Сияние севера. Книга 1. Холод твоего сердца

Глава первая. Не торжественный выпуск.

На торжественный выпускной Горазд не попал. Соответственно: торжественную речь ректора военной академии, стоя в строю, вместе с шестью сотнями своих товарищей-выпускников, не слушал. Кислое шампанское не пил - в первый и последний раз чокаясь с учителями и наставниками, которые с этого дня стали бывшими учителями и наставниками. Присягу в главном зале академии перед монументом всех героев не приносил и верно служить родному отечеству до последней капли крови не клялся. А произошло это вот почему:

День торжественного выпуска, когда без малого шесть сотен учеников двух старших курсов Военной Академии Бронетанковых Войск Нового Уренгоя по волшебному мановению ректора превращались в призванных на службу пилотов бронетанковой техники, Горазд провёл на гауптвахте.

Надо сказать, что это очень обидно, первый день своей настоящей службы начинать с серьёзного взыскания.

Вот уж повезло так повезло.

Хотя, как повезло - сам виноват.

Об этом он и думал весь день, пока сначала сидел на жёсткой откидной койке, потом лежал. А под конец и вовсе стоял на откидной койке (что запрещалось), сняв ботинки и вытягиваясь на носках в попытке увидеть «прощальный парад».

Недавние выпускники, хмельные не столько от кислого шампанского, сколько от редкого обилия почестей выпавших на их долю за этот день, строем выходят за ворота академии, а преподаватели и сам ректор отдают им честь. По крайней мере так было два года назад, когда на фронт уходили старшие курсы. Младшекурсники, среди которых тогда стоял и сам Горазд, смотрели на это действие со стороны. В тот день дул пронизывающий ветер, вместе с каплями дождя принося мелкое ледяное крошево и бросая в лица выстроившимся на плацу людям. Несмотря на неприятный ветер, преподаватели академии неподвижно стояли и держали руки у висков, пока последний выпускник не пройдёт через мощные ворота из толстых стальных прутьев увенчанных красной звездой и массивным гербом в виде двухголовой птицы. И звезда, и птица были одинаково потёрты, если не сказать обшарпаны.

Когда последний ряд выпускников прошёл через ворота строевым шагом, ректор академии опустил руку. Едва заметно хромая от того, что бионический протез тяжелее живой ноги и сильнее проваливается в выпавшей за ночь сантиметровый слой снега, молча вернулся в академию. За ним пошли преподаватели, потом успевшие продрогнуть на противном мокром ветру младшекурсники, подчиняясь командам старост. Главные двери академии широки, но быстро пройти через них у двух тысяч человек не получается. Пока возникла заминка на входе, Горазд успел оглянуться. Он смотрел, как медленно закрываются тяжёлые, мощные ворота академии, замыкая охранный периметр. Сыплющийся с неба не то снег, не то дождь постепенно заметал следы сотен ног уже не учеников, но молодых солдат. Как сильно он тогда им завидовал и мечтал шагать также, мимо отдающего ему честь ректора. В общем строю «прощального парада» покидающих академию вы пустившихся учеников. Но не получилось.

Увы!

Удар по решётке, отделяющей гаупвахту от помещения для караула вырвал Горазда из воспоминаний.

Пытающийся выглядеть серьёзным и взрослым, только что заступивший в караул младшекурсник с большими, торчащими в стороны, ушами грозно потребовал: -Немедленно спуститься с койки на пол! Стоять на койке запрещено!

На втором предложении голос у четырнадцатилетнего пацана сломался, и он чуть было не дал петуха.

Даже не делая попытки слезть с койки, Горазд презрительно покосился на невольно хватающегося за ремень перекинутого через плечо автомата в попытке обрести лишнюю уверенность пацана и скучающе бросил: -Цыц, мелюзга!

-Наказанный, я требую…

-Сказал же: никшни! А лучше вообще слиняй отсюда, мелюзга. Не видишь - без тебя тошно! -отозвался Горазд.

Хотя ему, как получившему строгое дисциплинарное высказывание лицу не следовало бы в таком тоне разговаривать с караульным. Но разница в статусе между учеником младшего курса и учеником старшего. А особенно тот факт, что он уже вроде как выпускник, пилот и призванный на службу офицер, а караульный пока только мальчишка, пусть и с неудобно тяжёлым автоматом за спиной - всё это позволяло Горазду разговаривать с заступившим в караул младшекурсником фамильярно, даже грубо. Пусть не обижается на «мелюзгу», ведь это правда. Что такое его четырнадцать и хорошо если не тринадцать лет, против полноценных шестнадцати у Горазда? Казалось бы, всего два года, но все говорят, что дети сегодня взрослеют быстро. Горазд ощущал себя намного старше и опытнее этого мелкого.

Кроме того, он ни капли не соврал - ему сейчас было действительно «тошно».

Видимо мелкий понял это, потому, что не стал возмущаться, хвататься за автомат, жаловаться преподавателям или совершать ещё какую-нибудь глупость. Вместо этого он тихо и даже извиняющее сказал: -Это мой пост. Я не могу его покинуть.

-Тогда сиди и не отсвечивай, - попросил Горазд.

Какое-то время он ещё стоял на откидной койке, пытаясь что-то разглядеть в крохотном окошке, расположенном под самым потолком и закрытом толстым стеклом. Потом слез, сунул ноги в ботинки, чтобы не мёрзли на холодном полу. Не глядя на пытающегося сидеть тихо, как мышка, мелкого караульного принялся размышлять.

А подумать было над чем и мысли эти были печальны и тяжелы как испортившаяся к вечеру погода за маленьким окошком под потолком гаупвахты.

Больше всего Горазда волновал главный вопрос - кто он сейчас такой? Весь его курс, даже оба курса - его и более старший, досрочно выпустили из академии. Недавние ученики принесли присягу, получили звания младших лейтенантов, а отличники учёбы и прочие счастливчики, так и сразу звание лейтенанта бронетанковых войск, без приставки «младший». У всех, кто в последний раз сегодня прошёл через ворота академии впереди законные две недели отдыха, положенные на то, чтобы разумно или не очень потратить подъёмные, прибыть в свои части и так далее. Все они ныне полноправные офицеры. Броневики, броня, погонщики консервных банок и так далее - как только не называют пилотов бронетанковой техники и как только они не называют себя сами. А кто сейчас он такой? Вроде уже не ученик, так как успешно сдал все экзамены и все тесты и должен был сегодня выпускаться вместе со своим курсом. Но вроде и не офицер так как присягу не приносил, лично ректору руку не жал, будущего назначения не получил и что дальше делать совершенно не понятно.

Хотя…

Как раз что делать дальше совершенно понятно - сидеть на губе и не дёргаться все две недели, пока недавние выпускники будут веселиться и отдыхать, бездарно проматывая выданные при выпуске подъёмные на рестораны Нового Уренгоя и задорных девчонок из трудовых отрядов.

То, что его могут отчислить, Горазд не боялся, точнее почти не боялся, успокаивая самого себя мыслями, что никто не станет выгонять из академии не самого худшего на курсе пилота, успешно сдавшего все экзамены, правда умудрившегося загреметь на «губу» прямо перед самым выпуском. Только не тогда, когда армии России, США, Северного Союза и островных республик планируют (по слухам) совместное контрнаступление - впервые за последние четыре года. Не тогда, когда в армию или отряды трудового резерва гребут кого только можно, включая не только последние, но и предпоследние курсы военной академии. По-хорошему сокурсникам Горазда ещё бы следовало учиться минимум год, но ещё в начале короткого северного лета программу скомкали, часы боевой подготовки увеличили, а теоретической, соответственно, сократили.

Нет не выгонят его.

Не сошлют в трудовой резерв как любого дуболома едва умеющего собрать и разобрать винтовку.

Ведь не выгонят же, правда?

Убедив самого себя, что никто его не выгонит из рядов «доблестной и легендарной», а точнее из лучшей её части, той, что «звеня бронёй и сверкая блеском стали» всегда на острие любого прорыва - Горазд несколько успокоился и уже без злости, по-доброму взглянул на пытающегося лишний раз не отсвечивать караульного. Эх, сколько ещё интересного впереди у этого мелкого. Его ждут замёрзшие от холода пальцы при попытке провести полевой ремонт на морозе. Ждут увлекательные стрессовые тренировки, когда за выстрел пролетевший мимо цели стрелка бьёт электрическим током, заставляя стрелять точно и по команде. Много всего интересного предстоит бедолаге. Только успеет ли он испытать всё и дойти до конца? Не выдернут ли досрочно на фронт, через два года, а то и через год? Как знать…

Почувствовав взгляд Горазда мелкий дёрнулся и опасливо предложил: -Будете… будешь шоколадку? Мне сестра на прошлой неделе передавала. Она на пищевой фабрике работает.

Предложение было как раз кстати так как на торжественный ужин Горазд, разумеется, также не попал, как и на торжественное принесение присяги, на последнюю речь ректора, на прощальный парад и прочие празднично-патетические мероприятия, символически знаменующие превращение юношей в мужей.

Это не Горазд такой умный, чтобы задвигать про символические превращения, а Вавля Тайбарей - его сокурсник, товарищ и…, наверное, можно сказать тот, кто ближе остальных подошёл к той черте, перейдя за которую, называешь другого человека своим другом. Вавля любил порой задвинуть что-нибудь такое «заумное» под настроение. Он вообще был страшно умный, даром, что ненец.

Мелкий протянул толстую плитку, завёрнутую в фольгу. Горазд взял, осторожно развернул и спрятал упаковку в карман - ещё пригодится. Разломив шоколад пополам, половину вернул мелкому, половину начал есть сам. Так и стояли какое-то время вдвоём, разделённые только решёткой, хрустя сладким пищевым брикетом, в котором от настоящего шоколада, по словам стариков, одно только название и осталось. Младшекурсник и выпускник. Ученик и офицер (да, наверное, можно сказать, что уже офицер. Выпуск ведь состоялся? И не важно, что сам Горазда на этом выпуске не присутствовал). Караульный и заключённый. Просто два парня с разницей в возрасте чуть больше двух лет и совершенно одинаковой судьбой.

Хотя… неблагодарное это дело, угадывать кому какая выпадет судьба.

-Спасибо, -поблагодарил Горазд за нежданное угощение. Прислушавшись к себе, признал: -Вкусно.

-Ничего. Мне сестра ещё передаст. У них там на комбинате часто просроченные или негодные партии списывают, если были нарушены условия производства. Так-то брикеты нормальные, просто храниться так долго, как нужно, не смогут, вот их и списывают -объяснил мелкий.

Время близилось к ночи. Судя по расположенному под потолком окну снаружи уже стемнело, но яркий свет ламп с гарантией изгонял любые тени в казённой обстановке караульного помещения и «губы». Иных заключённых, отбывающих строгие дисциплинарные взыскания лиц, кроме Горазда, сегодня здесь не имелось. Самому Горазду, после всех волнений, спать не хотелось совершенно. Да и скромная половинка шоколадки едва-едва смогла приглушить закручивающий внутренности голод. А караульному спать на посту прямо запрещалось уставом. Поэтому нет ничего удивительного, что эти двое довольно быстро разговорились.

На правах старшего и по возрасту, и по званию, и по жизненному опыту, Горазд рассказал мелкому несколько забавных историй о преподавателях академии. Например, о том, что преподаватель тактики и стратегии танкового боя, подполковник Москаленко иногда отключает индикацию работы своего левого, искусственного, глаза. И если студент видит, что правый, настоящий, глаз преподавателя тактики и стратегии закрыт, а на левом, искусственном, не горит индикатор питания - это вовсе не значит, что подполковник Москаленко правда дремлет, а не наблюдает тайком через бионический глазной протез кто там пытается списывать на контрольной.

-Я так один раз крупно влетел, -вспомнил Горазд. -А ты, смотри, не попадайся.

Мелкий, в свою очередь, рассказал про сестру работающую на пищевом комбинате номер три. Рассказал про свою семью. Про то как он радовался год назад, когда сумел попасть, по результатам общероссийских тестов, не куда-нибудь, а в бронетанковую академию в Лимбяяхе[1]. Ведь всем известно, что их академия прямая наследница московской бронетанковой и петербургской бронетанковой и казанской и, кажется, ещё калининградской.

-Не калининградской, а Екатеринбургской Самоходных Войск Академии имени Малиновского, -вяло поправил Горазд, которого названия всех идеологических предшественников их родной альма-матер заставил на зубок выучить тот самый Москаленко с бионическим глазным протезом, преподаватель стратегии и тактики.

-Да, и екатеринбургской! -с восторгом подхватил мелкий.

Горазд только хмыкнул, мысленно разумеется, чтобы не обидеть воодушевлённого паренька.

Конечно бронетанковая академия в Лимбяяхе является наследницей всех перечисленных академий и учебных центров. Ведь именно из их остатков, спешно эвакуируемых на север в начале войны вторжения лимбяяхская академия и была образована.  Самая молодая и, на данный момент, единственная академия бронетанковых войск в Российской Федерации или, вернее, в той части, что от неё ещё осталось.

Мелкий опять начал говорить про семью, про сестру-технолога, про братьев - Горазд так и не понял сколько их всего у него: то ли двое, то ли трое. На мгновение нахлынула застарелая и горькая, словно превратившееся в уксус вино, тоска. Но только он привычно пересилил клятую тоску, мысленн силой стянув и сжав края незаживающей раны в своей душе, как мелкий умудрился снова её разбередить, даже не заметив и не догадавшись, что ударил по больному.

-Ты откуда? -спросил младшекурсник с любопытством.

-Что?

-Я ведь вижу, что ты не местный. В смысле не отсюда. Ты с Юга, да? Только не подумай будто я имею что-то против южан. Сам на половину такой. У меня мать из Нижнего Новгорода. А отец местный. Русский, но всё равно местный. Уже два поколения как семья отца жила на севере. Сначала жили в Салехарде, потом вот в Новый Урегой переехали. А откуда ты?

-От верблюда, -зло буркнул Горазд грубо прерывая неприятный для него разговор.

Мелкий обиженно протянул: -Ну ты чего-о-о?

Выглядел он сейчас словно щенок, которого сначала поманили угощением, а потом вдруг дали пинка.

-Ничего, -ответил Горазд. -Просто спать пора. Ты караульный, вот и карауль, а я спать буду.

Сняв верхнюю одежду (воздух в помещении гаупвахты был довольно теплым, не считая холодного пола), юноша застелил откидную койку и молча улёгся лицом к стенке.

В караульном помещении тихо шуршал и возился незаслуженно обиженный мелкий, обычный пацанёнок родом из большой полноценной семьи, с отцом, матерю, даже со старшей сестрой, работающей на пищевом комбинате и то ли двумя, то ли тремя ещё более мелкими братьями. Какое возмутительное, по нынешним временам, богатство, которое пацан наверняка даже толком не ценил, принимая как данность. Обладай Горазд хотя бы часть такого богатства, он бы его ценил. Он бы наслаждался каждой минутой встречи с родными. Каждой секундой бы наслаждался, если бы это только было возможно.

Как на зло сон никак не приходил. Шевелиться, вставать, что-то делать под взглядом обиженного им мелкого не хотелось, и он принялся вспоминать случай, который и привёл его туда, где он сейчас находился: на губу, в день (точнее уже ночь) выпуска двух старших курсов разом. А ведь дело было так:

-Проклятый южанин!

…вот и что на такое можно ответить? Сказать «сам ты южанин» не вариант. Сэвтя Окотэтто настолько местный, насколько это возможно. Это ясно даже только по его ненецкому имени и фамилии. Почему-то Сэвтя и Горазд уже не первый год находились друг с другом «на ножах». Горазд, честно говоря, вообще забыл с чего началось их глупое противостояние. Все их различия ничтожны. Горазд - русский, а Сэвтя - ненец. Горазда вывезли в Новый Уренгой в шестилетнем возрасте во время эвакуации, а Сэвтя родился в селе где-то рядом с Салехардом. Родители Горазда вроде как были важными людьми в том старом мире до вторжения, а Сэвтя из семьи «потомственных охотников». Но какая разница сейчас, когда они оба старшекурсники и вот-вот станут пилотами и офицерами?

Правильно - совершенно никакой разницы.

Но эти детские обиды всё ещё будоражащие слишком горячую кровь юных, шестнадцатилетних, лейтенантов!

-Проклятый южанин!

Горазд мог бы сказать, что он родился в Новосибирске, а это совсем не Юг. Он уже говорил об этом не раз. Только вот Окотэтто все объяснения до лампочки. Похоже он намеренно сегодня шёл на конфликт. Неужели его настолько задело и обидело то, что общий экзаменационный бал Горазда почти в полтора раза выше чем у потомственного ненецкого охотника. Или оленевода. Или чем там занимались его чёртовы ненецкие предки?!

Пожалуй, у Горазда хватило бы ума не связываться с клеветником накануне выпускного и пройти мимо. Он так и собирался поступить. Вот честное слово, просто пройти мимо, с видом надменным и гордым, но…

Вконец впавший в ярость Окотэтто сказал запрещённое слово.

-Кукушонок!

Не стоило ему этого говорить.

-Слышишь, южанин, ты чёртов кукушо…

И вот уже Горазд сам не понял, как его кулак бьёт в скулу Сэвтя и здоровенный ненец подрубленным деревом валится на пол с одного удара. Без всякого сомнения - это был очень хороший удар. Происходи дело на занятиях по рукопашному бою, Горазд точно получил бы высшую оценку и заслужил похвалу преподавателя. Но дело происходило прямо под видеокамерами наблюдения. Незадолго до репетиции торжественного построения.

Таким образом, вместо высшей оценки за прекрасно проведённый удар, Горазд получил строгое дисциплинарное взыскание и загремел на губу сроком на две недели. А всё из-за проклятого слова «кукушонок», как называли человека, обманным путём занявшего чужое место. Живущего за счёт чужой жизни.  Кого-то, кто не должен был выжить, но при том выжил, обрекая на смерть другого человека вместо себя.

Как известно: больше всего задевают те оскорбления, в основе которых лежит хотя бы крохотная частичка правды.

Время за полночь. Сколько можно раз за разом крутить в голове и просматривать события минувшего дня. Горазд дал себе команду уснуть и почти сразу заснул.

Разбудил его громогласный бас подполковника Москаленко.

Сначала Горазд подумал, что это ему сниться. Он как раз перед самым пробуждением видел сон, где преподаватель тактики и стратегии танкового боя требует у него ответа на вопрос: сколько нужно пуантов танку, чтобы он смог выступать в балете?

Во сне Горазд мялся, кривился, а под конец взял и гаркнул: -Не могу знать, товарищ подполковник!

Вот как раз от своего крика он и проснулся.

А тут, как раз, на него с большим удивлением из-за решётки смотрят пацан-караульный (уже другой, сменившийся) и Москаленко собственной персоной.

Осознав, что подполковник настоящий и происходящее вокруг уже не сон, Горазд в мгновение ока оделся и выпрямился, привычным образом начиная поедать начальство глазами. Тем временем караульный открыл дверь в камеру, а подполковник спросил (нет, вовсе не сколько нужно пуантов танку, чтобы он смог танцевать в балете). Он добродушно усмехнулся, как усмехался всегда, одной лишь правой половиной лица потому, что левая оставалась парализованной и из левой глазницы вместо глаза смотрел бионический протез с пылающей рубиновой точкой над глазком миниатюрной видеокамеры.

-Сидишь?

-Так точно, сижу! - не стал отрицать очевидного Горазд. Правда, если быть совсем точным, то в этот момент он стоял навытяжку.

-Пошли, -предложил Москаленко.

-Куда?

-На полигон, -объяснил подполковник. -Если уж тебя угораздило получить две недели дисциплинарки прямо в день выпуска, то глупо тратить их отсиживаясь на жёсткой койке. Учитывая досрочный выпуск, лучше я эти две недели погоняю тебя на полигоне. Может быть хоть так у недоученного кадета будет немного больше шансов успешно пережить первую неделю боёв, когда начнётся контрнаступление.

-А когда оно начнётся, товарищ подполковник?

-Откуда я знаю, кадет? Мне «стальной генерал» не докладывает и план контрнаступления со мной не согласовывает.

По словам довоенных мудрецов - всё заканчивается рано или поздно. Но, почему-то, хорошее заканчивается гораздо быстрее, чем плохое. Сложно сказать к чему именно относились эти две недели во время которых Горазд буквальным образом ночевал на полигоне, порой завтракая, обедая и ужиная прямо в кресле водителя, в кабине тяжёлой боевой машины. С одной стороны, практически индивидуальные занятия не только с подполковником Москаленко, но и с другими учителями-преподавателями академии. Это дорого стоит. А с другой - две прошедшие недели должны были стать первым в жизни выпускника бронетанковой академии отпуском.  Неким граничным промежутком между напряжённой учёбой в прошлом и тяготами службы в ближайшем будущем. Учитывая статистику выживания свежего пополнения, по понятным причинам выпускающегося в самом конце короткого северного лента - до следующего своего отпуска Горазд мог элементарно не дожить. А тут ещё долгожданное контрнаступление, о котором сейчас все только и говорят. Значит уровень потерь среди необстрелянного молодняка скаканёт ещё выше. Наверное, будет очень обидно погибнуть так и не посидев толком с какой-нибудь девчонкой в ресторанах Нового Уренгоя. Обидно.

Погибнуть кому-нибудь другому.

Не Горазду.

Уж он-то точно не умрёт по-глупому в первом же бою. Наоборот, сам станет бить демонов в хвост, гриву и в щупальца. Может быть совершит какой-нибудь подвиг. И уж точно дослужится не меньше чем до полковника танковых войск. А то, возможно, и до генерала!

Но как говорилось выше: заканчивается абсолютно всё. Прошли и две недели наложенного дисциплинарного наказания. Которое он, вообще-то, должен был сидеть на губе, а не гонять на танке по полигону и не рубиться часами в учебном симуляторе дополненной реальности. Но спасибо отцам командирам-преподавателям. Вот от души спасибо.

Бывать в личном кабинете ректора Горазду раньше не приходилось. Он с интересом осмотрелся. На самом деле ничего необычного. Пара больших книжных шкафов во всю стену. Пожалуй, Горазд за всю жизнь не видел такого огромного количества настоящих бумажных книг. Интерактивный рабочий, стилизованный под старинный письменный, якобы из дерева, стол с ровными стопками лежащих на нём документов: как из обычной бумаги, так и из «электронной» - способной хранить на себе гораздо больше информации, чем на неё записано.

Шторы на больших окнах распахнуты и кабинет ректора заливает солнечный свет. Сегодня на улице безоблачно. Температура колеблется где-то в районное минус пяти, но из-за обилия солнечного света в кабинете почти жарко.

Продолжавший стоять на вытяжку, перед массивным столом за которым работал ректор, Горазд почувствовал, как начинает намокать спина под курткой. Ректор работал с сенсорным экраном письменного стола, не обращая внимание на прибывшего по вызову и представившегося кадета. Когда он наконец заговорил, Горазд невольно вздрогнул от неожиданности.

-Горазд Александрович Романенко, -произнёс ректор, как будто пробуя полное имя Горазда на вкус. -Шестнадцать полных лет. Сирота. Национальность: русский. Место рождения: город Новосибирск. Время обучения в лимбяяхской академии бронетанковых войск: пять лет. Не полных.

Ректор внимательно посмотрел на Горазда, но тот стоял не шелохнувшись. От жары в кабинете по спине текла струйка пота, но под форменной кадетской курткой её не видно.

-За время учёбы заработано: семь поощрений и два награждения за отличия в учёбе, -ректор продолжил говорить, как будто для самого себя. -Восемь обычных учебных взысканий и одно строгое, дисциплинарное взыскание сроком на две недели, за неспровоцированное нападение на кадета Окотэтто.

Не дождавшись от Горазда каких-либо комментариев, ректор вздохнул и закончил: -По результатам общего выпускного экзамена двадцать второе место. Из, без малого, шести сотен выпускников. Довольно неплохо.

Достав из ящика стола электронное удостоверение, написанное на «умной» бумаге, дополнительно защищённое прочными корочками, ректор положил его на стол перед Гораздом.

-Поздравляю кадет, теперь вы офицер. Сегодняшним днём вы прозываетесь на военную службу в звании младшего лейтенанта. Вся информации о части назначения, времени, месте прибытия уже загружена в документ.

Видя, что Горазд так и стоит, ректор немного печально усмехнулся и поторопил: -Что же вы, младший лейтенант. Возьмите документ.

Крайне поражённый тем фактом, что он теперь настоящий офицер, а не кадет, Горазд несмело протянул руку, но тут же отдёрнул.

-Как же ритуал принесения присяги?

-Слова формальны, -отмахнулся ректор и внимательно посмотрел на бывшего кадета: -Настоящая готовность должна быть в сердце. Ты ведь клянёшься, младший лейтенант?

-Клянусь! -горячо пообещал Горазд.

-Тогда бери документ.

Из-за прочных корочек удостоверение выглядело массивным. Ходили слухи, которые вовсе даже не слухи, что эти корочки могут выдержать пистолетный выстрел в упор. Поэтому многие их и носили в кармане напротив сердца.

Открыв первое, настоящее удостоверение, Горазд провёл пальцем по листку умной бумаги внутри. На свету тот едва заметно переливался, подтверждая свою подлинность. В правом нижнем углу мягко пульсировал значок, коснувшись которого он сможет получить точные сведения о своём назначении. Причём если бы удостоверение попало в чужие руки, то оно просто бы заблокировалось.

-Служу… - начал было Горазда, от избытка чувств собираясь ответить громко, как на плацу

-Тише, -попросил ректор, поднимаясь из-за стола. -Не надо громких слов.

В тишине кабинета, когда ректор наступал на бионических протез, звук получался тяжелее и глуше, чем от прикосновения его настоящей ноги к полу. Горазд подумал, что сейчас ректор протянет ему руку чтобы пожать как офицер офицеру. Как во время настоящей торжественной церемонии, на которую он не попал. Но вместо этого не такой уж старый, но при этом полностью седой, до самого последнего волоска, полковник танковых войск исполняющий обязанности ректора лимбяяхской академии вдруг молча обнял Горазда. Прижимая его к груди как мог бы прижать кого-нибудь из своих настоящих сыновей, если бы хоть один из них ещё оставался в живых.

-Просто постарайся не погибнуть в первый месяц. Дальше будет легче, -напутствовал ректор.

Не зная, что ему следует делать, Горазд молча стоял. Поэтому, когда ректор сказал «иди», он просто отдал честь и вышел из кабинета. Горазд прошёл мимо секретаря ректора, почти такого же седого, как сам ректор и вышел в коридор.

Только там, в коридоре, где уже был слышен издаваемый младшекурсниками топот при перемещении между учебными классами этажом ниже, он нашёл в себе силы упасть на скамью и только тогда попытался обдумать произошедшее.

Ректор, страшный и ужасный, гроза любого кадета, его обнял? Ещё вчера Горазд мечтал пожать руку этому человеку, как им рассказывали на уроках истории войны вторжения, девять лет назад возглавившему прорыв из окружённой Москвы. Последний конвой должен был уходить из уже почти захваченного демонами города. Им предстояло пробиваться через половину страны, через занятые противником территории, вывозя последние наработки спешно образованного института изучения сверхъестественных существ, самих учёных и несколько тысяч моковских детей, кого только смогли взять тогда с собой. Возглавляемый будущим ректором конвой прорвал цепь окружения, как раскалённая игла прошёл через уже захваченные демонами области, успешно выйдя к удерживаемому остатками российской армии «поясу жизни» на севере: Анадырь-Якутск-Мирный-Норильск-Новый Урегой-Салехард-Воркута-Мурманск.

В душе Горазда царило смятение. Когда ректор обнял его, юноша вдруг, с удивлением понял, что он оказывается почти сравнялся в росте с грозным ректором и прославленным полковником. А то уже будет и немного повыше.

Горазда никто не обнимал уже целых десять лет. С тех пор, как оставшийся в Новосибирске отец, используя всё своё влияние и связи, добился для шестилетнего Горазда места в специальном эвакуационном отряде вывозящем из города семьи военных. Этот момент сильно волновал юношу. Каждый раз, когда он вспоминал лица отца или матери, невольно приходили в голову мысли о том ребёнке, чьё место он занял в спешно уходящем специальном эвакуационном конвое. Кем он был? Сын какого-то военного? Последний специальный конвой вывозил людей по списку и только деньги отца, тогда всё ещё что-то значащие, позволили Горазду занять место неизвестного ему человека.

Но сейчас не об этом. Горазд встряхнул головой. Что с ним такое, того и гляди потеряет сознание будто какая-нибудь впечатлительная барышня!

Просто… последний раз Горазда так обнимал отец, десять лет назад. Точнее он так думал, что обнимал. На самом деле Горазд не помнил. Что там может запомнить зарёванный шестилетка, когда в пригороды уже ворвалась демоническая орда и прикрывая отход эвакуационных партий тяжёлая артиллерия бьёт прямо по захваченным демонам кварталам, перемалывая тварей и хороня их в обломках обрушившихся многоэтажных домов. И никто не обращает внимание на сопутствующие потери.

Только почувствовал чьё-то прикосновение к плечу, Горазд поднял глаза и увидел подполковника Москаленко. Заключённый в сетку морщин живой глаз бывшего наставника смотрел с добродушной усмешкой и какой-то потаённой печалью, а бионический протез на повреждённой половине лица глядел пристально и отстранённо.

-Поздравляю с первым назначением, товарищ младший лейтенант, -подполковник сел рядом. -Уже узнал куда направляют?

Чуть заторможено, Горазд помотал головой: -Ещё не смотрел. Я сейчас…

Полученное от ректора удостоверение он продолжал держать в руках. И только потянулся нажать на неторопливо мерцающий символ внизу листа, как тут же получил затрещину.

-Учишь вас дуболомов, а всё без толку! -раздражённо выговаривал Москаленко опуская тяжёлую руку. -Это секретная информация, балда! Её никто не должен знать кроме тебя. Знаешь сколько там степеней защиты? По отпечатку пальца, по личной биометрии, по составу крови, по глазной сетчатке и так далее. Ты должен был потребовать от меня отойти и не стоять за спиной, когда знакомишься с защищённой информацией. И не важно, что ты знаешь меня уже лет десять. Будь я хоть сам стальной генерал, хоть твой лучший друг или брат.

Любой может оказаться замаскированным инфералом, - продолжал ругаться подполковник. -Некоторые из этих подстилок демонов умеют наводить иллюзии, а то и по-настоящему изменять свой облик. Думаешь будто разговариваешь со своим боевым товарищем, а это проклятый инферал принявший его облик. Настоящий товарищ где-нибудь с перерезанным горлом лежит, пока принявшая его вид тварей разгуливает и ведёт задушевные беседы с сослуживцами.

Подполковник говорил так, будто это было что-то личное. То, что ему выпало испытать на собственном опыте.

-Прошу прощения, -Горазд покраснел словно спелый помидор с гидропонической фермы. -Больше подобного не повторится.

-Смотри, это здесь академия, а там война. На войне любая ошибка может стать смертельное. А можно погибнуть и вообще просто так, без всякой причины или же из-за ошибки вышестоящего или чужой небрежности, -уже остывая добавил Москаленко.

-Я всё понял, товарищ подполковник, -заверил Горазд.

-Так что, посмотришь своё первое назначение, младший лейтенант?

-Пожалуйста отойдите на три шага, товарищ подполковник. Вот, к окну в конце коридора отойдите, -попросил Горазд.

Когда Москаленко с улыбкой выполнил его просьбу, палец младшего лейтенанта коснулся пиктограммы и в нижней части листка умной бумаги появился текст. Пробежав по нему глазами Горазд удивлённо вздохнул. В течении двух дней от сегодняшнего ему следовало прибыть не куда-нибудь, а на малый танковый полигон Нового Уренгоя, где принять совершенно новую машину прямиком с Салехардского танкостроительного завода. После чего от него требовалось следовать на поезде вместе с боевой машиной в ноябрьский урепрайон, где он встретится со своим первым номером, старшим пилотом и командиром шагающего танка проекта «мизгирь».

На самом деле довольно странное предписание. Если приёмка новой машины ещё как-то укладывалась в рамки, то вот чего Горазд не ожидал так это того, что со старшим пилотом ему предстоит встретиться только в разрушенном городе Ноябрьске, то есть чуть ли не на прифронтовой полосе. Какой-то перебор с секретностью. Насколько Горазд знал, экипажи из курсантов обычно полностью формировались перед отправкой, а для него почему-то сделали исключение.

Но долго раздумывать ему не дал подошедший Москаленко. Бывший наставник протянул Горазду напечатанную на обычной бумаге книгу, которую до этого держал в руках.

-Что это?

Москаленко почему-то на миг отвернулся, словно бы смутился: -Из-за досрочного выпуска часы истории, литературы и прочих не технических наук у вашего курса совсем скомкали и сократили. Вот тебе принёс для самообразования в свободное время. Чтобы, значит, совсем неучёным дуболомом не выглядел.

Горазд посмотрел на обложку. Книга называлась «Первая межмировая. Война вторжения» за авторством профессора Алексея Геннадьевича Непийвода. Кажется, он раньше что-то слышал об этом человеке. Какой-то крупный современный учёный? Изучающий демонов специалист? Забавная фамилия определённо где-то попадалась.

-Спасибо, -поблагодарил Горазд.

-Имей в виду, -уточнил подполковник так и не поворачиваясь лицом к юноше. -Это не в подарок, а только почитать. Потом вернёшь.

-А если я…

-Никаких «если»!  -отрезал Москаленко. -Сказано вернуть, значит вернёшь. Это может быть подарочный экземпляр. Может быть мне его сам Алексей Геннадьевич по почте прислал. Ценная вещь! Поэтому через год или через два, как получится, приедешь в академию и вернёшь мне книгу. А до этого момента не сметь погибать смертью храбрых на поле боя! Вам всё понятно, товарищ младший лейтенант!

-Есть не смерть погибать и вернуть книгу! -отдал честь Горазд.

-Давай, беги. Электропоезд в Новый Урегой уходит через сорок минут, а тебе ещё нужно получить подъёмные в бухгалтерии, собраться и прибыть на лимбяяхский вокзал.

Горазд шагнул прочь. Потом развернулся, повинуясь какому-то внезапному порыву, обнял своего бывшего преподавателя тактики и стратегии, подполковника Москаленко и не говоря больше ни слова побежал за вещами.

Ещё не слишком старый, но изрядно потрёпанный жизнью подполковник замер, по-отчески обнимая последнего из кадетов уходящего прямиком на фронт выпуска, позволяя ему зарываясь лицом в грудь. Когда он наконец отмер, шестнадцатилетнего младшего лейтенанта уже и след простыл. Коснувшись своего настоящего, живого, глаза, он смахнул предательскую слезу. Определённо сейчас нет времени и места ни для стариковских слёз, ни для прочих душевных терзаний. Внутренне подобравшись, Москаленко поспешил к лестнице. Скоро начнётся новый урок, где очередной партии безбожно молодых балбесов нужно попытаться втолковать хоть что-то из того, что может быть поможет им остаться в живых и не погибнуть в первом же настоящем боестолкновении, когда придёт их время выпускаться и идти прямиком в бой, управляя мощными бронированными машинами.

***

На электропоезд раз в два часа курсирующий между бронетанковой академией в Лимбяяхе и Новым Уренгоем, Горазд успел едва-едва. В последний момент запрыгнул в закрывающиеся двери. Показал сканеру обложку своего нового удостоверения вместо внесения платы за проезд. И удобно устроившись на сиденье, в полупустом вагоне, принялся размышлять чем ему следует заняться в городе.

Надо сказать, хотя Лимбяяха, где располагалась академия, формально считалась удалённым районом Нового Уренгоя, но в самом городе Горазду бывать практически не приходилось. Пара совместных культурных выходов, когда курсантов группами вывозили на то или иное культурное мероприятие вроде театра, кинопоказа или празднование дня прошлой великой победы - девятого мая, не в счёт.

Для начала нужно снять комнату - решил Горазд. Вещей у него с собой не много, фактически одна плотно набитая сумка.  Да и пробыть в Новом Уренгое предстоит всего пару дней. Но комната важна как важен крепкий тыл для успешного наступления. Потом… На насколько минут Горазда замечтался о разных, но все, как один, приятных, возможностях потратить выданные в бухгалтерии подъёмные в городских увеселительных заведениях.

Он знал о существующей традиции, когда молодые солдаты, перед тем как отправляться непосредственно на фронт, так сказать, проводили время с девушками оставляя им на память частичку себя. Собственно, именно этом выпускники лимбяяхской академии и должны были заниматься в предоставленный им двухнедельный перерыв между напряжённой учёбой и настоящей войной. Официально об этом не объявлялось, но старшие курсы неизменно делились нехитрой премудростью с младшекурсниками, перед тем как в последний раз пройти прощальным парадом через ворота академии. Особого секрета тут не было. Длившаяся двенадцатый год война активно пожирала молодых людей и опасаясь демографического кризиса в ближайшем будущем, верховный главнокомандующий заранее предпринимал все возможные в данной ситуации шаги.

Старшие парни рассказывали будто молодые девчонки из трудовых отрядов и сами не против получить от солдата на память ребёнка. В трудовые отряды гребут всех, кто не обладает дефицитными знаниями или навыками, словом, кто не показал отличий в учёбе или любом, необходимом стране, ремесле. Для девчонок из трудотрядов беременность — это способ на несколько лет избавиться от обязанности тяжело и много трудиться. Беременные девчонки и молодые мамы получают усиленное питание и их первых эвакуируют в безопасные места при воздушной атаке древних драконов или во время внезапных прорывов линии фронта демонами. А если женщина имеет пятерых и более детей, то она может вовсе сосредоточиться только на воспитании младших и совсем лёгкой работе где-нибудь на гидропонических фермах.

Кроме того, считалось, что молодой солдат лучше и яростнее сражается, защищая не абстрактное человечество или чуть менее абстрактную Российскую Федерацию, а конкретно своего ребёнка и ту девушку, которая была к нему мила когда-то.

Примерно такими вот приятными занятиями вроде кутежа и разврата (всё культурно и в рамках!) должен был заниматься Горазд прошедшие две недели. Которые он, как дурак, бездарно профукал из-за этого гада Севтя, чтоб у него ещё долго зубы звенели от гораздового кулака.

Немного помечтав о таких удивительных и незнакомых ему существах, как девчонки, Горазд сосредоточился на конкретных мыслях. Снять квартиру и бросить вещи. Прибыть на полигон на приёмку новенького мизгиря, прямиком с салехардского танкостроительного - его собственного шагающего танка-паука. А вот уже потом у него может быть останется день или даже два на рестораны и девчонок из трудовых отрядов перед отъездом в ноябрьский укрепрайон созданный на месте одноимённого города, полностью разрушенного в ходе боёв.

Правда Горазд совершенно не представлял, как нужно знакомиться с девчонками, тем более в форсированном режиме, потому как время не терпит. Но отсутствие опыта он собирался перекрыть избытком энтузиазма. Он помнил, как старшекурсники, в своё время, говорили, что «зацепить» девушку из трудотряда проще простого. Значит должно получиться и у него.

А пока электропоезд пожирал добрых семь десятков километров, расположенных между академией и Новым Уренгоем, Горазд открыл подаренную подполковником книгу профессора Непийвода и принялся читать.

Из предисловия к труду «Первая межмировая. Война вторжения» профессора Алексея Геннадьевича Непийвода. Благодарственная надпись на первом листе от профессора «Геннадию Фёдоровичу Москалекно, что спас не только меня и ещё два десятка таких же учёных червей, но и семь тысяч мальчишек и девчонок возрастом до двенадцати лет из канувшего во тьму города на Неве»:

Ещё одно столетие приближалось к концу.

В сотнях мелких, сиюминутных забот и тысячах незначительных вопросов умирал век. Наш, не оправдавший надежд, двадцать первый век.

Остался практически невостребованным груз мечтаний и чаяний, перешедший наследством из чудесного и ужасного, стремительного двадцатого века. Мы не построили города на Марсе. Вопреки всем разговорам, ни один человек не ступил на красную планету, предпочитая изучать её удалённо, с помощью автоматических систем, да и то не слишком активно. И дело не в том, что не сумели или не было технологий. Скорее не захотели.

Лунные города под пузырями защитных куполов умерли, не родившись, на пожелтевших страницах старинных научно-фантастических романов. Даже проект многоцелевой станции на луне, который одно время активно мусолили в средствах массовой информации, не дожил до стадии воплощения, завянув на этапе планов и чертежей. Словно цветок у легкомысленной и ветряной хозяйки занятой мыслями о новых украшениях и платьях, вечно забывавшей полить нежное растение. Зато на орбите повисли гроздья военных спутников и боевых платформ, целивших в землю сотнями ракет, лазеров и электромагнитных орудий. В нашу, с вами, порядком загаженную, но всё равно любимую землю. Единственную землю.

Человечество не объединилось, о нет. Лишь в старых романах уже далёкого двадцатого века упоминалось единое государство планетарного масштаба способное собрать силы и возможности человечества в цельном, мощном порыве, чтобы в жизни воплощать чудеса, о которых только мечтали и удивительной смелости проекты и грандиозные свершения - в реальности ничего этого не было. Страны и государства волком смотрели друг на друга, исподволь готовясь к большой войне за чистую воду за истощающиеся запасы полезных ископаемых, за пищу достаточную для пропитания многомиллиардного, но чудовищно разобщённого, человечества. И, разумеется, за возможность иметь десятки различных моделей и брендов, в сущности, одного и того же телефона. За практически нетронутые богатства Арктики и природные сокровища, скрытые под льдами Антарктиды.

Самыми популярными жанрами фантастических романов, далеко потеснив научную или, не дай боже, социальную, фантастику стали постапокалипсис - как стремление авторов и читателей осмыслить происходящее в мире и, разумеется, фэнтези - как попытка мысленного бегства из скучной реальности в выдуманную. Более интересную и более простую.

Кто знает, чем бы это всё кончилось, если бы великая сфера не пришла на землю?

Уходящий двадцать первый век обманул всех нас. В нём не было ни межпланетных экспрессов, ни космических лифтов, ни чудесных научных открытий, потрясающих основы мироздания и открывающих целые научные направления. Учёные продолжали развивать и перерабатывать удивительно огромный задел, сделанный их предшественниками из чудесного и ужасного двадцатого века. Технологии совершенствовались и вот уже сотовый телефон можно было сделать таким тонким, что он сворачивался в трубочку и даже продолжал работать после того как его развернуть, но ничего кардинально нового не появилось. Едкие критики и насмешливые циники, на которых оказался неимоверно богат этот наш двадцать первый век, зло шутили по поводу «провисания» научного прогресса, называли его горизонтальным и ехидно требовали у учёных изобрести летающий автомобиль.

Способный летать и одновременно пригодный к массовому выпуску автомобиль создать не получилось, но вот шагающие танки учёные сумели воплотить в композите и пластике. Взрослые дяди с внушительными животами в больших чинах и блестящих погонах сразу вцепились в новую игрушку восхищаясь её сверхвысокой проходимостью. Компактный и безопасный ядерный реактор повысил автономность военной тяжёлой техники, в габариты которой его получалось втиснуть. Кроме того, он позволил использовать в качестве главного калибра электромагнитное оружие способное стрелять не только специальными снарядами, а чуть ли не любой металлической чушкой, лишь бы подходила под диаметр орудия.

Военная доктрина менялась, зато люди оставались всё теми же. Жёсткий запрет на эксперименты с человеческим геномом принятый в большинстве развитых стран не позволял учёным сделать человека лучше. Или хуже. Учёные тоже ошибаются и более того - учёные те же люди, со всеми человеческими недостатками, конструктивными ошибками и тяжёлым грузом эволюционных просчётов и помарок, которые запрещено пытаться исправить. Может быть зря? Кто знает, как бы всё пошло, если бы запрет на широкое вмешательство в геном человека наконец отменили, как бурно обсуждали в последней четверти умирающего века?

Вот только всё стало неважно, когда землю включила в себя великая сфера. Люди опоздали, безмерно опоздали и больше не было времени чтобы копаться в себе, пытаясь исправить недостатки и стать лучше, сильнее, умнее или добрее. Или, тем более, обсуждать этичность возможности самостоятельно изменять себя с точки зрения нравственности и принятых в обществе моральных норм. Больше для этого не было времени. Времени совсем не оставалось.

В отличии от военной мысли и даже на фоне изрядно ограниченного «горизонтального» научного прогресса, социальные науки и вовсе пребывали практически в стагнации на протяжении целого века. За столетие не появилось ни одной новой, более продуктивной, формы государственного или социального устройства. Видимо вполне хватало старых - возмутительно неэффективных, но зато привычных и простых.

Коммунизм не был построен, так и оставшись потускневшей мечтой комсомольцев из первой и юных пионеров из второй половины позапрошлого, двадцатого века. Видимо современному человеку он оказался совсем не нужен в отличии от пусть ездящего, а не летающего, зато новенького и дорогого, автомобиля, тысяч и тысяч развлекательных фильмов, передач и юмористических шоу, навечно сохранённых в бесконечных архивах глобальной сети.

Но это всё осталось в прошлом и уже не важно.

Не столь важно.

Этот век почти прошёл.

Он исходил как тяжёлый сон больного человека. Как похмельная муть, от которой кружится голова и сушит горло. Новый, свежий век обещал вот-вот наступить. Манил обещаниями и сулил надеждами. Он дразнил закоренелых пессимистов какой-то детской, наивной надеждой в здравомыслие не только отдельного человека, но человечества в целом. Не имея ничего за душой, новый век мнил опровергнуть негативные прогнозы маститых аналитиков и самонадеянно обещал принести что-то хорошее, возможно, светлое. И даже, может быть, доброе.

Но это снова был обман. Один из самых больших обманов.

Новый век стал самым жестоким из всех предшествующих. Он действительно всё изменил, но вовсе не так как того ждали оптимисты и даже не так, как боялись самые закоренелые пессимисты. Всё было гораздо хуже и страшнее. Страшнее, чем кто-либо мог бы ожидать или хотя бы представить.

Великая сфера пришла на землю. На чуть-чуть загаженную, но всё равно любимую землю. Нашу единственную землю. Которую кто-то другой теперь считал своей собственной. Со всем, что на ней находится: лесами, морями, городами, реками, озёрами, горами и людьми.

…и развернулись адские врата и сонмы демонов взошли. Кровь лилась рекой и ужас царил вокруг.

…с тех пор прошло двенадцать лет

…но всё же мы до сих пор остались живы. Потеряв столь многое и сохранив столь малое, мы остались живы.

Мы выжили.

[1] Лимбяя́ха (ненецкое Лимбя-Яха — «орлиная река») — бывший рабочий посёлок, ныне район города Новый Уренгой. Район расположен в 70 км к востоку от Нового Уренгоя на берегу озера Ямылимуяганто.