Мурена

Пролог

У Леона не было проблем — вся его жизнь казалась сплошной неудачей. Есть ведь такие люди, у которых все идёт наперекосяк, за что бы они ни брались, и мелкие трудности всегда выливаются в большие неприятности. А у Леона даже доброе, по сути, дело, становилось потом поперёк горла. Его не раз били, отбирая бумажник в подворотне, только потому, что был похож на бесформенный кусок теста, и как бы он ни пытался привести себя в форму, все равно ограничения в питании и походы в спортзал, где на него жалостливо смотрел нанятый тренер, успеха не приносили. Как бы он ни старался, но даже кубики на животе храбрости бы не прибавили и лицо симпатичнее не сделали. Он ненавидел свои глаза навыкате, пухлые губы и щеки, мягкую, склонную к потливости кожу. Это в него тыкали пальцем школьники, говоря: «Смотри, какой жирный!»

Это он толстел от воздуха и отекал от стакана сока на ночь. Это его избегали женщины, а он избегал их — потому что боялся очередных насмешек. И не только поэтому — Леон всегда предпочитал больше мужчин. У него было пару раз, в колледже, но было так мимолетно, что он не успел понять, а когда понял, стало поздно, поскольку мальчик-зайчик ускакал к ебарю поперспективнее. У того помимо члена ещё и машина имелась, а у Леона только неуверенность в себе и отсутствие каких-либо привлекательных внешних черт. Он был обычный.

Но не он один — девяносто процентов людей, мужчин, геев были обычными, и все равно им везло хоть как-то, и только Леон до тридцати восьми ходил отверженным. Всеми: в фирме брата он занимал место самое примитивное, ниже по статусу был только уборщик и курьер, квартирку имел старую, доставшуюся от родителей, а перспектив так вообще никаких.

— Хвать ныть! — едва посмотрев на него с утра, говорил брат. — Никто не любит нытиков.

— Я разве что-то сказал? — отзывался Леон, перекладывая бумажки с места на место.

— Ебало у тебя пресное. Всех клиентов распугаешь.

Леон это понимал. Но уже не трепыхался — родился, наверное, не под той звездой. В последнее время, правда, будни скрашивал Мэйтон, чувак с Тиндера, с которым они начали переписываться. Мэйтону было около сорока, выглядел он бодрячком и умудрялся даже подкатывать. Болтали о том и сём, и Леон подумал — почему бы и нет? Может, хотя бы пиво вместе выпьют, а там видно будет.

С кем другим может быть и прокатило бы. Но ведь это был Леон.

В бургерной, где они договорились встретиться с Мэйтоном, народу было как всегда под завязку, но его он узнал сразу по фото — высокий бритый мужик в клетчатой рубашке. Леона Мэйтон тоже узнал, ещё на входе, и все то время, пока тот приближался к столику, с каждым его шагом становился мрачнее.

— Здорова, чел, — произнёс уже явно разочарованно. — А на фото ты выглядел… по-другому.

— Наверное, надо было в полный рост прислать, — проговорил Леон, понимая прекрасно, что означает для него этот разочарованный тон.

Он старался завязать разговор, правда, но Мэйтон, обычно словоохотный в чате, только угукал, и в итоге прервал его на полуслове, сообщив:

— Чел, ты извини, я забыл, мне бежать надо, у меня собака…

— Созвонимся тогда, да? — спросил Леон.

— Ага, да… Давай, чел.

Ради интереса Леон набрал его через пять минут. Чтобы узнать, что заблокирован. Застегнув куртку и взяв недопитый кофе, Леон вышел из бургерной, посмотрел на обледеневшую стоянку перед ней и двинулся к своей машине, бубня под нос:

— Дерьмо, вот дерьмо… Зачем мне было рождаться, скажи, ебаный Бог? А? Чтобы чувствовать себя всегда лохом? А? Блядь, всю жизнь так, всю мою гребаную жизнь! Неужели хотя бы в этом мне нельзя было отсыпать хоть чуть удачи? Или тебе интересно смотреть, как я надрачиваю каждый вечер?

Наверное, «ебаный Бог» услышал в этот раз его экспрессивный молитвенный хай, потому что у машины Леон поскользнулся и начал заваливаться назад, опрокинув на себя кофе.

Очнулся он от едкого запаха раздавленного можжевельника. Было тепло и легко, как в раю, если не считать боли в боку.

— Оклемался, ублюдина?

Леон раскрыл глаза и уставился на сидящего рядом парня в диких по своей расцветке штанах и рубашке, глянул на блестящие бубенцы на длинных хвостах шутовской шапки, теряющиеся в бирюзовых, не менее длинных, патлах. Глаза были под стать цвету волос, но прозрачные, как стекло.

— Надеюсь, ты себе все кости переломал, — произнёс незнакомец нараспев, будто начинал фривольную частушку.

— Ты кто? — спросил, охрипнув, Леон.

— Ой, брось, милый, тебе шутки не к лицу, — бирюзовые глаза метнулись по его сложенным на груди рукам, и Леон тоже посмотрел на них, на золотые перстни-печатки и края белоснежных манжет. — Жил да был пройдоха герцог, лапал баб да брагу пил. Не найти в чащобе дверцу, кто же милого прибил?

— Где я?!

Бирюзовые глаза закатились, парень ловко вскочил на ноги и свистнул:

— Эй, народ! Я нашёл сраку нашего Превосходительства! Он, к сожалению, не околел.

В кустах затрещало, и Леон со стоном закрыл глаза.