Вожделение и возмездие

ПОИСК. Часть 3

Вадим прошёл с квартал и, убедившись, что его преследователь не отстаёт, завернул в магазин товаров для дома. Зайдя внутрь, Горюнов огляделся. Прямо с порога он попал в секцию светильников. Всё лучилось и сияло, отражаясь в висевших по стенам зеркалах. Неподалёку служащая отдела занималась с покупателем, расхваливая преимущества одного бра перед другим. Мужчина терпеливо улыбался и в знак согласия кивал головой.

Вадим двинулся было к другому выходу, но передумал. Он остановился возле высокого торшера и стал ждать появления наблюдавшего за ним человека. Его преследователь некоторое время потоптался на улице, но обеспокоившись долгим отсутствием объекта, зашёл внутрь.

Это был молодой черноволосый парень, высокого роста и геркулесового сложения, привлекающий к себе внимание. По его растерянному виду было видно, что в роли филёра ему приходится выступать не часто, и что эта роль его тяготит. Разглядев парня ближе, Вадим задумался. Для чего посылать огромного неопытного юнца шпионить за ним? Видимо, только для того, чтобы попугать и заставить нервничать. Государственным структурам не было смысла его запугивать. Следовательно, возникала задача узнать, кто этот человек, и кем он послан?

Парень, наконец, нащупал взглядом Паломника и, облегчённо вздохнул. Пытаясь скрыться за большим кожаным абажуром, он на мгновение потерял объект из виду. Неожиданно на его затылок легла чья-то горячая рука.            

- Я не сделаю тебе ничего плохого! - услышал он с беспокойством. – Повернись и ты увидишь меня!

Парень послушно повернулся и встретился взглядом с собеседником.

- Я тебе не враг! – донеслось до него, как из другого мира. - Расскажи мне то, о чём я тебя попрошу! Как твоё имя?

- Ахмад. - неожиданно для себя, добровольно произнёс парень.

- Хорошо! - снова услышал он. - Почему ты следишь за мной?

- У меня приказ.

- Чей приказ?

Ахмад замялся. Со стороны казалось, что встретились двое знакомых и мирно беседуют.

- Я не могу... - едва слышно промямлил он. - Я боюсь!

- Ты можешь мне доверять! - успокоил его вопрошавший. - Кто тебе приказал?

- Генерал Чатаев!

- Откуда у него информация обо мне?

- Не знаю.

- Тебе известна женщина, возле магазина которой ты меня караулил?

- Неизвестна.

- Ты слышал о рыжеволосой девушке?

- Слышал.

- Что слышал?

- Она спрыгнула с самолёта, и её нужно найти!

Служащая отдела, утомив покупателя, который вежливо раскланялся с ней, оглядела зал и направилась к беседующим мужчинам. 

- С какого самолёта? - допытывался Вадим.

- Упавшего на даче президента.

- Сейчас на счёт раз, два, три ты забудешь о нашем разговоре и обо мне! - услышал Ахмад. - Раз, два, три!.. Добрый день! Желаете что-нибудь приобрести?

Ахмад вздрогнул. Перед ним стояла служащая магазина и, улыбаясь, вопросительно глядела ему в глаза.

- Нет, нет! - торопливо произнёс он и поспешил к выходу.

Служащая недоуменно пожала плечами и энергично двинулась к одинокой старушке, случайно забредшей в её отдел.

Двое работников Рубина, которых Евгений окрестил Старший и Румяный, помогают ему добраться до дядюшкиной «Чайки». Он страшно пьян. На свежем воздухе под жареного барашка Женя, с молчаливого согласия дяди Толи, перебрал лишнего! Добравшись до автомобиля, Евгений растекается на заднем сидении и остекленело наблюдает за трогательным прощанием старых друзей, разомлевших от выпитого. Им грустно расставаться. Они довольны собой, своими лошадьми и сегодняшним днём, проведённым вместе. Наконец, дядя, в очередной раз пожав Рубину руку и облобызав ему ухо, тяжело заваливается в машину.

- Поехали! - хрипло дыша, как будто только что бежал за автобусом, бросает он шофёру.

Автомобиль трогается. Евгений, под шумное сопение устраивающегося на сиденье дяди, проваливается в глубокий сон. Дядя Толя в прекрасном настроении что-то напевает под нос и искоса поглядывает на племянника, распластавшегося напротив. Услыхав его посапывание, он склоняется к нему и, убедившись, что тот спит, поднимает тёмное звуконепроницаемое стекло, разделяющее их с водителем...

Евгений просыпается от приступа мучительной тошноты. Еле сдерживая подступившую рвоту, он затуманенным взором пытается отыскать дядю, чтобы попросить его остановить машину. Но того нигде нет! Ещё минута и будет поздно!..

С трудом приподняв голову над сиденьем, Женя с большим удивлением обнаруживает между своих обнажённых колен плешивую голову старика. Ну что за хрень?! Не в силах оттолкнуть пылкого попутчика, Евгений пытается открыть окно, чтобы получить доступ к спасительной порции кислорода. Дядя не оставляет его. Евгений с трудом отпихивает ногой любвеобильного родственника, встаёт на корточки и высовывает голову наружу. Встречный ветер бьёт в глаза, треплет волосы, освежает лицо. Становится немного лучше! И тут Евгений чувствует, как непреодолимая сила мощно прижимает его к окну, не давая возможности ни вырваться, ни пошевелиться. Небрежно отторгнутый им дядя, потеряв терпение, наваливается на него необъятным телом и овладевает им.

Евгений вскрикивает и судорожно цепляется за дверцу мчащегося по пустынной трассе автомобиля. От омерзения и бессилия он понемногу трезвеет. По его сведённому брезгливой гримасой лицу неудержимо катятся слёзы. Не в силах противостоять терзающей его тошноте, он с рёвом выворачивает из себя на полированное крыло лимузина неприглядную, наполовину переварившуюся массу, до этого с аппетитом им съеденную…

Метроном, щёлкающий над ухом Щекатилова третьи сутки, наконец, смолкает. В камеру входит молодая темноволосая женщина в сером брючном костюме и светлых спортивного покроя туфлях без каблуков. Евгений с трудом поворачивает к ней голову. Глаза застилает туман, во рту сухо, хочется пить. Тем не менее, он успевает рассмотреть пришедшую, обратив внимание на высокую грудь, рельефно выделяющуюся под строгим покроем пиджака, гордую посадку головы и красивое лицо с дерзкими чёрными глазами. Вслед за ней входят двое мужчин, Гайк и Лежнёв, и Щекатилов припоминает, что эти лица знакомы ему.

- Здравствуйте, Щекатилов! - обращается к нему вошедшая. - Вы не очень хорошо выглядите! Надеюсь, это не смена жилья произвела в вас столь удручающую перемену?

Щекатилов, не отвечая, опускает взгляд в пол, рассудив, что если она пришла издеваться над ним, то он позволит себе выглядеть невежей.       

- Как вы уже, наверное, догадались, мы теперь находимся не в тюрьме! - продолжает несколько смущенная его безразличием Ганецкая. – Наша группа с большим трудом вытащила вас оттуда, но не спешите радоваться! Восемь лет вы боялись, что в любой момент могут отменить мораторий на смертную казнь. Вам казалось, что за вами вот-вот придут. Вы поминутно прислушивались к поступи охранника, и скрип открываемой двери вашей камеры приводил вас в трепет! Я не знаю, правильно ли мы поступаем, освобождая вас от вечного страха за жизнь? Может быть, для вас это было бы гораздо бо’льшим наказанием, нежели грядущее избавление от него? Но мы решили, что вам, всё-таки, придётся пройти то последнее испытание, к которому вас приговорил суд много лет тому назад.

Только нам показалось несправедливым дать вам просто уйти из жизни. Мы представили себе десятки униженных и замученных вами людей и подумали, что вам следует испытать те же страдания, которым вы подвергали этих несчастных. Поэтому сегодня, за день до полного освобождения мира от вас, мы хотим показать вам аппарат, изготовленный специально для исполнения вынесенного вам приговора, а точнее, для осознания вами перед обществом вашей вины и искупления ваших деяний.

- Хорошо бы попить! - с трудом разодрав сухие губы, вяло произносит заключённый. – Я устал бояться и плевать хотел на общество, делающее из нас патологических импотентов.

Светлана удивлённо поднимает брови.

- Вы даже для приличия не хотите показать, что сожалеете о содеянном?

- Приличия – это условность. – вновь откликается узник. - У всех нас существуют желания, которые мы в себе подавляем. Кто-то таит их в себе из страха перед наказанием, а кто-то – из ложного ханжества, чтобы не раздражать общество, которое всех чешет под одну гребёнку и ограничивает запретами в зависимости от политической ситуации. Но желания-то не исчезают, и при удобном случае, когда никто не может осудить человека, он начинает ими тайно наслаждаться. Только не всем предоставляется такой случай. Вам вот представился, да и мне тоже.

- Мне представился?

- Да. Я – ваш конкретный случай!

- Остроумно. Послушайте, если вы хотите смягчить вашу участь, вам не следует говорить мне гадостей.

- А что изменится? - еле ворочая разбухшим языком, переводит на неё Щекатилов насмешливый взгляд. – Вы всё уже для себя решили. Вчера я присвоил себе право на насилие, сегодня - вы! Наши действия идентичны, и между нами нет разницы! Вы хотите быть сильной, не ведая о том, что в этом ваша беда. По своему физиологическому строению женщина не может быть удовлетворена без подавления её мужчиной, а значит не может быть и счастлива, пытаясь быть сильнее его. Поэтому насилие заложено природой в любом мужчине, без него не было бы продолжения рода. Современное общество подавляет это естество. Мужчины боятся быть сильными, а женщины не хотят быть слабыми. Возникают противоречия между неуверенными в себе самцами и напористыми, обделёнными лаской самками, в следствие чего появляются однополые браки и искусственное оплодотворение, что ведёт к вырождению человечества. Особенно это заметно в так называемом, высоко развитом демократическом обществе.

Он замолкает и долго проникновенно смотрит Ганецкой в глаза. Она презрительно отвечает ему тем же. 

- Вы хотите сказать, что мне просто нравится вас убивать, и я уже не смогу отменить своё решение? – иронично спрашивает она.

- Я жалею, что мы не встретились раньше. - неожиданно приветливо улыбается он. – Вы были бы достойным противником.

Светлана вздрагивает, отводит глаза и переглядывается с мужчинами.

- Может быть, вы и правы! Но люди не любят, когда кто-то копается у них в мозгах. Как бы вы не провоцировали меня на перемену моего решения,  завтра вы будете казнены! - взяв себя в руки, заявляет она.

Щекатилов приподнимается, вытягивает шею вперёд, и его глаза загораются чувственностью и страстью.

- Вы очень хороши, голубушка, в своём амплуа! Вам приятно видеть меня подавленным и испуганным? Могу вас успокоить: мне, действительно, страшно! Я боюсь боли! Я – не герой, я – слабый. Мы все чего-то боимся! А разве вам не страшно? Нелепо и смешно скрывать очевидное! Хорошие ноги, душа моя, не спрячешь под брючным костюмом! Вы боитесь вызвать во мне влечение? И правильно делаете!

- Не смешите, Щекатилов! - шокированная его наблюдательностью, невольно отступает назад Ганецкая. - О каком страхе может идти речь? Я вольна сделать с вами всё, что мне заблагорассудится!

- Я уверен, что вы это сделаете, сударыня! - ласково и немного грустно говорит он. – Вы же не виноваты, что вам хочется власти и могущества! Вы – всего лишь дочь своего отца!

Светлана замирает и пристально всматривается в него.

- Послушайте, господин Всезнайка! - после продолжительной паузы, отчеканивая каждое слово, брезгливо обращается к нему она. - Все знают, что мой отец погиб, когда мне было двенадцать лет! Это был очень почтенный человек, памятью которого я весьма дорожу! Вам осталось жить меньше суток, так что лучше обратитесь к себе и подготовьтесь к кончине! Вам ещё предстоит осознать то, что вы сейчас увидите!

Она с раздражением отворачивается от арестанта и идёт к выходу.

- Все знают... - тихо шепчет ей во след Щекатилов. - Но разве же я, как все?.. Я буду ждать от вас, душечка, своего возрождения, чтобы предстать в новом качестве там, что вы называете словом «завтра»!

Светлана на секунду замирает у двери и быстро выходит из комнаты. Гайк и Лежнёв подходят к осуждённому, надевают на него наручники и, подхватив с двух сторон под руки, выводят в коридор.    

Вадим со всех ног летел к магазинчику Анны Игнатьевны, но, подбежав к нему, понял, что опоздал. На стеклянной двери с внутренней стороны красовалась яркая табличка с надписью "Закрыто". Вадим подёргал дверь. Та была заперта. Прильнув к дверному стеклу, он, к своему ужасу, заметил возле прилавка быстро распространяющееся пламя. Магазинчик горел. Разбив локтем стекло, Горюнов отомкнул дверь торчащим в замке ключом и бросился к огню.

В дыму, справа от себя, краем глаза, он заметил фигуру с нацеленным на него оружием. Одним прыжком Паломник очутился за спасительным прилавком. Прямо перед ним лежало дымящееся, обуглившееся тело, которое, видимо, облили горючим веществом и сожгли. "Анна Игнатьевна!" - исподволь мелькнуло у него в голове. Он попробовал высунуться, но хлопки-выстрелы, смягчённые глушителем, заставили его вновь нырнуть в укрытие.

Огонь разгорался. Становилось нечем дышать. Вадим выдернул из розетки кассовый аппарат, приподнял его и, прикрываясь им как щитом, бросился в примыкающее к торговому залу жилое помещение, которое он недавно осматривал. Захлопнув за собой дверь, он швырнул аппарат в окно, выходящее во внутренний дворик, завалил дверь, принявшую на себя град пуль, стоявшим у стены шкафом и благополучно выбрался наружу.

Пройдя по длинному кафельному коридору, Светлана останавливается возле одной из многочисленных, похожих между собой дверей. Гайк и Лежнёв туда же подводят узника.

- Вы читали Франца Кафку? - с любопытством спрашивает она его.

- А как вы думаете? - уходит он от ответа.

- Да кто вас знает! Вы непредсказуемы! – пожимает плечами Ганецкая.

- Расцениваю это как комплимент. – невозмутимо откликается  Щекатилов.

Ганецкая, стоя напротив, пристально рассматривает его.

- Может быть, вы помните рассказ, где Кафка подробно описывает аппарат, предназначенный для умерщвления осуждённых в исправительном учреждении?

Щекатилов отрицательно качает головой.

- Очень жаль! - искренне сокрушается она. - Придётся мне всё объяснять заново!

Она распахивает дверь, и они входят в небольшую комнату.

В помещении стоит массивное металлическое сооружение, блистающее никелированными поверхностями, с множеством колющих и режущих деталей.

- Это и есть аппарат, придуманный Францем Кафкой, - поясняет Светлана. - но немного усовершенствованный нашим талантливым изобретателем!

Она подводит Евгения ближе. Гайк и Лежнёв остаются стоять у дверей.

- Посмотрите! На этот лежак, то есть доску, обитую кожей, кладётся голый осуждённый и накрепко пристёгивается. Руки и ноги его вытягиваются и закрепляются на колёсах, чтобы тело вместе с лежаком и расположенными в изголовье и в ногах колёсами могло свободно переворачиваться со спины на живот и обратно. А вот это приспособление используется как кляп, и одевается на голову истязаемому. Деревянная пробка, обитая, как описывал Кафка, войлоком, вставляется осуждённому в рот, дабы приглушить его душераздирающие вопли и стоны. Кожаным ремешком она плотно пристёгивается ниже затылка. Но эта заглушка требуется лишь на первые несколько часов экзекуции, потому что потом наступает момент, когда перевоспитуемый теряет голос и уже не в состоянии издавать звуки. Тогда кляп снимается, и для восстановления растраченных сил ему гуманно предлагается миска с водой. У Кафки это была, по-моему, миска с рисовой кашей.

Как уверяет автор, осуждённый, несмотря на своё состояние, никогда не упускает возможность утолить жажду или голод и принимает угощение с большой охотой. И вам Щекатилов предложенная миска с водой во время экзекуции тоже покажется манной небесной! Вы будете с жадностью лакать из неё шершавым, как наждачная бумага, языком и благодарить Провидение за доставленную земную радость! Может быть, хоть тогда вы вспомните о замученных вами людях, и вашей души коснутся сожаление и раскаяние, до этого вам неведомые?

- Что вы можете знать о моих чувствах?! – с сарказмом роняет будущая жертва агрегата.

- По вашим поступкам, любезный душегуб! По поступкам! – поглаживает холодные части машины Светлана. - Обратите внимание, что каждый палец на колесе вставляется в собственное отверстие. Это касается и рук, и ног. На протяжении всего процесса искупления, каждому пальчику в течение тридцати минут полагается отдельный маникюр, пока фаланги пальцев, очищенные от наслоений мяса, не отполируются до блеска. У Кафки этого нет, но наш конструктор дополнил его изобретение.

- И сколько же длится этот добросердечный акт? - задумчиво спрашивает Щекатилов, оказавшись не готовым к созерцанию нечто подобного.

- Двенадцать часов! - заметив его растерянность, живо информирует Ганецкая. - Орган семяизвержения удаляется в последнюю очередь, непосредственно перед казнью, так как бьющую из него кровь без операции проблематично остановить.

Над лежаком вы видите приборную доску с множеством миниатюрных свёрлышек. Около каждого из них находится тоненькая отводная трубочка. Свёрлышками на тело постепенно наносится текст, объясняющий осуждённому смысл его наказания, например: "Чти своего начальника!", - как было у Кафки. Вместе с текстом на истязаемом выгравировывается множество оригинальных узоров, украшающих надпись. Из трубочек в это время постоянно льётся специальная эмульсия, промывающая раны и останавливающая кровотечение, чтобы осуждённый не умер раньше времени от потери крови. Такой же жидкостью омывается и каждый отдельно обрабатываемый палец.

- Какой же текст вы собираетесь предложить мне? - горько любопытствует Щекатилов.         

- Это будет для вас секретом. Вы должны сами, собственными ранами, распознать этот текст, который будет наноситься на вас глубже и глубже, по мере переворачивания тела.          

Осознать, за что вы наказаны, выстрадать себе избавление, раскаяться и уйти с чистой душой – вот ваша задача! Кафка пишет, что чело осуждённого начинает проясняться после распознавания наносимой на его тело надписи. Это происходит приблизительно через шесть часов после начала акта. И за остальные шесть часов неисправимый, вроде вас, преступник очищается до раскаяния в содеянном и даже прощает тех, кто силой наставляет его на путь истинный. И лишь после того, как он очистит раскаянием совесть и укрепит страданиями дух, он навеки обретает долгожданное спокойствие.   

- Друзья мои, вы присваиваете себе функции господа Бога! – обращается к будущим истязателям заключённый.

- Когда преступник становится чист душой, и лицо его проясняется, подобно челу ангела, - не обращая внимания на щекатиловскую реплику, продолжает Ганецкая. - в его мозг через лоб, по замыслу Кафки, должен был бы войти острый резец и прекратить его земное существование. Но наш изобретатель и здесь пошёл дальше автора и сделал так, что вот этот стальной винт вместо лба входит истязаемому в задний проход и наматывает на себя его внутренности. После чего наступает долгожданная для экзекутируемого смерть.

- Добрейший человек – ваш изобретатель! Золотое сердце! А вы уже над кем-нибудь экспериментировали? - с тщательной скрупулёзностью рассматривая агрегат, интересуется Щекатилов.

- Пока ещё нет! Право первооткрывателя предоставляется вам! - с сарказмом откликается Ганецкая.

- Вы занятная женщина! - грустно смотрит на неё Щекатилов. - Как жаль, что сто’ящего соперника встречаешь лишь перед смертью! Мы могли бы вместе от души позабавиться!

- У нас ещё будет время позабавиться, господин Щекатилов! Завтра в нашем с вами распоряжении будет двенадцать часов! Мы даже снимем кино! Вот здесь поставим две камеры и покажем людям, как негодяи расплачиваются за причиненное ими насилие!

- И вы покажете это людям?! - удивлённо осматривается вокруг маньяк. – Вы живёте не в средние века! Сегодня приветствуются гуманность и либерализм. Все передовые страны борются за отмену смертной казни! Прогрессивное человечество не одобрит никелированную мясорубку! И потом, жестокость порождает жестокость! Ваши действия повлекут за собой массовые линчевания и самосуды!   

- Это не самосуд, Щекатилов! Вам официально вынесен смертный приговор! Вы считаете, что гуманность и либерализм применимы лишь по отношению к вам? А убитые вами люди их не заслуживали?.. В вашем распоряжении имеются почти сутки, так что постарайтесь не тратить оставшееся время впустую! Готовьтесь! Если вы не сожалеете о содеянном, то хотя бы бойтесь! Страхом тоже внушается чувство неправоты! 

- А как же совесть? Она не будет вам докучать? – ещё одним аргументом апеллирует приговорённый.

- Совесть – дело хорошее. - подумав, отвечает Светлана. - Но посмотрите на себя! Вы не раскаиваетесь, ваша совесть молчит. Почему же вы думаете, что моя совесть отчего-то совестливее вашей? Человек всегда старается себя оправдать. А если вспомнить, кем был избавленный мною от общества субъект, то оправдать себя большого труда не составит. На том и прощайте, господин душегуб.

Светлана разворачивается и, не оглядываясь, выходит в коридор. Щекатилов задумчиво смотрит ей вслед и затем переводит взор на никелированное сооружение, созданное для исправления его заблудшей в лабиринтах вожделения души.

В апартаментах "Люкс" в гостинице "Ленинградская" к Чатаеву зашёл его первый помощник Руслан Хатиев, пилотировавший вертолёт во время неудачного покушения на главу государства. Предложив капитану кресло, генерал направился к окну, где по подоконнику расхаживал выпущенный из клетки Лукреций, и в который раз оглядел с высоты птичьего полёта площадь трёх вокзалов, широко раскинувшуюся за железнодорожной веткой.  

- Ну, рассказывай, чем можешь меня порадовать? - посадив косящую глазом птицу на плечо, повернулся он к Хатиеву.

- Всё в порядке, Шамиль Асланович! - капитан встал и протянул ему вырванный из блокнота листок. - Вот адрес проживающей под Рязанью в посёлке N* матери пропавшей девицы. Девушка сейчас там.

Чатаев ознакомился с адресом, поджёг бумагу от большой настольной зажигалки и положил её в пепельницу. Лукреций, увидев огонь, недовольно ущипнул Чатаева за ухо.

- Всё, всё, глупая птица! Сейчас погаснет! - глядя на пламя, аппетитно пожирающее листок, проговорил тот. - Только в следующий раз, Руслан, обходись без бумажек! Значит, не зря мы следили за Паломником?

- Не зря, командир! - Хатиев не решался сесть без приглашения. – Парень вывел нас на магазинчик, где встречался с тёткой парашютистки. Это сестра её матери, Анна Игнатьевна. Работала в мэрии. Черёз неё мы и узнали, где скрывается беглянка, которую зовут Надежда Суздальцева.

Бумага догорела. Чатаев сел в кресло напротив капитана и жестом предложил ему последовать его примеру.

- Дальше! - коротко бросил он.

Лукреций сполз по предплечью генерала к нему на колено и строго уставился на Хатиева.

- Зелимхан её убрал. Потом, как было приказано, сжёг тело и устроил пожар. – доложил капитан.

- Нет человека – нет проблем! – хрипло подал реплику Лукреций.

- Давай-ка без подсказок! - развернул птицу в другую от Руслана сторону Чатаев. – Нахватался у депутата, у которого раньше жил!.. А что с Паломником?

- За ним пошел Ахмад. Но тот вскоре вернулся один и застал в магазине Зелимхана. Зелимхан пытался его обезвредить, но парень удрал через окно, выходящее во внутренний двор.

- Удрал. - усмехнулся Чатаев. - А ты сам где был?

- Я подвёз Зелимхана к объекту и остался ждать его на другой улице.

- Руководить – не значит хлопать ушами! Почему не прикрывал?

- Я думал, Зелимхан разберётся! - оправдывался Хатиев. – Дело не сложное.

- Депутат всегда прав! - осторожно высказался попугай.

- Тебе лучше не думать! - раздражённо бросил капитану генерал. - Ты посмотри, Лукреций, дело у него не сложное! Если девчонка подтвердит, что катастрофа была не случайна, нам перекроют кислород так, что мало не покажется! Это тоже будет не сложное дело? Ты понимаешь, что мы теряем на этом не сложном деле доверие людей? Ты думаешь, кто-нибудь станет с тобой возиться и прикрывать тебя, если будет провал?

Во время тирады рассерженного генерала Лукреций согласно кивал головой и неодобрительно поглядывал на побледневшего капитана. Хатиев поднялся с места и терпеливо ждал, когда пройдёт гроза, разразившаяся по его неосмотрительности. Чатаев тоже встал с кресла и посадил попугая в клетку.

- У каждого своя правда! - донеслось напоследок до генерала, прежде чем ему удалось накрыть клетку чёрной материей.

- Вот, балбес, и как он все это помнит?! – усмехнулся Чатаев и спокойно, будто ничего не произошло, повернулся к помощнику. – Собирайся, поедешь лично под Рязань и всё зачистишь на месте! Понял?

- Понял! – Хатиев развернулся, собравшись ретироваться, пока у генерала хорошее настроение.

- Сядь! Я ещё не всё сказал! – остановил его Чатаев и вновь подошёл к окну. - Вам сегодня повезло! На всякий случай я послал следом за вами Лолу!

- Лолу? - удивился капитан. - Я её не видел!

- Да, где уж тебе! Она мне звонила перед твоим приходом и рассказала, что пока ты прохлаждался в машине, Паломник беседовал с Ахмадом.

- Как беседовал? - не понял Хатиев.

- Лола видела, как Паломник разговаривал с Ахмадом в каком-то магазине, после чего вернулся бегом обратно к лавке Суздальцевой. Дальше ты уже знаешь!

- Нет, не может быть!

- Короче, Руслан, – генерал подошёл к помощнику, и тот снова вытянулся перед ним. - Лола сейчас следит за Паломником. Она предполагает, что он собирается воспользоваться электричкой. С Ахмадом мы разберёмся сами, а ты езжай под Рязань! Я пришлю тебе туда двух ребят, ты с ними уже работал. Сделаешь дело, отпустишь их по домам! Вопросы есть?

Хатиев отрицательно качнул головой.

- Всё, свободен! Когда всё сделаешь, тут же сообщи мне! И будь осторожен! Паломник не так прост, как кажется! Он нам больше не нужен, так что можешь с ним не церемониться. – генерал пожал помощнику руку и, больше не обращая на него внимания, стал набирать номер по телефону.

Капитан бесшумно исчез за дверью.

Чатаев приложил телефон к уху. На том конце сняли трубку.

- Я, как обещал, организовал вам не опознаваемый после пожара объект. - не представляясь, проговорил он. - Теперь ваша очередь сделать так, чтобы ваши подопечные не мешали мне, и дело с пропавшей девчонкой было закрыто!

Он нажал отбой и набрал другой номер, который, к его беспокойству, не отвечал.

На платформе «Выхино» на одной из скамеек в кожаном комбинезоне, с мотоциклетным шлемом в руках сидела Лола, привлекательная миниатюрная черноволосая женщина, лет тридцати, с точеным профилем и тонкими красиво очерченными бровями. В её наружном кармане на груди беспрестанно звонил телефон. Она его не слышала, так как безмятежно спала. Голова её свесилась на бок, рот приоткрылся, и на комбинезон, растянувшись в тонкую струйку, стекала слюна. Проходящие мимо пассажиры с беспокойством оглядывались на продолжительные звонки, но, убедившись, что человек спит, тихо посмеивались и следовали дальше, уже не обращая на спящую внимания.