Уже поздним вечером, сидя в номере после душа и недовольно кусая губы, Шоннэн раздумывал над бренностью бытия. И почему его друг такой мудак. Фейн как раз вышел из ванной комнаты в отельном белом халате, мокрый и порозовевший, с осоловевшими от усталости глазами, и Шоннэн спросил то, что хотел спросить ещё после концерта, но всё не подворачивалось минутки для этого серьёзного разговора.
— Кажется, я попросил тебя — никаких больше поцелуев на сцене. Мне плевать, какой это пиар-ход, Фей, ты сказал, что больше...
— Я ничего не сказал, вообще-то, — ответил Фейн, садясь, а потом и заваливаясь на свою кровать. — Ты меня попросил, а я в ответ улыбнулся. Это не считается.
Шоннэн вздохнул и закрыл лицо рукой. Иногда с Фейном было тяжело говорить.
— К тому же, я не целовал тебя сегодня.
— Конеч
