Веди меня в танго на ощупь

Глава 4

Крис жил в небольшом высотном кондоминиуме на самом севере Бруклина, севернее Гринпойнта. Его небольшая студия располагалась в мансарде на самом верху пятиэтажного здания, и чуть скошенные под углом к потолку окна открывали по вечерам и утрам потрясающий вид на сверкающую Ист-Ривер и другой её берег, остров Манхэттен, всегда светящийся в ночи огнями высоток и неоновых реклам, как чей-то юбилейный торт.

Крис любил уходить и возвращаться сюда — от работы в Лонг-Айленд Сити рукой подать, тем более на машине. А если в планах имелось продолжение вечера, всегда можно было оставить свой вайб на охраняемой стоянке у производства и спокойно добраться на метро — здесь всё было рядом, даже недорогая любимая кафешка «Тендер Трап», где можно было и поесть, и выпить чего-нибудь, на что обычно не хватало памяти купить в супермаркете целую бутылку. Крис вообще редко пил.

Но помимо высоких окон был ещё и встроенный шкаф с этими чёртовыми зеркальными дверями, что посоветовала ему Хейли. Он и прислушался только потому, что собственных идей не было, а Хейли… она ведь их дизайнер мебели? Не особо заморачиваясь, она взглянула на квартиру и тут же уверила его, что лучше зеркальных створок не придумать: «У тебя современный хайтек-интерьер, всё остальное будет смотреться убого. И опять же, решится вопрос зеркала в прихожей. Крис, у тебя вообще тут есть хоть одно зеркало, а? Или у тебя фобия какая? Похоже, придётся в лифте», — и она с едва сквозящим в кратком жесте недовольством убрала блестящий цилиндр яркой губной помады обратно в сумочку. Сколько Крис её знал, она всегда предпочитала броские тона — алый, вишнёвый… Лучше всего в памяти отпечатывались её ярко накрашенные губы. И только после них из тумана выступали черты лица: красивые высокие скулы и живые карие глаза под густыми тёмными бровями. Нет, он даже не предложил ей чашечку кофе тогда в знак благодарности: Хейли ему нравилась, она много улыбалась, и её симпатичное лицо и женственная фигура на самом деле разбавляли их угрюмую мужскую компанию, но он встречался с Элли и не собирался делать глупостей.

Или… может, потому что ему просто было плевать.

Зачем он её послушал? Чёртов шкаф. Он уже не раз планировал хотя бы заклеить створки мебельной матовой плёнкой. Но зеркало пользовалось популярностью у Элли, которая каждый раз крутилась возле него перед выходом. А то, что оно бесило лично Криса… Иначе, как расстройством, это нельзя было назвать. Что бы это ни было, но зеркало было ни при чём. Крис знал — и всё равно ненавидел его.

Каждый раз он приходил домой и, пока разувался, присаживался на стальную скамью с изящным деревянным сидением. Скидывал обувь, блаженно вытягивал вперёд ноги, двигая уставшими пальцами; поднимал голову и… встречался взглядом с ним. Он привык к этому зеркалу за год, он знал, что оно есть: ровно напротив входа, две огромные зеркальные створки во всю стену. И каждый раз вздрагивал, встречаясь в сумраке прихожей, куда закатные отсветы из окон едва добивали, с самим собой. Наедине, без других людей в обществе зеркала было чертовски неуютно. Он даже не мог отвести глаза — что, вообще, за бред, бояться взгляда собственного отражения? Но зеркало словно увеличивало его глухое одиночество. Он был в нём, как заключённый в не по размеру громоздкую раму портрет. Тот, другой, за стеклом, казалось, смотрел не с презрением даже, а с великим разочарованием. И усталостью. И Крис этого терпеть не мог. Разве он был в чём-то виноват? Разве он не пытался всю свою жизнь? Разве он не старался быть лучшим парнем для Элли? Или сейчас с этим чёртовым танго?

И квартира эта, после её ухода словно вылизанная, как больничная палата, когда увозят куда-то то ли умершего, то ли выздоровевшего пациента, готовая к новому вселению… Так было тошно от её нарочито блестящей пустоты каждый вечер. Крис не знал, зачем купил её, влезая в неплохой кредит. Если бы поработал ещё немного, смог бы позволить себе небольшой дом. Иногда Крис мечтал о собаке и большой гомонящей семье…

А иногда думал, что нет ничего лучше, чем стоять вечером в полной темноте перед чуть скошенным окном, греть руку о кружку с чаем и смотреть на Манхэттен на том берегу реки. И гадать, сколько таких же никчёмных скитальцев смотрят ему в ответ. И почему люди всё равно трепыхаются, пытаясь казаться и существовать, даже не видя никакого самого отдалённого смысла в своих действиях? Зачем?

Крис никогда не пытался найти ответов — только допивал чай и отправлялся в кровать — читать перед сном. Это успокаивало и отвлекало от мыслей. А с утра начинался новый виток.

И Крис даже снова привык к этому, вошёл в размеренный ритм своих дней, снова обжился в пустой вылизанной квартире без всех тех милых женских мелочей, на которые он не обращал даже внимания раньше, и без которых теперь казалось, словно его дом перестал дышать: женское бельё в стирке и на сушке, туфли, резинки для волос на стеклянной полочке в ванной… Эти бесчисленные средства для кожи — когда Элли забрала всё своё, ванна на самом деле показалась ему разграбленной. И даже розовый лифчик на полотенцесушителе, обычно порядком его раздражавший своим ядерным оттенком, сейчас вспоминался милым элементом декора. Но время шло, и Крис правда снова привык к своей вернувшей суровый холостяцкий вид квартире. Привык к изматывающей работе над новым масштабным проектом на производстве и к тому, что теперь они со Скарлетт репетировали у Себастьяна целых три раза в неделю — и по вечерам в понедельник, среду и пятницу он не приходил, а приползал домой едва ли не на четвереньках. Себастьян выжимал из них все соки.

Он оказался колючим и требовательным тренером — и этого совершенно нельзя было предположить, глядя, каким мягким и ироничным он был со своим основным классом танго. Крис до сих пор помнил тот короткий беспомощный взгляд — хотя больше его не видел, словно отрезало. Себастьян скакал вокруг них, контролируя каждое движение их со Скарлетт тел, наставлял, показывал, поправлял позиции рук и ног и экспрессивно ругался на испанском. А однажды разошёлся настолько, что чуть не вырвал прядь своих длинных тёмных волос — а всё из-за него, из-за Криса.

Разве он виноват, что никак не мог угодить Себастьяну? Он старался, видит Бог. Внимательно слушал и выкладывался из последних сил! Он ведь танцор, он прекрасно понимал все его требования, хоть и считал половину из них излишне надуманными и претенциозными. Чего стоило только это: «Тяни носок, словно ты уже летишь над пропастью!» или: «Урони её! Роняй! Но поймай в самый последний момент. Боишься? Какого чёрта, ты мужчина или кто?» — и, конечно, он показывал снова и снова, как должно быть — идеально, артистично, отточено. У Криса краснели уши и шея от стыда, он не мог понять, что именно у него не получается и почему — ведь к Скарлетт Себастьян не придирался настолько яро. И снова, снова ничего не выходило, при повторах постоянно выскакивала хотя бы самая маленькая оплошность, которая давала Себастьяну повод взорваться и осыпать их очередной волной испанской эмоциональной ругани. Крис не пытался уточнить, что именно тот говорит: по интонациям и без конкретики было ясно. И до того обидно, что сегодня он едва не разревелся злыми, бессильными слезами.

Дико, но сегодня он сам остановил танец в середине тирады Себастьяна и, не в силах больше терпеть, уселся прямо на пол спиной к нему, зло задирая свою футболку и яростно растирая ей лицо, смазывая пот со лба, носа и скул. Потому что чувствовал — ещё немного, и он будет судорожно рыдать, как девчонка. Всего за месяц Себастьян довёл его до состояния такой неуверенности в себе и подавленности, что это вполне могло случиться — Крис сидел на полу, слушал учащённое дыхание Скарлетт над собой и чувствовал, как подкатившая к самой поверхности истерика шаг за шагом отступает, снова опускается на дно.

Как вдруг Себастьян пролетел совсем рядом с ним, схватил свою кожаную куртку с вешалки у входа и со словами: «Невозможно так дальше работать, просто издевательство…» — выбежал из студии, громко хлопнув дверью.

— И что это было? — словно не веря во всю абсурдность ситуации, тихо спросила Скарлетт.

Крис выпутал лицо из майки и посмотрел на подругу, возвышавшуюся над ним; затем на дверь — та захлопнулась — и обратно. Скарлетт в недоумении перевела взгляд с ещё вибрирующей от удара двери на него.

— Без понятия. Кажется, мы его допекли. Я допёк, — уточнил Крис. И отчего-то стало так горько и муторно, что он вздохнул и наклонился вперёд, почти складываясь в позе бабочки. — Я на самом деле так плох? — прогундел он в собственные ладони.

— Чушь, — Скарлетт тут же опустилась рядом на гладкий светлый паркет и погладила по спине. — Мне очень нравится, как у нас получается. Потрясающее чувство, знаешь… как исследовать новые страны. Дух захватывает.

Крис не знал, что сказать в ответ. В его голове почему-то пронеслись мысли, что в новых странах, особенно если это страны «третьего» мира, могут обворовать, а то и вовсе лишить жизни. И это не считая укусов насекомых, неизведанных лихорадок и диких животных. Удовольствие от такого исследования явно ниже среднего.

— И что нам теперь делать? Уходить? — спросил Крис больше у самого себя.

— Без понятия. Он ведь даже не закрыл…

— И всё же, я, наверное, домой. — Крис распрямился, а потом тяжело поднялся и пошёл в сторону небольшой мужской раздевалки, приняв решение даже не мыться здесь. Просто… с него хватит этого цирка. — Тебя подвезти?

— Если не сложно, — расстроено вздохнула Скарлетт и побрела за ним к соседней двери.

В воздухе ещё звучала на повторе мелодия их танго — которое Себастьян одобрил и даже помог придумать потрясающий танец, захвативший Скарлетт сразу, — а Крис не собирался противиться взгляду её загоревшихся глаз. Вот только небольшая площадка с кирпичной колонной посередине сейчас была пуста, и никто не танцевал на блестящем паркете, вытворяя все эти бесчисленные любимые Себастьяном «гиро» и «ганчо». И от этого музыка казалась осиротевшей и покинутой, как страстная женщина, выбравшая себе в спутники неверного ветреного партнёра. Крис развернулся и, надеясь, что делает это правильно и безопасно, выключил музыкальный центр Себастьяна, вытаскивая из разъёма их флэшку.

Он почему-то был уверен, что Себастьян не ушёл далеко. Наверняка сделает пару кругов вокруг здания, остынет и успокоится — на улице под вечер всё ещё становилось зябко — и вернётся. И лучше бы, чтобы к тому моменту их в помещении не было. Потому что он не представлял, что говорить. Так неловко у них все выходило. Себастьян словно сам почувствовал постфактум ту едва мерцающую грань, за которой Криса бы прорвало, и он размазывал бы по щекам злые слёзы. Унизительно. А ведь он никогда в жизни не плакал с момента, как был семилетним мальчишкой — не было даже желания.

Крис всё сидел на скамье в прихожей своей студии напротив зеркала и смело смотрел себе в глаза. Становилось всё темнее, и силуэт отражения едва угадывался. Свет включать совершенно не хотелось. Он смотрел с вызовом из последних душевных сил, и казалось, что весь контур его тела словно становится мутным и сливается с тенями в углу, оставляя только этот взгляд. Он разваливался на куски, исчезал. А в голове всё звучал голос Себастьяна: «Нет, Крис. Не так. Больше чувства. Расслабь бёдра! Меньше движения. Не надо стесняться, ты должен обхватить её сильнее. А сейчас отпусти так, словно она тебе больше не нужна. Отпусти её! А сейчас верни. Беги к ней! И — энроске. Обхвати и закрути её! Крис…» И усталый недовольный вздох, и всё повторяется снова, и снова, и снова. Отвлечённо от танца каждая реплика казалась напыщенным бредом, но когда они репетировали, Крис понимал чем-то глубоко внутри себя, о чём именно Себастьян говорит ему, чего от него хочет. Словно он общался на древнем языке, который Крис когда-то знал, но сейчас за отсутствием практики не помнил ни одного слова, пытаясь уловить смысл по интонациям. И это его щенячье старание вкупе с невозможностью понять до конца только злило Себастьяна — и ранило, и бередило без того замученное нечто внутри него самого. Отпусти… а потом верни. Зачем? У Криса не возникло даже мысли вернуть Элли. С того раза они и не созванивались больше. Зачем? Если человек признался в нелюбви и всё для себя решил? Что он мог предложить ей? Смешно, но даже факт измены не особенно задел его. Расстроил, но глубинно задел меньше, чем любая из реплик Себастьяна за прошедший месяц.

И это страшно злило, призывая ворочаться неопознанное нечто внутри. Словно в прогоревший костёр тыкали палкой и с силой дули, надеясь вызвать языки пламени.

Крис поднялся на ноги и вдруг принялся медленно и сосредоточено раздеваться. Он снял с себя всё, оставив только простые хлопковые трусы, и, перешагнув через одежду на полу, отправился к углу с ресивером: он любил музыку и хорошее, качественное звучание. В аккуратной колонне на железных реях у него был закреплён ресивер, музыкальный центр с возможностью чтения и воспроизведения любых музыкальных форматов, и жемчужина его коллекции — современный проигрыватель для пластинок. Тут же ниже за стеклом стояла в ряд вся его золотая коллекция музыки, начиная от Армстронга и Пресли.

Крис включил технику и вставил флэшку в разъём центра, тут же привычно находя восьмую композицию. И, встав наизготовку в центр пустого пространства между огороженной барной стойкой кухней и диваном, означавшим начало гостиной, принялся слушать вступление.

Затем поднял напряжённую руку и устремил взгляд в сторону, представляя, что видит полный экспрессии ответный взгляд Скарлетт, — и начал повторять, оттачивать свои движения, пытаясь вспомнить каждое дельное и обидное замечание Себастьяна.

Он не знал, сколько раз на повторе проиграла их композиция — в ушах уже пульсировало от упругого ритма гитары и скрипок, шли мурашки от густого хриплого голоса, звавшего: "Роксэн!" Он так и не ужинал и даже не помылся. Выпив стакан воды перед сном, Крис с ощущением убийственной усталости свалился поверх покрывала в свою холодную постель и заснул мёртвым сном.

Молочное озеро со светлячками ему больше не снилось, хотя иногда он ловил себя на мысли, что скучал по тому месту. Не по удушающему объятию воды, а… по ощущению манящего тепла и покоя, по неверному мерцанию светлячков в белёсом тумане. Ему редко снились такие красивые — и настолько же страшные сны. Он хотел узнать, кто вытянул его из прошлого ужаса и зачем.