Порезы

Порезы

ПОРЕЗЫ

Душная июньская ночь – светлая, как день в сумерках, – уже окутала город. В арт-пространстве было шумно и ярко, как на базаре; Марина поежилась: ей всегда было слегка неуютно в толпе. Неоновые огни вывесок, тугая пульсация музыки из клубов и баров, огромные розовые, белые и золотистые шары на чьем-то празднике, мутные вихри кальянного дыма; кто-то пьет пиво и коктейли за грязными столиками на улице, где-то нестройный хор горланит «Знаешь ли ты?» МакSим.

Типичный летний тусовочный Питер. Марина ни разу не была в караоке – как ни странно, в свои-то двадцать девять; думала, что ей не подойдёт. Разговоры по душам за бутылкой Негроамаро или Шираза привлекали её гораздо больше шумных тусовок; но сегодня её всё-таки уговорили.

– Ну пойдёмте, что ли, нам сюда! – провозгласил Толик, указывая вперёд; в руке у него зазвякал пакет, набитый бутылками. Круглые щеки Толика уже основательно раскраснелись, язык заплетался – но после бара он настоял на продолжении банкета. Никто бы не посмел осуждать его – все-таки юбилей.

Марина вздохнула. Она здесь оказалась довольно случайно – с Толиком много лет дружила и работала её подруга Инга, а сама Марина мало его знала. Инга, собственно, и зазвала её сюда – и теперь вовсю отрывалась под ретро-песни из переносной колонки, тряся копной фиолетовых волос. Её зеленые тени поблескивали в свете неона, как змеиная чешуя.

– Марин… А можно спросить?

Пытаясь успеть за охваченными боевым огнем Толиком и Ингой, она обернулась на робкий голосок. Саша – ещё одна из самых стойких гостей: отправилась с ними в караоке, в баре опрокинула в свой маленький ротик неправдоподобно огромное количество настоек и коктейлей. Кажется, лучшая подруга Толика.

И – подруга его жены, Маши, умершей год назад, совсем молодой. В этой компании постоянно вспоминают о Маше. Нелепо – но Марине несколько раз за вечер становилось неловко от того, что они не были знакомы. Странный холодок, пробегающий по коже.

– А?..

– Ты же занимаешься наукой, да? А расскажи, что именно ты изучаешь?

Марина растерянно посмотрела на Сашу; в её тёмных глазах – больших, но узких, отдающих чем-то азиатским, – светился искренний интерес. Неужели спрашивает не просто из вежливости?..

– Ну… Вообще я филолог. Занималась когда-то русско-итальянскими связями в литературе, сейчас просто преподаю английский и итальянский. Иногда перевожу, – почему-то чуть робея, сказала она.

– Ого! – глаза Саши восхищённо расширились; она даже подпрыгнула на месте, заглядывая Марине в лицо. – Столько всего, как же ты успеваешь? А связями в литературе – как это?

– Если по-простому – брала разные тексты разных авторов, искала, как там воплощена Италия – в каких сюжетах, образах, отсылках, – и анализировала это, и сравнивала, – Толик и Инга впереди уже поднимались по ступенькам к нужному входу – но Саша и Марина, не сговариваясь, замедлили шаг. – Было правда интересно – хорошая тема, большая, но при этом малоизученная. Тему придумал мой первый научник – царство ему небесное…

– Ох! – уголки губ Саши расстроенно поползли вниз; до чего же ты восприимчивая, – растерянно подумалось Марине. Прямо как я лет десять назад. – Он…

– Ага. Авария.

– Мне так жаль!

– Да… – неопределённо пробормотала она.

– А какие тексты ты рассматривала, чьи?

– Малоизвестных авторов девятнадцатого века. Широкий читатель их сейчас не знает, хотя в своё время они были довольно популярными. Не Пушкин, не Гоголь, не Достоевский, скажем так. Далеко не.

– Ну всё-таки, кто, например?

– Да ты их точно не знаешь, – Марина улыбнулась, уже очарованная этой детской любопытной настойчивостью.

– Всё равно – скажи!

Пожав плечами, она назвала несколько фамилий. Саша покачала головой, но восхищённые огоньки в её глазах никак не гасли.

– Ого, так много! А сколько всего?

– Восемь человек.

– Восемь?! И ты перелопатила ВСЕ их тексты, за всю жизнь?!

– Ну, по возможности. Всё изданное и кое-что из архивов.

– Обалдеть – это же столько труда! Сколько лет ты этим занималась?

– Лет шесть в сумме, – прикинула Марина. – У меня была одна тема со второго курса до защиты кандидатской. Повезло. Лучше так, чем часто менять темы – это всё постепенно пополняется, расширяется…

– Да, да, я понимаю тебя! – звонко воскликнула Саша. Ветер трепал её волосы – короткие, по плечи, легкие и пушистые; под светлой краской проглядывал натуральный тёмный цвет. Она была невысокой – ещё ниже Марины, – смуглой, миниатюрной, как статуэтка. Чёрная свободная футболка, укороченные джинсы, кеды – Марина не знала, сколько ей лет, но её можно было принять за девочку-подростка. Она вдруг вспомнила, что Саша замужем – и почему-то чуть удивилась. – Ох, это всё так круто, ты даже не представляешь! Я восхищаюсь людьми, которые могут так долго и с увлечением заниматься такой работой – научной или творческой. Это же просто чудо!.. А ты была довольна результатом, когда закончила?

– Когда защитилась?

­– Ну да, да, да!

– Была. Я рассмотрела всё, что хотела, даже чуть больше.

– Это же просто волшебно! – Саша всплеснула руками. Марина поймала себя на том, что не прекращает улыбаться; какой странный искренний восторг. Редко кто проникается этим вот так – особенно в компаниях, далеких от академического мира. Она уже привыкла к скептическому хмыканью, к непонимающим взглядам в пустоту, к резкой смене темы – и мало кому рассказывала о своих вузовских успехах. А тут… – Я так рада за тебя, ты просто не представляешь, я прямо чувствую сейчас внутри эту радость! Как же ты, наверное, была счастлива! Довести до конца что-то настолько большое и интересное – обалдеть!.. А почему эта проблема не изучалась раньше?

– Потому что в основном эти авторы были связаны с Германией, а не с Италией. Переводили немецкую философию, немецких романтиков – Гофмана, например, – обсуждали всё это… Поэтому Германию у них уже изучали – она на поверхности. А чтобы найти Италию, нужно было покопаться чуть больше.

– Ой, у Гофмана я что-то читала, помню… «Щелкунчик», точно! И «Крошка Цахес», – Саша засмеялась – звонко, как маленький эльф. Марина, опомнившись, поняла, что Толик с Ингой уже ушли – махнули на них рукой. – То есть, получается, ты взяла авторов, которым было близко всё германское, но начала исследовать у них итальянское?

Германское; какая милая ошибка. Марина улыбнулась.

– Ага.

– И ты учила итальянский для этой темы, получается?

– Изначально да. Доучивала в Италии, в Неаполе.

– Ого! Расскажи-расскажи-расскажи! А долго ты там жила? А тебе там понравилось? А ты была в Венеции?..

Марина не знала, сколько кругов они нарезали по внутреннему дворику вот так – непрерывно болтая. Саша засыпала её вопросами, как заправский интервьюер: «А у каких направлений ты преподаёшь? А тебе легко со студентами? А какие самые интересные тексты ты переводила? А как ты отдыхаешь – с такой нагрузкой? А сколько часов ты вообще спишь? У меня столько образов в голове, когда я тебя слушаю, ты бы знала!.. Ты прям удивительный человек!»

– Образов? – переспросила она, уловив в этом что-то знакомое. – Ты пишешь?

– Нет, я же художник, – смущённо засмеялась Саша. – Мы с Машей вместе учились в художественном колледже… Правда, сейчас я совсем не по тому профилю работаю – но иногда практикуюсь.

Когда она поправляла волосы, рукав её лёгкого кардигана, накинутого поверх футболки, задрался – и Марина на секунду замерла.

Тёмно-красные порезы – ровные, глубокие, длинные, похожие на следы от когтей хищника, – покрывают руку от запястья до локтя. Не зажившие. Свежие.

Это нож, не ногти, – со странной отстранённостью исследователя подумала Марина. От ногтей неровные, рваные следы. И – какие же они красные, даже корочкой ещё не покрылись. Несколько дней? Неделя?..

– Давай поднимемся уже к нашим, – предложила она, поспешно отводя взгляд – чтобы Саша не увидела, куда она смотрит. – А то нас потеряют совсем.

…Зал был тёмным и довольно тесным, но уютным – какие-то арабские узоры на стенах, кожаный диван, огромный телевизор; когда они поднялись, Инга и Толик уже вовсю драли глотки под «Районы-кварталы» Зверей, а на низком столике гордыми шеренгами выстроились вино и виски.

– Давайте петь, петь, скорее петь! – хлопая в ладоши, прозвенела Саша – и плюхнулась в большое кресло рядом с Мариной, забросив ноги в кедах на подлокотник. – Марин, тебе что бы спеть хотелось? Давай найдем что-то, что тебе нравится!

– Ни хрена у них уже любовь, ты глянь! – фыркнул Толик, толкнув локтем Ингу. Та улыбнулась.

– А то! Я знала, что они друг другу понравятся.

– Да я даже не знаю… Лучше на ваш вкус, я вообще первый раз тут, – сказала Марина.

– Нет-нет, на твой! Я под любую песню подстроюсь, даже если не слышала! – заверила Саша.

Почему же ты такая? Так проникаешься едва знакомым человеком, так задвигаешь себя на второй план?..

Будто далёкое эхо, до неё донеслись слова пьяненькой Инги – давно, у неё на кухне: «У Сашки так вообще пиздец. Отец умер, мать повесилась, потом ещё и брат погиб. Мать, она говорит, не любила её, несла про неё всякое дерьмо… Ну, крыша протекала у человека. Я вообще не понимаю, как Сашка вывозит. Слава богу, у неё есть Артём».

Вот оно что. Вот откуда эти восхищённые взгляды снизу вверх – блестящие щенячьи глаза, полные спрятанной боли.

– Давайте Винтаж, «Еву», – произнесла Марина, стараясь не смотреть на Сашу. Та восторженно взвизгнула.

Под томный клип с текстом на экране они втроём – девчачьим хором – пропели «Еву»; Саша иногда жутко фальшивила, пьяно путала слова, то и дело прикладывалась к стакану с вином – но зато с невероятной экспрессией, громче всех, выкрикивала: «Плачь, пла-а-ачь! Танцуй, танц-у-уй!» – и хохотала, замечая смешки Марины.

После «Евы» были Три дня дождя, Лепс, разумеется, Анна Асти (куда без неё в караоке; выслушав «Царицу» в исполнении Марины, Толик громко захлопал)…

– А что для тебя любовь, Марин? – заплетающимся языком спросила Саша, пока Инга и Толик выводили лирично-грустную «Это здорово» Носкова. Марина вздохнула.

– Не знаю. Раньше сказала бы: это значит полностью принимать другого человека, – Саша страстно закивала. – Но сейчас… Сейчас многих идеалов, которые были в юности, у меня уже не осталось. Сейчас я бы сказала – по своему опыту – что любовь – это страдания, – она нервно усмехнулась. – Страдания и боль. Когда любишь – всегда страдаешь.

– Страдания и боль… – шепотом повторила Саша; её глаза расширились – в чем-то на грани серьезной задумчивости и ужаса. Она вдруг схватила ртом воздух – будто всхлипнула – потом ещё, и ещё… Марина поняла, что происходит – и, похолодев, схватила её за руки.

– Саш, всё хорошо? Ты меня слышишь?

Не отвечая, Саша продолжала задыхаться – частые-частые вдохи, мелкие, как трели птички, часто вздымающаяся грудь; её голова запрокинулась, ноги затряслись; Марина придержала её, метнулась к столу – там, в лимонаде, есть кубики льда… Толик и Инга, побросав микрофоны, тоже кинулись к Саше.

– Это паничка, по ходу… Саша, ты слышишь? Саша, вдыхай и выдыхай медленно, старайся, мед-лен-но, хорошо? – беспомощно ворковала Инга, опустившись на колени рядом с креслом. – Блять, у неё так гипервентиляция легких будет!..

Темные глаза Саши сверлили потолок, взгляд не фокусировался. Марина провела по её груди и шее кубиком льда, хотела что-то сказать – но промолчала. С ней сейчас должен говорить один человек – кто-то, на ком она сосредоточится.

– Отойдите! – прорычал Толик – и, растолкав их, схватил Сашу за плечи. – Санёк, слышишь меня? Слушай только мой голос, слушай меня. Слышишь? Моргни, если слышишь! Во-от так, хорошая девочка…

В каждом действии, в каждом слове Толика была холодная уверенность врача – и Марина поняла. Маша.

Поняла – и отступила, чтобы не мешать.

Старое, больное накатывает из памяти: по-модельному красивое лицо Антона, перекошенное психозом, частые вдохи, судороги, пот на белом лбу; «Не трогайте меня, не трогайте, хватит, ты что-то делаешь, не смотри на меня, прекрати!..» Красные глаза Лёши – он сидит на диване тяжело и грузно, пахнет коньяком и блевотиной: «Ты знаешь, Марочка, что ты куда хуже меня? Не зна-аешь…» Амир безвольной улыбающейся грудой – в полурасстёгнутой чёрной рубашке, благоухая дорогим парфюмом, – валяется поперёк кровати, смешав ЛСД с марихуаной – и то и дело засыпает посреди разговора, и потом его начинает трясти. Лицо дедушки сереет, он отводит голову в сторону – и уже не может повернуть её обратно, замирая в ритмичных подёргиваниях; Марину колотит всю, с ног до головы – они дожидаются скорой…

– Я… Я… Я… – жадно хватая ртом воздух, наконец выдавила Саша – и пробормотала что-то неразборчивое. Толик поднёс к ней ухо, чтобы расслышать.

– Чего-чего?

– Я… Хочу к ним. Хочу к ним. Я… Не хочу… Это всё… – ноги в чёрно-белых подростковых кедах всё трясутся и трясутся, голова опять запрокидывается – но Толик с упрямым рыком удерживает её. – Я хочу… к ним.

– К ним?! А ты в курсе, блять, что тебе не видать ни Маши, ни отца, ни брата, если сделаешь это с собой?! – наливаясь красным, закричал Толик; Инга вздрогнула. – А мать твою тебе и так не видать, собственно говоря… Но их – УЖ ТОЧНО не видать, это я тебе, сука, обещаю! Будешь скитаться хуй знает сколько и хуй знает где, одна-одинёшенька! А знаешь, почему? Знаешь?! – Саша, всхлипнув, качнула головой – и тут же запуталась в новой гирлянде коротких вдохов; Толик слегка шлёпнул её по щеке. – Потому что это значит сдаться! Быть слабым! Ты разве слабая?!

– Д-да.

– Нет, нихуя ты не слабая! И ничего ты с собой не сделаешь, дорогая моя! Ты поняла меня или нет?! Чтобы я вот этой хуйни, – он схватил её порезанную руку, – больше НИКОГДА не видел, ты поняла?! Пока я жив, ничего с тобой не случится! Ты дорога мне, хоть и дура круглая, я НЕ ПОЗВОЛЮ ничему с тобой случиться!!

– П-почему?

– Почему дорога? А не знаю – дорога, и всё тут! Ты мне как сестра, понимаешь или нет, башка твоя пустая?! Хули ты тут разнылась?! Ну давай я поною, давай я расскажу! Рассказать? Рассказать или нет?!! – Он встряхнул Сашу за плечи; та задыхалась, но уже меньше; по её лицу струйками стекал пот. – Ты родных похоронила – а я жизнь свою, блять, похоронил год назад! Деньги, Питер, работа, девочки – хуйня это всё! Я похоронил ВСЁ, ради чего жил, и это всё чушь собачья! Я НИКТО, понимаешь?! НИКТО! Но я не сижу и не ною! Я поднялся со дна, справился – и дальше буду справляться! Я кого угодно загрызу – но проживу так, как мне хочется! Ради себя, ради неё!.. Не смей ныть со мной рядом!!

Толик закашлялся, замолчал, переводя дыхание; Инга, отвернувшись, тихо плакала. Саша уже не задыхалась – просто смотрела в упор на Толика, тяжело дыша.

– Но она говорила… Говорила… Что я не должна жить… Что меня не надо… – еле слышно выдавила она. Толик вскинул голову.

– Кто говорил, мать твоя говорила? А с каких пор слово матери твоей тронутой выше твоего собственного? С каких? А?!

– Выше… Она… Моя мама.

– Значит, НАЗЛО ей надо жить, НАЗЛО таким людям! Ты поняла меня?! Поняла?!

Марина не знала, сколько это длилось – но отлично знала, каково сейчас Толику. Врач на смене; скала, которая должна стоять, непоколебимо стоять под напором шторма. Когда-то она делала то же самое – и после долго лежала без сил, до дна выпитая.

А у Толика сегодня день рождения. Не позавидуешь.

Саше становилось то получше, то хуже; в конце концов она смогла встать, и Инга увела её – пошатывающуюся, бормочущую извинения, – в туалет. Толик повалился на диван, смахивая пот со лба.

– Ты молодец, – тихо сказала Марина. – Знаешь, что делать.

– Это из-за Машки, – не глядя на неё, Толик угрюмо налил себе виски. – Выпей со мной, Марин. Хорошая ты девчонка… – Марина села рядом, взяла стакан вина; они чокнулись. Толик подался вперед, хмуря брови в приступе пьяного гнева. – Как же бесит меня, блять, всё это – один раз, один раз, сука, соберешься отдохнуть, и обязательно… Если ты знаешь, что можешь напиться до панички – ну не напивайся, блять, держи себя в руках! И Артём этот, нюня её… Если знаешь, что твоя баба – извини за грубость, но я именно так скажу: баба, – может напиться до панички, как ты смеешь её одну отпускать?! Когда Машка у меня ушла гулять по району в паничке – я весь район поднял, и нашел её, и домой увел! Какого хрена этот нытик сейчас дома сидит и в комп играет?! Почему я должен разбираться с его женщиной?!

– Она не справляется сама. Ей нужна помощь, – улучив паузу в бушевании Толика, заметила Марина. – И, возможно, помощь врача… Мне в своё время оказалось не лишним.

– Ну это у тебя так! А я справился сам, САМ, понимаешь?! Без врачей! – продолжал Толик, наливая себе следующую рюмку. – И если ты слабый, если ты не справляешься – значит, иди отсюда нахуй и не ной!

Отсюда?..

– Ну, у всех разный порог восприимчивости, – осторожно сказала Марина – зная, впрочем, что Толик сейчас не услышит её. – У тебя крепкая психика, вот ты и справился. У кого-то не так… И ей нужна помощь.

Толик поднял палец, чтобы разразиться новой назидательной речью, – но тут вошла испуганная, запыхавшаяся Инга.

– Саша сбежала… Не знаю, где она. Мы были в соседних кабинках, потом я вышла – а её нет… Ни рядом с туалетом, ни на этаже. Нигде.

Тихо выругавшись, Толик сорвался с дивана; Марина устремилась за ним.

Они сначала прочесали все три этажа, туалеты и лестницу; потом, внизу, разделились. Толик непрерывно звонил Саше – но та, разумеется, не брала.

Ну где же ты, – бормотала про себя Марина, выходя из арт-пространства на улицу – через арку, увитую цветами; у стены фотографировались пьяные подружки в пышных платьях. Впереди – парковка, ТЦ и вход в метро; воняет мочой и сигаретами. Могла ли она уйти так далеко? Вряд ли – она же еле ноги таскала. Куда бы она сама пошла на её месте?..

Полчаса спустя они снова встретились у арки – так никого и не найдя.

– Может, она в чужой зал зашла? – нервно закуривая, спросила Инга. – Или мы недостаточно хорошо посмотрели в здании?

– Мне уже похер! – сердито сплюнув, процедил Толик. – Какого хрена, блять, надо убегать, когда тебе помочь пытаются?! Я позвонил Тёме – пусть приезжает и сам её ищет. Муж, блять, объелся груш. Раз смогла так далеко умотать – значит, всё с ней в порядке!

– Но… – несмело начала Инга; заглянула в лицо Толику – и замолчала. – Ладно. Ты прав – ты и так уже очень помог. Она не ребенок и сама несет за себя ответственность. Мы же не можем всю ночь её искать – всю округу уже обошли.

Марина вспомнила блестящие темные глаза, широко распахнутые в благоговейном восторге – снизу вверх. Не ребенок?..

Они подавленно вернулись в зал. Толик открыл вторую бутылку виски, велел им петь – но вскоре отключился на диване. Марина и Инга беспомощно переглянулись.

– Давай пока соберем тут всё, – предложила Марина, кивнув на мусор.

Позже, уже к пяти утра, у Инги наконец зазвонил телефон – Артём с номера Саши. Инга ответила, шипя матершинные проклятья; Толик спал, ни на что не реагируя – или притворялся в знак протеста. Они пришли вдвоем; Саша виновато улыбалась – ещё более маленькая на фоне высокого мужа – и сразу рванулась к Марине.

– Марина, мне жаль… Мне так жаль!

– Всё нормально, дело не в этом, – решившись, она осторожно взяла Сашу за руки; та льнула к ней, озабоченно заглядывая в лицо. – Главное, что с тобой всё хорошо. Мы испугались. На будущее – уходить не нужно. Даже если тебе очень плохо, даже если ты… чувствуешь, что не заслуживаешь помощи, – (Саша вздрогнула), – нужно пересилить себя и остаться. И не быть одной в таких состояниях – только рядом с теми, кто может тебе помочь.

– Я знаю, всё знаю, я… Не понимаю, что на меня нашло. Так не должно было случиться. Такого раньше не было, чтобы… при Толике, – она испуганно оглянулась на него – безмятежно храпящего. – Я сорвала ему праздник, это просто ужасно!..

– Да, не спорю, – согласилась Марина, твердо глядя ей в лицо. – Но важнее сейчас твое состояние. Тебе нужно поберечь себя, и помочь себе. Это очень важно. Понимаешь?

– Да! – как пионер на линейке, послушно кивнула Саша.

– И это не должно быть просто словами. Должно быть действиями. Тебе, конечно, может быть, неприятно будет это услышать и принять это решение, да и я тебя только первый день знаю… Но подумай, пожалуйста, про врача, – Саша закивала; Марина вздохнула с облегчением. – Тут вопросы даже уже не к психологу, а к психиатру. Потому что – одышка, судороги… Всё, что выходит на уровень физиологии – это уже психиатрия. Я всё понимаю, ты много пережила, и, может быть… Может быть, разговоры не очень-то и помогут – но, по крайней мере, тебе назначат какие-нибудь стабилизирующие препараты. Должны назначить. Мало приятного, конечно, в том, чтобы пичкать себя химией, но принять, что ты не справляешься сам и тебе нужна помощь – это важный шаг.

Саша слушала и кивала с таким видом, будто Марина открывала ей какую-то великую тайну.

– Я это всё знаю – я с детства по психологам да психотерапевтам, но… Вот началось и не отпускает, какая-то фигня, – она пожала плечами. – Больше всего напрягает то, что я причиняю другим неудобства… Мне так стыдно перед тобой, Ингой, Толиком…

– Ну что ты опять заладила? Сосредоточься не на стыде и вине, а на том, чтобы помочь себе, – настойчиво повторила Марина. Саша отмахнулась.

– Ой, да себя я никогда… На первое место не ставлю.

– Вот это и плохо. Смотри, – поколебавшись, она поднесла поближе к Саше собственную руку; та тихо ахнула, разглядев белые следы. – Видишь? Это от ножа. И здесь, и здесь… – (Левый локоть, предплечье, несколько мест у правого запястья, длинный розовый след на внутренней стороне; она знала всё наизусть, как географическую карту). – А это от ногтей. От ногтей было много, больше всего – но быстро заживает, не остаётся… Ещё ноги. У меня ПРЛ.

– Да, правда?! – воскликнула Саша, почти обрадовавшись. – У меня тоже его подозревали – но не поставили в итоге.

– Ну вот. Ты вот говоришь, что мной вдохновляешься – а я тоже, видишь, творила всякую фигню, – опуская рукав, сказала Марина. – Но это не дело. С этим надо справляться. Хоть иногда и кажется, что только это приносит облегчение, но… Это неправда. Это враньё себе. И тебе нужен хороший врач, который, во-первых, правильно донесёт всё это, во-вторых, подберёт препараты. Мой, например, очень хороший.

– Скажи, пожалуйста, его имя? – торопливо потребовала Саша, поднося ей телефон. – Вот, напиши в заметках, пожалуйста!

Ну слава богу. Сама спросила – даже предлагать не пришлось.

Марина написала имя врача, клинику, ответила на новую тысячу вопросов – «а сколько длится прием? а что ты сейчас принимаешь? а как он тебя диагностировал?» Улыбаясь, Саша обняла её – и Марину будто обдало тёплой волной её радости.

Взрослый, рассудительный взрослый, который скажет, что и как делать – вот что ей нужно. На секунду Марине показалось, что она обнимает себя – десять, семь, пять лет назад. Грудь надсадно сдавило.

– Ну, давай, – пробормотала она, отпуская Сашу; как раз вошли Артём с Ингой. Судя по загруженному лицу Артёма, Инга тоже успела провести ему инструктаж. – Береги себя. Увидимся.