [«Как дела?» (фр.)]

А после зачем-то добавил бессмертную фразу Кисы Воробьянинова, традиционно произнеся непроизносимую «с» во французском слове six:

— Же не манж па сиС жур [«Я не ем шеЗть дней» (фр., искаж.)].

Может быть, он подумал, что это будет остроумно.

— Desolé [сожалею — фр.]! — сообщил Казанова, и Менеджер счёл за благо поскорее с ним попрощаться.

Самый долгий и осмысленный разговор состоялся у Менеджера со Священником как наиболее кротким представителем британцев. Впрочем, Менеджер и подготовился к нему, прочитав в Википедии статью про Англиканскую церковь, а также немного освежив (в том же источнике) свои знания об истории православия. Поймав Священника, Менеджер спросил его с места в карьер:

— Вы не думаете, что русское православие и англиканство очень похожи?

— Чем же? — вежливо полюбопытствовал Священник.

— Тем, что во главе Англиканской церкви стоит король, а православие тоже всегда подчинялось царям!

В доказательство Менеджер привёл ряд имён: Владимир Святой, произвольно установивший на всей Руси православие личным решением; Иван Грозный, казнивший митрополита Филиппа; Алексей Михайлович, поставивший старообрядцев вне закона и сославший в Сибирь патриарха Никона; Пётр Первый, ликвидировавший патриархов как институт; Сталин, который восстановил патриарший престол.

Священник терпеливо выслушал всё и заметил:

— Боюсь, во многих из Ваших примеров земные властители правили Русской церковью незаконно, преступив пределы данной им Богом и людьми власти. Но даже если так, соглашусь, что известное сходство есть. Есть, но вынужден сказать, что состояние дел в Англиканской и в Русской церкви, при котором церковь покорствует земным царям, будь это подчинение номинальным или действительным, меня огорчает, но никак не радует.

— А почему оно Вас огорчает? — искренне удивился Менеджер. — Ведь это… норма Вашей корпорации, не могли же Вы не знать о ней, когда становились священником. И, по сути, какая разница, кому подчиняться, если всё равно нужно подчиняться?

— И вновь в Ваших словах есть доля правды, если справедливо указываете мне на бесполезность ропота, — кротко ответствовал Священник и с улыбкой прибавил: — Но как же быть с личной религиозной совестью?

Менеджер захлопал глазами. Как с нею быть, он действительно не знал. Даже захотелось ему спросить, что именно такое — эта самая личная религиозная совесть, но осознав разоблачающий для самого себя характер вопроса, он удержался. Вместо этого, посчитав лучшей защитой нападение, пробормотал:

— Религиозная совесть, религиозная совесть… Извините, пожалуйста, а где же была эта совесть во время инквизиции, почему молчала? Или когда Ваши коллеги по ремеслу проповедовали, будто мир стоит на трёх китах, а неподвижную землю сотворил Боженька за семь дней, что же религиозная совесть им ничего не подсказала?

— Инквизиция не есть грех н-а-ш-е-й церкви, так пусть католики и отвечают, — невозмутимо отозвался Священник. — Что же до творения, то не представляете Вы, сколь часто образованные насмешники задавали мне этот вопрос! Но неужто думаете Вы, что творение мира — это вопрос о происхождении сей планеты или даже Вселенной? Неужто считаете, что мы, клирики, не видим вопиющих противоречий между здравым смыслом и словами Книги Бытия? Ибо как совершенный Господь создал несовершенный мир, как Непорочный создал тварное, как Бесконечный произвёл ограниченное? Совершенно невозможно, говорю Вам. Противоречие в том и состоит, что мы знаем достоверно, что сие совершенно невозможно, как и знаем достоверно, что сие произошло. А разве мало вообще в нашей вере противоречий? Достоверно человеку невозможно воскреснуть, но достоверно воскрес Христос, как до того достоверно восставил Он из мертвых Лазаря и девицу. Вопрос о творении не есть вопрос ни естественнонаучный, ни даже метафизический. Он есть вызов нашей душе и испытание глубины нашей веры, как и нашей способности примирять противоречия; вопрос и противоречие из числа тех, кои человеческим рассуждением не разрешим и не примирим, может быть, и до века. Понятно ли Вам?

— Как минимум, мне понятно, — дипломатично уклонился от ответа Менеджер, — что, по-вашему, церковь развивается в своих взглядах, потому что ещё примерно пять веков назад вы настаивали, что все эти семь дней творения надо понимать буквально, даже и в костёр бросали несогласных, а сейчас отыграли назад… Она развивается? Или нет?

— Вестимо, так.

— А если так, как в 1867 церковь относилась к браку между двумя мужчинами? — ляпнул Менеджер. — И есть ли прогресс в наше время?

Зачем он это спросил — Бог весть! Может быть, подумал, что в вопросах толерантности наверняка даст клирику сто очков вперёд, а то и пристыдит церковника. С современным служителем Англиканской церкви такое пристыжение, глядишь, и удалось бы. Впрочем, напоминаю, Менеджер и был уверен, что говорит именно со своим современником.

— Как к холодному пожару, горячему льду, зелёному солнцу и квадратной луне, — отвечал Священник. — Сие бессмыслица.

— И в наши дни тоже?

— А разве в наши дни солнце позеленело или луна стала квадратной?

— То есть вы прямо запрещаете такие браки?

— Милый мой, разве в состоянии церковь запретить брак? — с улыбкой возразил Священник. — Разве о-н-а его дозволяет? И размышляли ли Вы о том, ч-т-о в подлинном смысле слова есть брак?

— Если честно, глубоко я об этом не думал, — признался Менеджер.

— Тогда почему спрашиваете? Или интересуетесь возможностью освящения содомитского сожительства по личным причинам деликатного свойства?

— Нет, э… я не… извините, я… отнимаю Ваше время! — вывернулся Менеджер и поспешил прочь. Он, дитя нашего времени, до сих пор не мог привыкнуть к тому, что полтора века назад люди мыслили гораздо более конкретно, чем сейчас, что, задавая вопрос, обычно задавали его не просто так, и что вынуждены были отвечать за слова, потому гораздо реже развлекались словами как пластмассовыми шариками. Ещё бы! Ведь Интернета и социальных сетей в 1867 голу не изобрели.