Strangers again.

Утро каждого человека индивидуально, хотя начинается всегда непосредственно с одного — с пробуждения. Кто-то открывает глаза и морщится от головной боли с похмелья, кого-то кусают или лижут домашние любимцы, выпрашивающие если не прогулку, то завтрак уж точно. Наверное, нужно быть законченным жаворонком, чтобы иметь собаку. Не представляю, как можно жить, покуда твоя ежедневная рутина (особенно зимой) — ранний подъем и стабильный моцион, заключенный отнюдь не в отдыхе. Мое прощание с остатками дремоты стартовало в седьмом часу, сопровождаясь стучащим, грохочущим звуком и затяжной дробью — стекло в оконной раме дрожало от порывов ветра, дополняемых дождем. Впрочем, ничего дивного в разыгравшейся стихии не было. Мерзопакостная погода есть одна из главенствующих специфик нашего города. Того самого, про который неосведомленный человек спросит: а где это? Маунт-Вернон, округ Скаджит, штат Вашингтон. Население чуть больше, чем тридцать тысяч человек. Извечные холода, осадки и ветра, образующие в общей сложности унылый пейзаж улиц с магазинами и банками, увеселительными заведениями и службами городского хозяйства, плотно прижавшимися друг к другу — одноэтажными, неправдоподобно-игрушечными. Какие параметры используют по обыкновению, описывая место жительства? Я бы взялась обозначать главное для себя: море Селиш — с одной стороны, впадающее в Тихий океан; целая сеть гор и заповедников, в числе которых были наиболее примечательные Северные Каскадные — с другой. Возвышенности, покрытые изумрудно-зелеными шпилями елей, будоражившими воображение на период своебытных будней, когда улицы и дома окутывал молочно-белый туман, нешуточно манили. Лесная зона за чертой города, обрамленная серыми скалистыми утесами, казалось, всегда представала «диким» округом с редкими типичными, деревянными, охотничьими домиками и фермами — пережитками активно развивавшегося в 90-ые хозяйства. Захватывала оборотная сторона, актуальная летом — море. И пусть песок не был таким же белым и мягким, как в тропиках, пусть вода по большей части имела температуру, непригодную для купания, а частые приливы с бушующими, пенящимися волнами мешали порой пройти вперед на пару метров, зрелище все равно оставалось прекрасным в своем стихийном необыкновении. А еще был «летний дом» Старков. Строение в коричневых тонах с белыми окнами, большой верандой, опоясывающей дом, плетеными стульями-креслами на ней да маленьким столиком, на котором стоял радиоприемник. С тускло-желтоватой, островками — зеленой, выгоревшей на солнце травой, среди которой была протоптана тропинка к пляжу. Маленькому пляжу этого изумительного маленького мира, где все было светлым. Чистым. Бывало, сидели мы с Хэппи поздним утром, когда солнце еще не вошло в зенит, а Тони отсыпался после бессонной ночи в нашей скромной компании, состоявшей из трех человек; такие «летние посиделки» устраивались не часто, но господи боже, как это было чудесно! И Эдвин, просто Джарвис, исходя из постоянного обращения Тони, дворецкий Старков и своеобразная «нянька» младшего члена семьи, приносил нам чай с вафлями. Джарвис очень славный. Спокойный и рассудительный, пожилой, но не лишенный чувства сарказма. Особенно когда дело касалось Тони. Как правило, в моменты его добродушных смешков над подростковым безрассудством, выраженном в почти клинической степени у «мистера Старка», мне оставалось молча похрюкивать в кружку, тщетно пытаясь сдержать смех, ибо лицо Тони нельзя было описать никакими словами, а преисполненные льющимся через край возмущением взгляды своей комичностью стоили всех самых лучших вафель «летнего дома». Да, никто в здравом уме не назовет наш городок крупным промышленным центром или культурной столицей Америки, но я радовалась и тому, что имела. Здесь было… спокойно. Я слишком ценила умиротворенную тишину, чтобы задумываться о переезде в более «живые» местоположения. В тот же Нью-Йорк, например, куда с завидной периодичностью «уезжал на пару дней» Тони — это была истинно его родина, и это были бесконечные вечеринки в его настоящем доме, когда он обещал, что проведет в Лонг-Айленде только часть каникул, и когда слал полупьяные смс-ки неясного содержания мне с Хэппи на пару, смысл которых мы не смогли познать до самого начала учебного года. Мы часто оставались вдвоем, будто два лучших друга Капитана, чей корабль обещал вернуться к пристани, но в неведомый срок. И нам, провинциалам, было, чем гордиться. К примеру — огромной плантацией с тюльпанами: розовыми, красными, оранжевыми, белыми, желтыми, даже синими, на которую возили всех старшеклассников ближе к апрелю, по программе уроков биологии. Здесь ежегодно проводился Тюльпановый фестиваль долины Скаджит. А еще совсем рядом располагался Ванкувер. Мне повезло здесь родиться. Нет, я правда так считаю; как и невероятно повезло с людьми, которых я однажды повстречала. Или которые повстречали меня. Наш дом располагался на Восток-Кинкейд-стрит 12. Совсем непримечательный, отделанный белым сайдингом двухэтажный домик с темно-серой черепицей. Ну, как двухэтажный — моя спальня больше напоминала ухоженный чердак под крышей с прилегающей комнатушкой-туалетом, куда архитекторы умудрились впихнуть ванну, унитаз, тумбочку с раковиной и небольшой шкафчик-зеркало. В тесноте да не в обиде, иначе не скажешь. Первому этажу были отведены гостиная, холл, кухня и спальня отца. А говоря о людях, стоит добавить, что буквально в квартале от меня жил тот самый Хэппи — самый непосредственный парень из всех, кого мне приходилось знать, и, пожалуй, самый искренний и верный друг на свете. Правая рука Капитана. …дробь за окном стихала. Я оторвалась от созерцания висящего на стене рисунка птицы в рамке, только осознав, что вот уже продолжительный промежуток времени бесцельно всматриваюсь в одну точку. Дурное занятие. Побуждающее ненужные мысли о маме. В спальне вообще ничего не менялось с той поры, как мне было пять. Как последний раз она придумывала интерьер, выбирая бирюзовую краску для стен, комод и письменный стол ореховых оттенков, полочки, некогда казавшиеся неуместными, а после захламившиеся типичными девчоночьими мелочами (вроде книжек в тонком переплете, коробочек и открыток), которые и давно пора выкинуть, но жалко, так все и осталось на местах. Здесь были мои детские рисунки, бережно вставленные в рамочки ею и прибитые отцом к стенам, магнитофон, каких уже наверняка не производят, однако по-прежнему рабочий, японский керамический манэки-нэко — тот самый «Манящий кот» или «Кот удачи», машущий лапой. Его подарил Тони на Рождество взамен на разбитый им горшок. Один пылесборник на другой. Но, должна признаться, скульптурка смотрелась куда опрятней, нежели та пародия на вазу без цветов. Не все перемены к худшему. Была также гирлянда, по аналогии пережившая не один год, с парой нерабочих лампочек, но упрямо сражавшаяся за жизнь. Я ее любила: с горящими колокольчиками вечерами становилось многим веселей и уютней. Была коробка со старыми кассетами под столом. Сидящий в углу кровати жираф Кристофер. Немного не соответствующий среднестатистическому состоянию погоды в нашем городе двухслойный светлый тюль, который летом имел особенность причудливо развеваться, если открыть окно. Самая обычная комната, какую можно встретить в каждом третьем доме. Но для меня это было такое же большее, как и летние поездки к Старкам. Может, потому, что только здесь я чувствовала себя в безопасности. Комфортно. А, может, дело было в стоящем на одной из полок светлого книжного шкафа снимке годовой давности (хотя в этом хочется признаваться меньше всего). Фотография, сделанная до очередного отъезда Тони в Нью-Йорк. Хэппи не смог в тот день пойти с нами гулять, и выяснилось это, увы, в милом кафе, стилизованном под шестидесятые: с красно-белой плиткой, маленькими белыми столиками и виниловыми пластинками на стенах. Увы, ибо долго находиться с Тони наедине было потенциально проблематично. Июль за окном. Его косые в силу привычки взгляды, бесконечные вопросы: «почему бы тебе не носить майки постоянно?», «почему ты так редко надеваешь шорты?». Обыденные для него и страшно неловкие для меня. Я любила это кафе — здесь делали самые невероятные молочные коктейли. Но, едва Тони «сбросил» вызов и, отправив в рот половину пончика, бубнящим тоном сообщил: «Хэппи соскочил», мне захотелось как можно скорей оказаться дома. Потому что все, что было хорошо для Тони, как правило, редко заканчивалось чем-то хорошим для других. Мы просидели за столиком больше часа. Еле запихнув в себя пончики, с выпирающими животами отправились гулять под палящее солнце тихого дурманного зноя, когда без слез не взглянешь на окружающие низкие магазинчики и домики — слишком ярко, слишком режуще. Он безумолку трещал о бейсболе и каких-то девчонках — ни то, ни другое для меня интереса не представляло, но я, как порядочный друг, покорно кивала и поддакивала в нужные моменты. Он говорил об отце. Упомянул его извечную занятость, да как-то разом стушевался. Словно поздно осознал, что едва не проболтался о чем-то очень личном. В чем пока еще не мог признаться даже самому себе. Если честно, гулять с Тони — не всегда веселое занятие, что бы там ни выдумывали себе легкомысленные барышни с напудренными носами. Нет, когда он хотел произвести на девушек впечатление, можно было смело вспоминать все раннее знакомые сказки о прекрасных принцах и недрогнувшей рукой отправлять книжные экземпляры в мусорное ведро, но я к их числу не относилась. Чем меня потрясать? Я знаю всю его подноготную и терплю отчасти потому, что это вошло в привычку. Я не длинноногая красотка в юбке под ягодицы и буйными кудрями на голове. Я просто Джинни. Пеппер, как ему угодно. Мы оба ценили нашу дружбу и негласную «черту» взаимоотношений никогда не пересекали. Тони не было смысла строить из себя мачо и первого парня Соединенных Штатов. Он мог себе позволить быть собой, рассуждая вслух о какой-нибудь физике, не нуждаясь в собеседнике как таковом — хватало и маленького факта, что кто-то плетется рядом, пиная носками тряпичных гибридов балеток и кед камушки. К тому же, пуститься с головой в безумные авантюры он не мог по неотдаленной причине — мешало мое «правильное» нет. Мы рассекали узкие тротуары, точно специально предназначенные для двоих человек. Он делился мыслями о грядущем отлете через три дня. Я кивала. А потом он обернулся через плечо с коротким «хэй», будто извилина, отвечающая за веселье, неожиданно шевельнулась в его голове, и предложил сделать фото на память. Само собой, отмахиваясь от моих возражений, как от назойливых мух. Первый кадр я видела единственный раз в жизни — с его рук, на дисплее дорогого телефона. Мы стояли на фоне несуразного куста, прямо там, где его и озарило. Тони приобнимал меня за плечо. Моей руки видно не было — она неловко пряталась за его спиной, не попадая в объектив. Мне следовало догадаться по пляшущим в глазах чертям, что мысли его не имеют никаких положительных намерений. Я наивно проигнорировала тщательно скрываемую улыбку и подрагивающие уголки губ. До безобразия беспечно! Он с последней степенью задора сжал плечо сильнее, словно вымеренным жестом вынудил сократить дистанцию и стукнулся носом о мой висок, целуя куда-то в волосы. Я была настолько сбита с толку и не поверила в реальность происходящего, что единственное, на чем перемкнуло мой рассудок — закрыть ладонью пылающее пунцовым смущением лицо. Он смеялся. «Тони!» — голова запрокидывалась назад, выпирающий кадык подставлялся солнцу. Глаза были прикрыты. Сильнее всего привлекала внимание белая полоска зубов. «Никогда так больше не делай», — он сдерживал улыбку и отвечал, что лучшее фото — внезапное фото. Так снимок появился на полке. Тот первый он мне, конечно же, не дал распечатать. Я невольно усмехнулась от всплывших воспоминаний и поспешила себя одернуть. Глупая робость захлестнула с головой. Хотелось уткнуться лицом в подушку и шикнуть на по-летнему яркие картинки, чтобы катились прочь, точно их никогда и не было. Будильник на прикроватной тумбочке с изображением винтажных цветов по центру показывал приближение часа сборов в новый день. Еще один одинаковый день. *** Что собой представляет типичная старшая школа Соединенных Штатов Америки? Бежевые локеры, о которые нерадивые ученики, завалившие тест по математике, бьются головой, или о которые их бьют намеренно, в зависимости от того, как сильно ты насолил местным авторитетам. Широкие коридоры и ни с чем несравнимый шум на переменах, битком заполненная столовая и чувство стесненности от того, что ты среди них — неправильный лишний паззл. Стать анормальным дефектом в старшей школе не сложно. Достаточно просто не следовать стадному инстинкту. Каждый день похож на прошедший; до января месяца все уроки повторяются от понедельника к пятнице, и лишь после него предметы меняются. Здорово, если ты любишь историю или литературу, и этих предметов у тебя в избытке. Что же до спортсменов — это многочасовые, опять-таки, ежедневные тренировки до пяти вечера в среднем. Не представляю, как у Тони хватало сил доводить себя до состояния изнурения на площадке, а затем, ближе к вечеру, уматывать навстречу вечеринкам. Моя оценка этого человека варьировалась от «гения» до «полнейшего психа». Однако всеобщие уроки физкультуры никто не отменял, будь ты хоть высокоразвитым интеллигентом класса философии. А поскольку оной я более чем не являлась, то освободить меня от летающих мячей мог только внезапно начавшийся Апокалипсис. Я никогда не умела играть в баскетбол. Урок был в самом разгаре. Свистки тренера, беготня, короткие грубые оклики и жесткий стук мяча по паркету — как представишь, что этим мячом тебе прилетит по лицу, так дурно становится. За изнуряющей «разминкой» следовала работа в парах. Здесь у нас имелись свои принципы. Чтобы никому не было обидно, мы во время подобных упражнений чередовались по дням: я и Тони, я и Хэппи, Тони и Хэппи. Справедливость в рамках трио. Думаю, это важно для друзей — уметь сохранять равноправие в отношениях, несмотря на то, что лидер всегда будет иметься, какую бы численность не имела компания. Сегодня шел «третий черед», и означало это мое теоретическое одиночество на площадке. Или не совсем теоретическое — Нора Уэшвилл, девочка, доставшаяся мне в партнеры, всегда демонстрировала своей персоной миледи ранимую с точки зрения баскетбола — ее пальцы с безупречным маникюром дивным образом не удерживали мяч, за которым бегать всегда приходилось мне. Но ей все прощалось. Она ведь была одной из преисполненных пафосом блондинок, выступающих в группе поддержки. Не сказать, чтобы я к ней относилась с острым пренебрежением. Просто она… тоже однажды прошла через постель Тони, и теперь спокойно смотреть на ее лицо и руки не представлялось возможным. Она не была мне противна. Но лишний раз контактировать не хотелось. Как и с Сарой, Джессикой, Анной, Терезой, темнокожей и бесспорно шикарно сложенной Лизой, по венам которой наверняка текла южная кровь… я говорила, что город у нас маленький. Найти девушку, с которой Тони Старк каким-либо образом не пересекался — это надо постараться. «Или просто посмотреться в зеркало», — с иронией нашептывал внутренний голос. Упражнение было простое — всего-то надо было двигаться приставным шагом вдоль зала и передавать партнеру мяч. Оно мне даже нравилось. Особенно в работе с Хэппи — он копошился сродни мне, и, прыгая напротив него, никогда не переживаешь, трясутся ли твои щеки, грудь, заходится ли смехотворным маятником за макушкой стянутый резинкой хвост. С Хэппи можно выглядеть глупо. Хэппи не умеет смущать взглядом до потери способности говорить. Но я имела сомнительное удовольствие выполнять передачи с Норой, которая активизировалась лишь под прямым многозначительным взглядом тренера. Проще говоря, меня лишили единственного положительного аспекта на и без того не самом веселом уроке. Я успела задуматься обо всем и ни о чем одновременно, на короткий промежуток времени выпадая из реальности да чуть-чуть утрачивая с ней связь, и потому наверняка нелепо со стороны передернулась, заслышав над ухом чужой голос: — Чего не бегаешь? — Хэппи стукнул мячом возле моей ноги. Хотелось попросить не делать этого. Конечно, я не намекаю на то, что он был немного неуклюжим (вру; намекаю, прямым текстом), но все-таки будущность отбитых носков не прельщала. — А когда ты видел бегающую с мячом Нору Уэшвилл? На лице Хэппи отразилась кроткая усмешка, выраженная в плотно сжатых губах, уголки которых приподнимались вверх. — Что правда, то правда. — Эй! — громко, резко, звучно. Стук. Дробь. Шумный выдох. — По какому поводу мозговой штурм? — Завидуешь, что без твоего ведома? — я всегда была ниже Тони, а сейчас, прислоняясь плечом к стене, и подавно. Приходилось смотреть под углом. Хотя я не жаловалась. Для преодоления подобного рода неравенства Роже Вивье придумал шпильки. — Завидую? — он скорчил гримасу, дескать, это я-то, да вам? — Конечно, завидую, мне же интересно, о чем вы тут шепчитесь. Вдруг вы планы против меня строите? — Делать больше нечего, — я демонстративно закатила глаза, «отлипая» от стены. Находиться в непосредственной близости с человеком, чей запах пота, перемешиваясь с собственным, природным и мужским, убивал наповал, было тяжеловато. Причем я говорю не в дурном значении. С Тони всегда сложно, когда он такой… максимально естественный. И не приведи господь начнет красоваться в районе баскетбольного кольца. Подавляющее большинство девушек — ему, гадкое и утягивающее, подобно грязному болоту, чувство ревности и одиночества — мне. — Ты вообще ничего не делаешь, раз уж на то пошло, — указательный палец укоризненно взметнулся в мою сторону. Каков нахал. — А ты видишь какую-нибудь альтернативу? Если да, то будь любезен, ознакомь меня с ней. Звук, который он издал, был похож на фырканье. Вперемешку со свистящим воздухом, выражающим то ли скепсис, то ли негодование, то ли одному сатане известно, что творилось в голове у Тони Старка, но в следующий момент он без вопросов и предупреждений передал свой мяч Хэппи. Тому стоило усилий не уронить свой, обескураженному эффектом внезапности. — Иди к началу линии, — замечая мое смятение, он положил ладонь между лопаток и легонько, но упрямо подтолкнул в нужном ему направлении. — Ты шутишь? — Я издеваюсь. — Не успела и рта раскрыть, как он, отбежав и встав напротив меня, громко скомандовал: — Играем в три передачи, бегом, до кольца. У кого мяч, тот забивает. Начали! — И у меня едва дух не выбило из легких, так он кинул пресловутый мяч мне, почти одновременно срываясь с места. — Стой! Разумеется, не остановился. Пришлось бежать следом. Коротко оглянувшись через плечо, он сбавил скорость, удостоверившись, что никуда я от него не делась. — Раз! — я бросила мяч в его сторону и вперед, с учетом не прерывавшегося движения. Получилось кривовато, однако Тони словил. — Два. Как он умудрялся передавать мяч в самые руки, если едва смотрел на меня? Один из сотни непостижимых вопросов, касаемых Тони Старка. Высокое кольцо становилось все ближе. — Три, — на блаженном выдохе. Быстро бегать — это не ко мне. Быстро бегать в компании этого человека — не ко мне в квадрате. Тони сделал остановку двумя шагами, как и всегда, забивая мяч легко и непринужденно. Я наблюдала сию картину боковым зрением, ибо видела подобную плеораму настолько часто, что она успела отпечататься на сетчатке глаз. — Встряхнулась? — он держал мяч перед собой, шкодливо улыбаясь. — Иногда я тебя просто ненавижу. Улыбка, как по команде, стала шире, обнажая ряд белых зубов и тут же скрывая их. Мимолетная. — Вы тоже мне очень дороги, мисс Поттс, — Тони протянул мяч вперед, вручая его мне в руки и по-прежнему глядя сверху вниз. Не смотри так на меня. Не смотри, пожалуйста, отвлекись на Нору, заметь филейную часть Лизы в коротких шортиках, но только отвернись. Я ведь толком разозлиться не могу. Просто стою и улыбаюсь, точно пораженная синдромом защемленных нервов. Какой черт тебя вообще придумал? Я разорвала зрительный контакт, переводя взгляд на баскетбольный мяч, но не видя его. В моменты, подобные этому, язык, объединившись с мозгом, объявлял вотум, и мне оставалось фантазийно биться головой о те самые локеры, проклиная человеческую слабость к любого рода чувствам и женскую — в частности. Исчез он так же быстро, как и появился. Есть в этом мире стабильность. Мы отрабатывали парные упражнения не долго. Однако «мы» — понятие растяжимое; Нора демонстративно ушла в сторону от меня и составила компанию Саре, с какой-то напускной наигранностью смеясь на весь зал. До конца урока мы играли. Мальчики с мальчиками, девочки с девочками… чтобы окончательно не предстать белой вороной, я сделала себе мысленную пометку бегать вправо и влево за толпой, по возможности не попадаясь на глаза ведущим игрокам (пара человек, но все же!), которые, боже упаси, могли бы передать мяч мне. Выживать удавалось. Везло скрываться за спинами других, внимание подающих вовремя рассеивалось, едва я появлялась в зоне видимости. Я расслабленно бегала трусцой, время от времени теряясь мыслями в отвлеченных темах. Меня пару-тройку раз толкнули, возвращая с небес на землю… Все произошло быстро и неправильно. Я видела девчонку, имени которой навскидку не помнила, но главное заключалось в том, что в баскетбол она играла на несколько долей десятых лучше меня. Возможно, она хотела сделать передачу. Возможно, она вела схожую политику на площадке и витала в облаках, да руки-предатели случайно словили мяч, а мозг не успел предельно точно смоделировать ситуацию… Мяч полетел слишком быстро, чтобы в голове мелькнула хоть одна здравая мысль. К примеру — поймать его. Отклониться в сторону. Не стоять незаинтересованным в процессе бревном, в конце концов. Удар пришелся точно по переносице, меж глаз, в которых на пару добрых секунд потемнело. Голова вместе с корпусом мотнулась назад, координация сбилась. Я говорила, что не умею играть в баскетбол? Запомните это. А теперь факт номер два: я ненавижу играть в баскетбол. Слезы — непроизвольная реакция организма, вызванная эксцентричным налетом — заволокли глаза, несколько девчоночьих «ой», «ай» и «ох» достигли слуха. — Пеппер? — звучание единственного голоса, который был изучен до мельчайших интонаций, усиливалось по мере шарканья кроссовок по паркету. — Живая? Что, прям по носу? Немного проморгавшись и почувствовав, как слезы быстро очертили крылья носа, я увидела стоящего подле него Хэппи. — Живая, — отрывисто сообщила, вновь зажмуриваясь. Вся переносица словно онемела, вспыхнула жаром. В голову отдавало тупой ноющей болью. — Дай посмотреть, — он отвел мою руку за запястье, поджал губы. — Зажми носовую перегородку, дыши через рот. Где располагалась пресловутая носовая перегородка, я сообразила не сразу, но рефлекторно надавила на крылья носа. Хэппи выглядел обеспокоенным. Тони — отчего-то малость раздраженным. По крайней мере, его сведенные брови означали либо критическую задумчивость, либо злость. Ни то, ни другое в полной мере уместным сейчас не было. Разумеется, меня послали в медпункт, прикладывать необходимые «холодные штуки», как я их мысленно окрестила, способствующие сужению сосудов. Чувствовала себя ужасно вымотанной. Физически, эмоционально. Не радужной атмосфере способствовал Тони, преодолевший весь пусть по лестнице в напряженном молчании. Мне говорить было неприятно в принципе — при каждом задействовании мышц лицо саднило. Чего он так взъелся? Если взъелся; понимать настроение этого человека было слишком тяжело. Я ведь не нарочно под мяч подставилась. Да и его никто не просил провожать — мне было бы отчасти комфортней спуститься в медпункт с Хэппи. Наши неравномерные шаги отдавали эхом в пустующих на время урока коридорах. На глаза попались крупные белые настенные часы, обмотанные бумажной гирляндой в форме оранжевых тыкв. Хэллоуин не за горами. Конечно. Я терялась в собственных сумбурных раздумьях, одним из которых было полнейшее отсутствие предпраздничного настроения.