VIII
В году две тысящи седьмом от рождества Христова владыка Кирилл занедужил тяжко, так что на заседания епархиальнаго совета не являлся вовсе и уже словесно едва не погребаем был, и сокрушался, наблюдая властолюбивыя порывания сотружеников моих, хотя особаго сердечнаго чувства, да простит меня Господь, не имел к преосвященному, однако уважал как богоданнаго мне властителя. Себя же в мантию облеченнаго ни единаго мига не мнил и таковые мысли прочь гнал.
В ноябре скончался владыка. По заведенному правилу должен был епархиальный совет избрать достойнаго возприемника и святейшему патриарху сего возприемника на утверждение представить. А поелику многия на свою главу митры искали, то выбор по сердечному согласию решиться не мог, и едва ли бы чрез месяц обрели мы новаго начальствующаго себе. Я же собраниями сих властолюбивых мужей вовсе небрегал — но вот, подобно грому с небеси, поражает меня, и не токмо меня, но и всякаго моего сотруженика, что око Святейшаго явственно новым архиереем меня, немощнаго, зрит, и о том особое послание прибыло в епархию!
В сей грамоте Святейший Алексий свое ожидание непреложным не объявил и епархии свободу решения предоставил, но желательность сего выбора и ко мне свое благоволение особо выразил. Таковой явственной воле отца церкви нашей не дерзнули сопротивляться мои соревнователи.
И вот, сорока четырех лет от роду только, оказался аз дурной чернец митрою венчан и в мантию облекся, по вещему слову благаго моего спасителя Елеазара, неведомаго человекам! Иной же части того слова исполниться еще надлежало.
Рукоположен во архиерейское служение был я в стольнем граде Москве, по воле Святейшаго Патриарха. В оный день еще малое слово имел мне молвить Святейший:
— На тебя, Алешенька, надеюсь, не оплошай.
Во един миг нашлись мне услужители, всякому моему хотению чутко потворствующие. Келейку свою, сердцу сроднившуюся, оставил (а в обители наместником отца Феофана утвердил, мужа честнаго и тверезаго в духе, к мечтанию не склоннаго), и по совету отца Симеона, секретаря, переехал на Владыкино подворье при Святаго Благовещения кафедральном соборе, на коем подворье еще покойный преосвященный живал, здание не гораздое, но двуэтажное и со всеми самолучшими удобствами городскаго жилища, поганый ящик не исключая, и огромный до невероятия. Но не о ящике празднословлю, а особо желаю возпомнить об отце секретаре.
Во первый день по возвращении из стольнаго граду взошел я нетвердыми шагами во епархиальное управление, и чуднóй музыкой мне в ушах мое величание «владыкою» от некоего отца прозвучало, так что усумнился: въяве ли все сие? И сразу же мне отец секретарь предстал, поклоном низким, но кратким, без раболепства, а с твердостию, поклонился, обе длани на сердце возложив крестообразно, рек свое имя и значение и доложился сию минуту о готовности к службе новому начальствующему приступить. Превнимательно я разсмотрел образ отца Симеона. Был отец секретарь меня, юнца, старше едва ли десятком лет, но вид имел сосредоточенный, браду малую и клиновидную, усики тонкие, скулы чуть раскосыя и весь лик будто древляго монгола, очи великия серые, и очки со круглыми стеклами, но столь дивно было мне зреть сей облик словно татарскаго хана во православной ризе, со крестом на персях и за теми очками, и святоотеческим именем звать того мужа!
— Я отец Симеон, секретарь, владыко, — молвил и прибавил, узрев, как аз едва ли приметно вздрогнул: — Своему величанию навыкайте. Как верно покойному преосвященному отцу служил, также и вам буду служить со всем тщанием. — Именно «служить» и произнес, не обинуясь. — На малый чин мой не взирайте, ибо многое творю и примечаю, и даже отец казначей, со мной не посоветовавшись, иные вопросы не решает. Я вам человек нужнейший и вернейший отныне, попомните.
И в немногия дни явил отец Симеон столь велию полезность, что аз, немудрый, не разумел и шагу ступить без него, и воистину значение имени своего оправдал, яко «Бог слышащий есть», поелику всякому моему прошению внял и исполнить сие потруждался.