Тетрадь архиерейская

Тетрадь первая. Глава IX

IX

Ежели мнит некий невежда, будто труд архиерейский превыспрен и богодуховен, то увы сему невежде! — не презанимателен он и кольми паче не пребожествен. В две тысящи седьмом и осьмом годах от Рождества Христова аз дурной служитель потруждался в каждом дне немало о возвращении епархии храмов Божиих, прежней богопротивной властью дерзко отъятых, и об учреждении гимназий православных, и о возстановлении порушеннаго óно время, и о сотне малых дел, коих дух человечий не упомнит. Сей труд хотя и важен, и человекам во благо творится, но есть труд как бы чиновный, так что в именовании духовным владыкою слово «духовный» столь долу низводится, что и мало ощущаешь сего живительнаго духовеяния. К богослужебному деланию одному сердцем прилепился и с великим благоговением совершал, мысля, сколь многим аз жалкий раб в пример поставлен и сколь крепко должно мне посох благоустремления сжимать в руцех. Иные же заботы более мне огорчение доставляли, неже радование, и без внимательности отца Симеона, коий мне умягчал всякую твердость, и вовсе бы чашу горести мирской суеты испил до дна.

О двух услугах отца секретаря особо попомню: о первой со благодарностию, о второй с ужасом, но токмо моя мерзость сему ужасу родительницей стала.

* * *

Поселившись на Владыкином подворье, пожелал я иметь своеличный автотранспорт, и не из мирскаго суемыслия. Пеший путь до епархии и обратно до часу дневнаго времени похищал, а общественным транспортом обслуживаться никак несподручно: и для чина не лепо, и от людей неуважение, и во всем делам не поспеть, и мантию архиерейскую грязнить стыдом почитаю не ради себя, сквернаго раба, но ради Русской Церкви. Покойному владыке шофер служил, аз же водительское удостоверение имел еще с мирских своих юных лет и иного человека шоферским служением мне утруждать, епархиальную казну тем скудя, не почел потребным.

Но сколь тяжко архиерею Церкви Русской непостыдный его сану автомобиль изыскать!

Тех соработников моих не осуждаю, каковые богатые иностранные изделия себе избрали, но радения о родной стране, коей святой веры мы сохранителями поставлены, в сем не зрю нимало. Зачем уж тогда, буде авто заморское, сразу не митрою венчаться епископу, а исламскою чалмою или фескою, отчего на панагии самоцветный образ африканскаго божка не художествовать? Оно ведь тоже знатно поглядится!

Однако и отечественные изделия, кои в изобилии на улице созерцаем, скудостью красоты унылы и священноначальнику целой епархии не вовсе приличны. Покойному моем предшественнику новая «Волга» послужала, будто зрил владыка, что труд епархиальнаго властителя вовсе мироначальственный есть и никоих сладостных обольщений об ином не питал. Но мне малотвердому превыше моих сил было таким же совершенно автомобилем услужиться, который судьи, и прокуроры, и депутаты рангом помене, и прочия мирския начальники себе обыкновенным считают, и не желал сродниться мысли о дольнем только и кесарском промышлении труда моего, посему на ту «Волгу» глядел с неудовольствием и даже отцу казначею распоряжение сделал, как бы продать изделие и тем казну хоть малостью пополнить.

Все те рассуждения я пред отцом секретарем совершил, токмо что печалуясь, а не начальственную волю являя. Но какую же вещь измыслил отец Симеон!

На День ангела поздравлений не возприял, и хотя от части подивился сему, но виду не подал, желая суетному отрешаться. Но чрез неделю после того дни, едва взошед, зрю на лице отца секретаря совершенное сияние.

— Поглядите, владыко, через окошко на подарочек к вашим именинам!

И преславный созерцаю на дворе автомобиль: «Волгу» временем изделия в годах шестидесятых или семидесятых, и ту не в образе колымаги ржавеющей зрю, но в состоянии новом и превосходном. Вот, вправду, и умаления чину несть, но и не зряшное возвеличение, и никоего безвкусия, и верность родной стороне, и чиновничьим духом не смердит! Сей, рек отец секретарь, обрел на подношения от многих мирских начальствующих ко Дню ангела моего, от меня же сокрыл те подношения до времени, желая не распылять их, но купно собрать и давнишнее огорчение мое разрешить.

— Сокровище в тебе имею, отче Симеоне! — я ему тогда сердечно молвил.

— Не по чести хвалите, владыко: только службу свою совершаю, — мне отец секретарь отвечал, но видел я, что и сему монголу моя похвала не без приятности пришлась.

* * *

Вторую услугу отца секретаря возпомнить мне мерзостному столь совестно, и даже столь немалое поругание чина в ней полагаю, что вовсе поначалю сокрыть желал. Но скреплю негодование мое на собственную немощь и запишу о той без лицемерия, да зрит человек, что людское похваление и чиноуставие даже и церковное, хотя нам по нашей слабости и потребно, пред Христом Владыкою сердца нашего ничто, тлен, суета и мерзость.

Месяца после моего поставления не прошло, как вопросил меня отец секретарь:

— Кого духовником имеете, владыко?

От того вопроса возчувствовал я безпокойство и унылость, ибо в обители каждонедельно отцу Феофану исповедовался, а после начала новой службы тем священным долгом вовсе небрег.

— Если иного не желаете, владыко, — отец секретарь продолжил, — то можете мне исповедоваться: я в священство рукоположен. И то для Вас, поверьте, будет наилучшее. Во мне, владыко, — и длань на перси возложил, — всякая Ваша тайна умрет, так что ни от кого не примете поношения, а немудрым людям, хоть бы и в чине, о Ваших слабостях знать не следует: не вводите сим в соблазн слабых и маловерных.

— Неужли вам, отче Симеоне, когда таинство хиротонии над вами произведено, ни часу о собственном приходе не мечтается? Неужли по доброй воле вы себя как бы во услужение отдали и каждодневно хлопочете хотя и о важном, а все же о мирском? — невольно я его вопросил.

— Всякий человек, владыко, на свое место поставлен, и пусть совершает, к чему более всего пригоден, — он мне с твердостию ответствовал.

Поразмыслив, так и заключил аз недостойный, что не след мне во теперешнем чине иного честнаго христианина в соблазн и во грех неверия во святую Церковь Русскую ввергать моим неблагоукрашенным внутренним естеством, отец же секретарь все одно моим делам сопричастен и то бремя несет без видимаго утруждения.

И о самом первом разе сокрушился исповеднику моему о грехе любоначалия, коий в обители еще обарывал, ныне же тую борьбу вовсе оставил. Превнимательно внял мне отец Симеон, подобно как лекарь недугующего, послед же вопросил:

— И сил с тем смущением не имеете бороться, владыко?

— Немощен и убог, отче! — молвил ему на то. — Да и где досуг обрету на молитвенный не то чтобы подвиг, но хотя бы усердие, когда иной день по девяти часов в церковных хлопотах пребываю? Сам ведаю, насколько сие позорно, увы мне грешному.

На то кивнул отец секретарь и умолчал, браду свою двумя перстами огладив.

Чрез три дни подает оный мне расписание дневное.

— Что же это, отец секретарь? — почитай и осердился я. — Даже птаха божия, и та досуг имеет, а Вы мне о семи часов некую «товарищескую встречу» уставили?

— Не обязываю, владыко, но сердечно Вас прошу на той встрече быть. Извольте поглядеть, и адрес указал Вам.

— Так даже и не в епархии назначено, дурной человече?

— Нет, владыко, не в епархии, но в двух шагах от Вашего подворья, так что автомобиль Вам не потребен. Также и облачение особое.

— В чем то особие?

— В том, владыко, что камилавку не рекомендую вам. И даже… иные все облачения нежелательны, и ни панагии, ни креста не надевайте.

— В подряснике мне, что ли, обретаться, честный отче, яко чернецу?

— Нет, владыко, а в светской одежде. И последнюю просьбу до Вас имею: на той встрече не говорить без крайней нужды.

— Да что же ты мне назначил, скверный?! — тут я в сердцах возопил. — Или душегубство какое умыслил? Что сие за «встреча товарищеская», и кого ты мне товарищем положил?!

— Нимало, владыко, не душегубствую, и сильно обижаете меня таким подозрением. Настаивать не дерзаю.

— Только, отче, твою верность многажды испытав, и повинуюсь тебе, — отвещал с воздыханием.

Дорогою изрядное любопытство меня разобрало: что же за чуднóе сретение, на кое архиерей как мирянин обыкновенный являться должен? Не назначил ли мне отец секретарь зрителем быть некиих тайных деяний? Что ежели пришед по сему адресу, богопротивному языческому ритуалу соприсутствую, коий иные православные монаси творят сокрытно, что на то и посылает меня отец Симеон: обнаружить и разгромить сие непотребство? В последней мысли особо уверился и следовать наставлениям отца секретаря решился.

Постучал во дверь указанную, отклика не обрел, ту дверь толкнул и вошел в городское жилище. Сколь ни тщился, не узрел в полумраке того жилища образы божков поганых. Не то узрел! Узрел изумленно в сажени от себя деву вовсе нагую. Она же моего явления не только не возтрепетала, но будто и ждала мя позорнаго, яко гостя ее ложу. И тако увы мне, жалчайшему, увы, горе мне, лжечестному, коего Христос наш Господь обличит в Судный день! Не устоял…

На другой день первоначально от стыда и взор возвести не мог на отца секретаря. Но скрепившись, дверь в кабинет затворил и молвил ему тихо.

— Что же ты соделал, негодный? Как же мне от и-е-р-е-я сей путь осквернения пришел?

— Попомните, владыко, апостола Павла: лучше жениться, чем разжигаться, — тот ответствовал невозмутимо.

— Так жениться же, неразумный, не блудницу навещать!

— Вам, владыко, по чину первое никак невозможно. Неужто полагаете, будто ничтоже сумняшеся потворствую той слабости? Но чрезмерного греха, поверьте, владыко, не вижу. И худшее Ваш предшественник преосвященный творил, не в укор тому. Если же почитаете за грех, то я, владыко, я один сему греху полный автор и производитель, с меня спрошено будет! Ныне, если как на мерзость смотрите, то легче Вам и обороть будет грех через то мерзостное ощущение. А отвечайте, владыко: так-то разве не легче, чем ежечасно распаляться? Не благоустроенней в мыслях Ваших?

Я же со стыда только воздыхание произвел.

— Так-то, — отец секретарь заключил увещевательно. — Не о себе думайте, а о благе людей и церкви, владыко!

С тех пор полагал, убогий, что от позора и недостоинства моего, от того случая изошедшаго, накрепко в сердце своем поставлю ни разу более сладострастнаго помышления не допустить. Но се человек!, о сколь убожественны есте! Еще два раза каялся отцу секретарю в безобразном помышлении, и всякий раз в своем расписании молчаливую запись о «товарищеской встрече» обретал. Один раз мужество обрел через отца Симеона отменить оную, другой же паки пал…

Ныне, как помыслю, что заплачено было той блуднице из епархиальной казны, честными прихожанами и прихожанками в немудрящей простоте сердца своего из добровольных подношений пополняемой — и на что?, на скотскую забаву архипохабника!, — что иереем Церкви Российской сия оплата блудодейственнаго тружения молчаливо совершена была, немотствует ум и сердце пронзаемо копием раскаяннаго устыжения. Но при том возбраню ли отца Симеона? Напротив, честнаго служителя своему священноначалию в нем зрю, да не возлягут многие грехи мя сквернейшаго чернеца на его главу.