Девятая Парковая Авеню

~~ ЧАСТЬ 1 - ЛИЧНОСТИ ~~ Глава 1. Альфред - Ангел, ты завтра свободен? - неожиданный голос Фредди прозвучал у меня прямо над ухом. - Нет, - я откинул голову назад, постепенно приходя в себя. Вырывался из глубокой задумчивости, правда, без серьезных последствий для нервов на этот раз. Кажется, попойка продолжается не более часа, а значит, никто не заметил, что я спал с открытыми глазами. Это хорошо. - А чего ты хотел? - Ну... у моей девчонки день рождения, я хочу подарить ей какие-нибудь красивые шмотки, а никто, кроме тебя, не разбирается в тряпках. Правда, у тебя слишком хороший вкус, а значит, вещица будет мне не по карману. Но я хотя бы буду знать, в каком направлении искать, - все это Фред выпалил на одном дыхании и умоляюще глянул мне в глаза. Меня одолели новые полусонные мысли, нахлынули, но мягко, будто погрузив в себя по щиколотку. Что делает Альфред поздно вечером в пабе для сотрудников “Compare2State”, кто его впустил или как он проскользнул мимо всегда бдительных вышибал? Зачем я сдался ему с этой диковинной просьбой? Он обожает меня, знаю, но вот так неуклюже нарушать родительский запрет – из-за очередного предлога, чтобы побыть со мной? Я должен мягко отшить его. Дать понять, что он свернул не туда. Не кормить ложными надеждами. А вместо этого... - Завтра в полдесятого утра. У меня есть только два часа. Если опоздаешь... - Ура! Спасибо! - он дважды подпрыгнул и унесся куда-то через черный ход. Кайл и Энди проводили его окосевшими взглядами и просто вернулись к своим пивным кружкам. А охрана так и не шевельнулась. Коррумпированная хрень какая-то получается. Я пожал плечами и глянул в свой бокал: на дне плескалось немного мартини. Оливку я вытащил шпажкой и рядом положил, не люблю их за горько-терпкий вкус. Сидевший рядом пьяный мужик, храпевший лицом в тарелку с салатом, дернулся во сне и упал с высокого табурета. Я не обратил бы внимания – слишком отстранен и расслаблен был, – но у него из кармана выпала сигаретная пачка, которую я ему одалживал в начале вечера. Потому я вскочил сам, наклонился и посмотрел на его выпачканное в помидорах лицо. Очки без оправы, нос с горбинкой, светлые усики... Определенно он похож на Руперта Ламарка. Я взял салфетку и убрал с его глаз и щек пару овощей. При более внимательном рассмотрении он точно оказался Рупертом. Ладно, пусть спит. Не буду тревожить старого друга. Зловредное хихиканье тоже приберегу на утро: Альфред Ламарк сногсшибательно разминулся со строгим папочкой. Его счастье, что не попал под обстрельный огонь нотаций. Выписать их Руперт мог лишь до пятого бокала. А сорванец-то не промах! Четко рассчитал всё: и папин внеплановый четверговый кутёж, и моё плановое присутствие, и... словечки, небось, о тряпках и девочке тоже тщательно отрепетировал. Но довольно пустых теорий. Допиваю мартини и смотрю на часы: они показывают без пятнадцати полночь. Мне пора на работу. Город раскрывает объятья в тени слепых аллей, глухих переулков и немых подворотен. Там никто не придет на помощь, там имеют дурную привычку умирать или пропадать без вести. Там безнаказанно гуляю только я.   * * * Ну и местечко. Дешёвое, вонючее и обшарпанное. По-моему, это самый вшивый бордель во всем западном Лос-Анджелесе. Внутрь заходить мне противно, потому клиента я жду на стоянке, сидя за рулем своего автомобиля. Успеваю выкурить одну за другой восемь сигарет и съесть плитку светло-молочного шоколада. Скучно, однако же. Я б с удовольствием послушал в плеере Кирсти, но, боюсь, пропущу нужный момент. Наконец, когда я уже почти решился выйти и купить себе чипсов в круглосуточном киоске, он приехал: помятый Ситроен с номерами, которые мне дал босс. Пристроился прямо за моим таким броским – это очень ловкая иллюзия заметности там, где ты неуловим и превосходишь в скорости, особенно для полиции – Феррари. Что ж, он бросил машину перед моим носом, это значительно упрощает дело. Заминировать её под днищем – дело тридцатисекундное. Он с кресла водительского вставал дольше. На нём длинное серое пальто и шляпа, а в руках – тонкий дипломат. Неспешным шагом он идет ко входу в бордель. Стоящий там громила как будто не специально загораживает ему путь. Пока они пытаются договориться на пониженных тонах, я бесшумно вылезаю из машины со стороны проезжей части, выполняю детский трюк с бомбой и ползком подбираюсь к стене дома. Черный облегающий плащ весьма способствует моим стараниям остаться незамеченным. Теперь я сливаюсь с темнотой дружественного мне города и неслышно подхожу к дверям, где спорят эти двое. Смысл разговора я не улавливаю, потому что не хочу – сосредоточенно разглядывая небеса и поигрывая ка-баром[1] в руке. В критический момент мои мозги отключаются, всю работу выполняют мышцы, а они натренированы исключительно, движения доведены до полного автоматизма. Я не хвастаюсь от переизбытка скромности, и мышцы – заслуга не моя, а моих озверевших учителей. Вот и сейчас я думаю о чём угодно, но не о том, что сделаю в следующий момент. Я просто вижу... Клиент пошатнулся и упал. В его шее под затылком глубокая рана. Ночь стала чуть чернее, грязнее от крови, а её запах, оу... Охранник остолбенел на пару секунд и потом только обернулся. Но меня уже нет, сделал ноги, и ноги молнией принесли меня обратно в машину. Сижу за рулем, положил на него голову, дверца приоткрыта (захлопнуть ее сейчас же означает слишком большой риск нашуметь и спалиться), дыхание сбито, а сердце, как обычно, провалилось в желудок. Да-а... ему, этому несчастному запрессованному комочку миокарда, ужасно не нравится мое поведение. Моя сверхбыстрая реакция, сила и скорость. Мои кратковременные полеты над бесчувствием. Мое неадекватное, не поддающееся никакой логике и анализу настроение. Моя чёртова работа киллером, в конце концов. Оно горько вопрошает разум об одном и том же, задает свой порядком надоевший вопрос и в этот раз: «Почему меня угораздило поселиться в груди у такого, как ты?» Почему, почему... Почем я знаю почему! Так надо было. В дела небесной канцелярии, решившей этот вопрос таким странным идиотским способом, я вмешаться не могу. Мы достались друг другу, ну вот и супер, замри. Не хочешь? Ну тогда страдай. Страдай, миокард, я, как всегда, не буду тебе мешать. Возмущайся сколько угодно, проклинай меня. Но мы выжидаем ещё двадцать минут, отмечаем в протоколе полное отсутствие полиции, которую не вызовут в этот поганый район и конкретно к этому борделю – потому что зассут связываться с законом – спокойно захлопываем дверцу, уже не рискуя себя выдать, и едем домой. Мне выспаться надо, между прочим, если ты не заметил.   * * * У-у-утро. В подвале страшных снов я оставил три горсти воспоминаний. А пронзительные трели будильника сегодня даже не бесят. Выключаю его спокойно, а не швырнув об стену, и машинально проверяю день на маленьком перекидном календаре, стоящем рядом: восьмое апреля, пятница. Эта дата, сочетание цифр, привели меня почему-то в хорошее расположение духа. Холодные струи воды в душе довершили дело. И вот я чем-то очень довольный стою нагишом перед длинным зеркалом и перебираю одежду, решая, что бы такое надеть на встречу с Фредди. Музыкальный центр включается сам – это финальный из моих будильников, чтоб уж наверняка продрать глаза – и из динамиков над зеркалом и из-под кровати льется до боли знакомое начало песни: «Было время, когда дыхание моей жизни билось в тебе…» Жесть, но моя техника знает мои привычки и слабости даже лучше меня самого. Иначе просто не объяснить, почему этот серебристый куб с надписью «Sony» начинает мое утро только с самых любимых песен. Мои вкусы довольно брутальны: французские блэкари Anorexiosa, их норвежские коллеги Havoc, горячие финские металлеры Cyclops, их друзья-коллеги инфернально-готические Ice Devil... И последние мне нравятся больше всех. Их вокалист, Кирсти Лайт – впрямь будто дьявол, одевшийся в человеческую кожу, с задыхающимся дьявольским голосом. «Не криви уж душой, дело не в музыке, не в голосе. Ты по уши влюблен в эту заурядную рок-звездочку. Как прыщавый подросток. Тебе лет сколько, Энджи?» Я тебя не слушаю, НЕ слушаю! Просто одеваюсь. Уже оделся: в облегающие бледно-голубые джинсы,  зауженные к низу, чёрную футболку с багровой эмблемой Ice Devil – и на спине тоже, и полуразвязанный джинсовый галстук, потому что мне такое нравится и плевал я на моду. Зато если сегодня нечаянно сдохну, то перед коронерской службой и патологоанатомом не стыдно будет. Шмотки сидят, как влитые... («Кого уедешь совращать?») ...осталось влезть в «тапки» на любимой трехдюймовой платформе, не удариться о притолоку на выходе, а то я ростом с капитана национальной сборной по баскетболу, забраться в машину и ждать прибытия Альфреда. Но зачем я обманываюсь? Я давно сбежал на улицу, вжался в удобное автомобильное кресло, откинул голову, а в ушах по-прежнему звенят слова «Воскрешения». Голос Кирсти, то терзает душу, то согревает. Да, я люблю его, северного дьявола, ледяного, совершенного, златоустого, зеленоокого... Чувствую любовь в те редкие минуты, когда перестаю бешено ненавидеть себя.   * * * - Привет. Я не опоздал? - Фредди, как завороженный, уставился в мои прищуренные глаза. Он бежал с автобуса, он несся как угорелый ко мне, он сбил себе всё дыхание, но при виде меня ему, как всегда, не хочется, да и не нужно дышать. Я твой воздух, малыш? Ты совершаешь ужасную глупость, ты очень хреново выбираешь, кем дышать! - На пятнадцать секунд. Но я тебе прощаю, - я отвернулся, чтобы он больше так не пялился. Завёл мотор. - Мы катимся в Беверли-Хиллс. Бульвар Сансет, Родео-драйв, Италия, Франция, всё по высшему разряду. - Что?! Но я же ничего не смогу там купить! Ангел, мне бы хоть в Санта-Монику, в аутлет, на распродажу, ну зачем самые мажорные магазины, отец меня убьёт! - Сколько у тебя денег? - Триста восемьдесят восемь баксов и двадцать девять центов, - он позвенел мелочью в кармане школьных штанов. - Давай три сотни. Выберем что-нибудь модное, но не крикливое, как ты правильно сказал – ты не шаришь, зато я шарю, и твоя пассия умрет от восторга. А разницу в цене я покрою. - Боюсь, она будет слишком велика, - он робко косится на меня, в широко распахнутых голубых глазах сквозит радость и недоверие. И обожание, как всегда, неприкрытое обожание. С удовольствием упал бы на руль, чтобы избавиться от этого преданного взгляда. Странный малыш. А как бы ты смотрел на меня, если бы знал, кто я?   * * * Руперт Ламарк – единственный человек, имеющий «счастье» быть моим другом и знать. Всё знать: кто я, что я, где работаю... а в особенности, где работал. Его наивный сынишка Фредди пребывает в уверенности, что я, как в кино, мегакрутой засекреченный агент национальной разведки, а потому о роде моих занятий говорить не принято. Мелкий благовоспитанно не удивляется роскоши, в которой я живу; не удивляется тому, что я хронический холостяк и никогда не упоминал о наличии девушки; не удивляется внезапным приступам чего-то, что сильно смахивает на депрессивный упадок сил – а также падение в транс. А ведь порой ему хочется орать во весь голос от непонимания. Я вижу, он мучается, потому что хочет, но не может избавить меня от некоторых проблем, которые слишком взрослые, чтобы он понял хотя бы часть их. И он просто рад, что мы общаемся, что он может прийти и подоставать меня, что я терплю его, не считаю скучным сопляком. На самом деле меня обезоруживает его глубокий детский краш. Как можно любить меня настолько молча и безропотно?   * * * На встречной полосе отчаянно засигналили. Ну, бля, мне нужно смотреть на дорогу, а не мрачно копаться в собственной башке! Дурацкий мозг, дурацкие нервы! Фред прерывает моё самобичевание, тихонько спрашивая: - Ты опять провалился в транс? - Ага, типа того, - мы свернули на самую правую полосу. - Извини, сейчас я не хотел. - Ничего. С тобой даже разбиться было бы приятно. Я ожидал подобной фразы – когда-нибудь, но не сегодня! Фредди застал меня врасплох. Сбрасываю скорость и удивленно скольжу взглядом по его лицу: оно горит от смущения. Несомненно, он клянет себя сейчас последними словами за то, что не прикусил язык, как делал это обычно. Бедный мальчик. Он последний, кого я хотел бы видеть жертвой моей модельно-андрогинной внешности и низкого прокуренного голоса. Однако вынужденная молчанка затягивается. С некоторым облегчением я вижу, что мы почти доехали до Родео-драйв. Впереди целый ряд фирменных бутиков женской одежды и обуви, и я даже сообразил, что обязан сейчас сделать. Поскольку лечить мелкого от подростковой влюбленности – дело точно не для моих грязных рук, я должен хотя бы успокоить его и дать понять, что не сержусь за необдуманно оброненные слова. Мы припарковались у первого же магазина – кажется, это Chanel Fashion BH. Я повернулся и притянул Фредди к себе. Впервые обратил внимание, что его тонкие нервные губы всегда приоткрыты для меня. Словно в постоянном ожидании поцелуя. - Ты знаешь?! - в его чистых глазах испуг, чуть ли не паника. - И давно?.. - Достаточно давно, чтобы любить, - я приобнял его, наклонился поближе. И понял запоздало – это было крупной ошибкой. Фред, буквально обожженный моим дыханием, вздрогнул, теряя голову, застонал и попытался поцеловать, пролезть в мой рот мокрым языком. Я тут же отодвинулся, уклоняясь в сторону, и договорил: - Но как младшего брата. Страшный облом? Он ненавидит в этот миг меня, себя и целую планету обезьян-людей? Да. Да, чёрт возьми. Мне очень хорошо знаком вид этого разочарования. Сколько раз мне приходилось наблюдать его появление в глазах людей, пытавшихся вступить со мной в более-менее тесную близость? Десятки? Сотни раз? Я не знаю. Но каждый раз, когда созерцаю это адское крушение всех надежд, против воли вспоминаю тот проклятый вечер... когда я перестал быть ребёнком.   * * * Отцу и матери в каком-то смысле повезло. Преступник убил их раньше, чем они проснулись и почуяли неладное. Этому больному мерзавцу нужны были не они, но, конечно, их он убрал в первую очередь. Чтоб не помешали. Наслаждаться. Дом почти не уступал в роскоши моему нынешнему, но ни деньги, ни какие-либо другие ценности ему тоже не были нужны. Хозяйским шагом, никуда не торопясь, он прошествовал в мою комнату и стащил меня с кровати. Еще не выбравшийся из сладкого сна, наполненного розовыми единорогами и золотой сахарной ватой, восьмилетний мальчик с растрепанными темными волосами и перепуганными глазами на пол-лица был его единственной целью. Вершиной треугольника его безумных желаний...   * * * Стоп, на этот раз хватит. Фред – самый милый и невинный человек из всех, которых я знаю, а значит, продолжать вспоминать дальше из-за него и его чувств будет чистейшим кощунством и надругательством над светлой памятью моих родителей. Мы в магазине. Пора выполнять обещание. Ну же, Господи, заставь себя смотреть на манекены с дорогими тряпками! ___________________________________ [1] Ka-Bar USMS – боевой нож.