Великое Делание-2, или Битва за Пентатерру

VI

Фальканд    Бегун, конь всегда нетерпеливый, то и дело переходил на галоп, распугивая немногочисленных в дневную пору прохожих. Едва ли не в считанные минуты домчал он меня к дому Этельвульта Ладжори. Трёхэтажное здание это, украшенное изящной лепниной, изображающей обнажённых юношей, девушек и преследующих тех и других развратных фавнов, уже более ста лет портит внешний вид улицы Мануфактур.

    Лакей в серо-фиолетовой ливрее открыл высокие двустворчатые двери – практически, ворота – и пропустил нас с Бегуном во внутренний двор. Конюх принял у меня поводья, в то время как лакей, знаком дав понять, что нужно следовать за ним, исчез в ближайшем дверном проёме.

    Я шёл, едва ли не след в след, за лакеем – сквозь лабиринт лестниц, устланных толстыми коврами, в которых утопают ноги, и полуоткрытых, продуваемых лёгким ветерком, переходов, мимо ниш, в которых размещаются высокие фарфоровые вазы и висит оружие, будто бы добытое предками Этельвульта в качестве трофеев.

    Это всё ложь. Ладжори – торгаши, все как один, ловкие и хитроумные. Всё в своей жизни – доспехи, дом, места в Совете – они купили. Они покупают и продают всё.

    Я, как нетрудно догадаться, стал одним из крупнейших приобретений Ладжори последних лет. Он потратил на меня более тридцати тысяч – и ни на минуту не позволял мне забыть об этом долге.

    Тратить деньги – мой единственный талант. Я покупаю лошадей, столовое серебро, женскую любовь, новые шляпы, перчатки и плащи, проигрываю порой немало в тинколо – да и просто влезаю в долги где ни попадя. Отец давно перестал оплачивать мои счета, поэтому я нашёл Ладжори, который купил меня, польстившись на клятвы, что он мне как отец.

    Он сидел за обширным столом чёрного дерева, в глубоком кожаном кресле, и солнечные лучи падали сквозь ведущую на балкон застеклённую дверь на его макушку и затылок – те же, в свою очередь, удерживали фас Ладжори в тени. Планируя сегодняшний разговор, он явно хотел скрыть черты своего обрюзгшего лица, меня в то же время удерживая на свету.

    За его деньги я не только на свету посижу. Вот уж, действительно, проблема! Я уселся в свободное кресло и заказал лакею – в таком же завитом парике, как у хозяина дома – вина.

    - Красное? – он чуть наклонился, всем своим видом демонстрируя готовность исполнить любую мою прихоть. Лицемер! Отлично знаю, что и он, и вся прислуга, вслед за самим Ладжори, почти открыто презирают меня, несмотря на мою родовитость.

    Плевать! Пусть подаёт.

    - Да, то же, что и в день нашего приезда – двенадцатилетней выдержки.

    - Отличный выбор, господин Фальканд. – Поклонившись, чтобы я не видел подлинного выражения его лица, лакей удалился.

    Ладжори положил обе ладони на стол, демонстрируя и драгоценные перстни, и герметитовый браслет шамана талвов, – и забарабанил ими, словно в нетерпении.

    - Ты привёз книгу, мой мальчик. – Он не спрашивал – он хвалил меня.

    Я расплылся в улыбке.

    - Конечно, патрон. – Я встал и, открыв свою сумку, извлёк оттуда дневник Дисфета.

    Ладжори нетерпеливо раскрыл книгу и начал изучать её, то и дело переворачивая страницы. Вскоре я, однако, заметил овладевшее им разочарование – чувство, которое Ладжори и не пытался скрывать.

    - Чтоб его! Просто книга. – Он швырнул дневник на стол и откинулся в кресле. – Карта, конечно, представляет некоторый интерес, да и его записи тоже… Но!..

    Я уже подозревал, в чём дело. Карта не оживёт. Магия «Проклятой невесты» исчезла, развеялась как дым.

    Ладжори вновь выругался, на этот раз – грязно, и начал набивать свою трубку. Я понял, что нужно составить ему компанию, хотя и не хотел сейчас курить. Удел младших – подражать старшим и слушаться их; приходится чтить обычаи, особенно когда ваш долг равен двадцати трём тысячам шестистам восьмидесяти динрам.

    Мы закурили.

    - Ты знаешь, что такое герметит, Фальканд?

    Я выпустил колечко дыма.

    - Конечно. Это то, что мы добывали на Талвехе. Минерал, дающий магическую силу – его ещё называют «голубым Гермесом».

    - Его называют и плотью Божественного Дня, мой мальчик, – проворчал Ладжори. – Я знаю более полудюжины его названий – но что он?

    Университет я так и не закончил, поэтому вопрос он задал не по адресу.

    - Лишь немногим известно, Фальканд, что герметит – на самом деле металл. Он становится пластичным и ковким лишь при определённых условиях, а иногда – даже подобен ртути.

    Ой как интересно! Он и впрямь возбудил моё любопытство. Ладно, пусть поболтает, может, вытрясу из него ещё тысчонку.

    - Магия, творимая при помощи герметита магами и аколуфами Великой Машины, всегда зависит от его количества, причём на её силу, эффективность влияют порой факторы, не вполне нам понятные. Великие алхимики прошлого пытались связать её с насыщенностью солнечного света, температурой воздуха, влажностью, расположением крупиц герметита относительно друг друга…

    Я решил не перебивать его – наоборот, подарил настолько внимательный и чуть недоверчивый взгляд, что даже этот прожжённый интриган чуть покраснел. Он поспешно развил свою мысль.

    - Ни одна из этих теорий не работает в полной мере. Симон Чернокнижник, впрочем…

    Я слышал это имя. Его слышал почти каждый.

    - Это тот, которого сожгли на костре?

    - Конечно, он, парень, кто же ещё мог оказаться столь умён? – Ладжори испустил смешок, а потом издал отрыжку. Я опустил веки, глядя на своего благодетеля сквозь полуопущенные ресницы, словно восторгаясь его умом и манерами.

    - Симон предположил, что ответ на этот вопрос заключён в самом делании – в каждом отдельном случае герметит помогает творить волшебство ровно в той мере, в которой это соответствует его собственной природе. Некоторые виды магии герметиту, как ты знаешь, и вовсе неподвластны.

    О чёрной магии я, конечно, слышал. Слышал, что в действительности её не существует.

    - Но чёрная магия существует, Фальканд.

    Вот так так!

    - Это правда, господин? – искренне удивился я.

    Он ликующе рассмеялся – очевидно, глупое выражение на моём лице принудило Ладжори почувствовать себя невероятно умным.

    - Нельзя же быть таким глупцом, Фальканд! Дисфет! Дисфет – очевидное доказательство существования чёрной магии, причём невероятно могущественной!

    Действительно, Дисфет. И его дневник – дневник, за которым все так охотятся. На поверку магии в этом дневнике оказалось меньше, чем на понюшку табака.

    - И что вы предполагаете? – Что вы предлагаете, патрон, вернее, повелеваете – и сколько за это платите?

    - Не я – Симон. – Ладжори вскинул ладони, словно отрицая обвинение в даче взятки, обнаруженной на его столе. – Симон предположил существование своеобразного антипода герметита, плоти Божественной Ночи. Алхимики именуют этот, не обнаруженный до сих пор – и, вероятно, не существующий в действительности, – элемент симонитом.

    О симоните я слышал. Его поиски – Симония – считались чем-то, столь же бесполезным и греховным, как и содомия. Я тут же вспомнил о Рикхаре. Интересно, как он там – развлекается с очередным пареньком – или решил использовать своего слугу, Вурука?

    - А что Рикхар? – Ладжори решил вернуться к повседневной рутине; по удивительному совпадению его мысли коснулись того же вопроса.

    - Поиски симонита его не интересуют, – с кислым выражением на лице пошутил я. – Он ищет чистую любовь – причём мужскую. Я в какой-то мере ему помогаю, и он – управляем.

    Ладжори, удовлетворённо улыбаясь, часто закивал.

    - В любом случае мы всегда можем опорочить его, обнародовав эту информацию, – и добиться обвинительного приговора в суде. Я думаю возвысить Агридже, доверю ему пост после выборов в Консиларий.

    Совет Семидесяти двух переизберут – и даже Рикхар получит должность! А что насчёт меня?

Этельвульт         Ненавижу этого выжигу и мота Фальканда – просто презираю его. Почти так же, как его отца. Он, однако, удобный слуга – родовит, хорош собой и молод, что само по себе возбуждает надежды и доверие окружающих. Я потратился на него, может, даже чересчур, но верю, что расходы окупятся.

    В конце концов, все так поступают – инвестируют в добычу герметита, в торговлю, шерстяную пряжу – и в молодёжь. Золотая молодёжь – иначе Фальканда не назовёшь. Дружки его, конечно, обходятся дешевле.

    Кстати, как они там?

    - Что Джордано? Этот субалтерн собирается до конца дней своих ходить в море? Хочет, чтоб его захоронили в куске парусины?

    Фальканд уже добился кое-каких результатов – видно, что он учится у меня.

    - Он взял у меня двести дин-динов. Ещё за тысячу я сделаю его настоящим должником.

    Тысяча – это много. Наверняка, оставит деньги себе – ну, во всяком случае, не меньше половины.

    - Тысячу эту, Фальканд, я дам тебе на расходы сейчас – вижу, ты её хочешь. – Я люблю демонстрировать ему свою проницательность – и щедрость. – Но потрать её вместе с Джордано. Он водится с какой-то шлюхой – подари ей дорогое, красивое платье, переспи с ней.

    Он насторожился. Дуэль из-за шлюхи – явление редкое, но не среди моряков.

    - Он оскорбится, патрон!

    Ещё как оскорбится! Держу пари, Джордано будет в гневе!

    - Продемонстрируй твёрдость духа; держись высокомерно. Он замкнётся в себе – или вызовет тебя. Любым способом расшевели его, добейся откровенного разговора! Ткни ему в лицо его бедностью!

    Хорошо, если Джордано не ткнёт ему в лицо шпагой.

    - И скажи правду: отец твой не даёт тебе ни гроша вот уже более года!

    Это, конечно, правда. Пусть Джордано умнеет; он должен знать, кого называть отцом.

    Фальканд понимающе кивнул.

    - Вы принуждаете меня рисковать.

    Он всегда говорит нечто подобное, чтобы я не забыл о деньгах и не передумал.

    - Но я плачу! – Я встал и, открыв ключом, который всегда ношу с собой, несгораемый шкаф, извлёк оттуда замшевый мешочек с деньгами.

    - Тысяча дин-динов золотом.

    Фальканд подвесил их на пояс не считая. Настоящий дворянин – благороден во всём.

    Особенно за мой счёт.

    Он встал.

    - Я тороплюсь. – Виноватая, жалкая улыбка на миг появилась на его лице, чтобы тотчас же смениться привычной маской, составленной из высокомерия и небрежности. – Тороплюсь тратить ваши деньги.

    Я тоже знал молодость и все её утехи. Я всегда говорю это Фальканду – или даю понять, снисходительно улыбаясь.

    - Беги, мой мальчик. Молодые годы проходят слишком быстро.

    Он вышел, а я, налив себе рюмку вина, задумчиво смотрел на опустевшее кресло. Надеюсь, Фальканд не изгадил его тем духом, что обитает в нём самом. Эта расточительность – как бес, хуже демона, дьявол его побери! Боюсь заразиться ею – как чумой!

    Я позвонил в колокольчик. Вскоре явился Паэн, мой лакей. За те десятилетия, что он провёл, прислуживая мне, Паэн отлично изучил меня. Он мой приятель с детства – хорошо оплаченный приятель, – и всегда следит за соблюдением моих интересов.

    Он тоже презирает семейство Майо. Они даже не лакеи – просто попрошайки, а берут гораздо больше.

    - Она уже пришла, господин Этельвульт, ждёт в приёмной. – Он чуть склонился в безупречном, отработанном за долгие годы службы, поклоне. – Прикажете просить?

    Я кивнул, словно уступая его просьбе. Товарищ мой по детским играм сейчас весь в морщинах; скоро он начнёт по-старчески скрипеть суставами и забывать простейшие вещи. Интересно, продлит ли мою жизнь герметитовый браслет, как сделал то с шаманом талвов, Бесконечноживущим?

    Не знаю, должен бы.

    Они вошли вдвоём, и Паэн жестом указал ей на кресло, в котором ещё недавно располагался Фальканд. Блестящие глаза её с интересом изучали меня; я же делал вид, что всё о ней знаю. Я действительно знаю о таких, как она, всё: долги, неприятные, подчас унизительные обязанности, постоянные хлопоты в стремлении содержать хозяйство в порядке, непреходящая нужда, передающаяся по наследству, – и неутолимое желание вырваться из этого порочного круга.

    Платье её, пусть и скромное, всё же не имело заплат – хозяйка, совершенно определённо, знала правила, по которым живёт светское общество.

    - Госпожа Эгина?

    Она сухо кивнула.

    - Эгина Кальчи, в девичестве – Вазари. Муж мой, младший боцман на одном из кораблей господина Дуилло, вот уже восемь лет как не вернулся из моря.

    Я вздохнул с сочувствием.

    - Я простая женщина. Позволите ли мне поинтересоваться, зачем моё общество заинтересовало вас?

    Несмотря на очевидное простодушие, она знала кое-что об изящных словесах, но нервы подвели её, и голос дрогнул.

    - Меня интересует ваш постоялец, госпожа Эгина, Боэмунд дю Граццон.

    Она повела глазами и уставилась в потолок, словно говоря: «Ну и вопросы вы задаёте!».

    - Такие вопросы… – Она начала беспокойно мять носовой платок, который сжимала в руках. – Он и не ночевал ни разу, и задатка не заплатил. Я бы и жильцом его не назвала, если уж на то пошло. Высокий, молодой парень, конечно, к тому же офицер – недурён собой, силён…

    - Несомненно, Боэмунд – интересный мужчина. – Я улыбнулся. – Разместите его у себя со всем возможным комфортом, госпожа Эгина, и я щедро заплачу вам.

    - Сколько? – Прямой вопрос, выдаёт обитательницу припортовых кварталов. – Столько же, сколько платит вам Боэмунд – десять динров. Мой слуга – не Паэн, другой – будет приносить их вам раз в неделю. Меня интересует как здоровье моего протеже, к которому я питаю почти отцовские чувства, так и его дела, – и хочу, чтобы вы докладывали обо всём.

    Она смяла платок, потом развернула его, зачем-то растянула на коленях, как салфетку.

    - Да, конечно, господин Ладжори.

    - Только прошу вас: никому – ни слова, даже домовладельцу. – Я красноречиво прижал указательный палец к губам. – Если что, сообщите мне, я обязательно разрешу любые – подчёркиваю, любые – затруднения.

    Я сделал жест, и Паэн налил нам вина. Рюмка, опрокинутая неожиданно резко, явно пошла ей на пользу.

    - У меня возникло желание устроить судьбу Боэмунда, на которого, признаться, имею большие виды, – но так, чтобы он, ввиду горячности, свойственной молодости, ничего не заподозрил. Ведь подозревают, как вы знаете, обычно дурное.

    С самым значительным видом я сделал паузу.

    - У вас нет на примете никакой знакомой девушки, возможно, родственницы – приличной и благовоспитанной, госпожа Эгина? Девушки, которая могла бы составить достойную партию Боэмунду?

    Она кивнула. Несмотря на испуг, в глазах женщины читалась надежда.

    - Моя племянница, Йекелин, весьма хороша собой. Она воспитывалась при монастыре и может считаться образованной даже среди благородных семейств.

    Я, разумеется, знал о существовании Йекелин, в то время как госпожа Эгина бессовестно лгала, нахваливая племянницу. Воспитание и образованность той ограничивались умением читать, писать и петь, но Боэмунд, головорез и деревенщина, едва ли лучше.

    - Что ж, устройте её переезд в Гнилую Щель, госпожа Эгина. Я пришлю за девушкой свою карету и оплачу все расходы, связанные с её содержанием.

    Госпожа Эгина привстала и сделала поклон. Глаза её с интересом смотрели на меня.

    Господи, она всерьёз? Хватит с неё и моего стольника – или даже конюха!

    - Позвольте, госпожа Эгина, на прощание поднести вам серьги с жемчужинами.

    У неё перехватило дыхание, но я поторопился разочаровать эту женщину.

    - Их вручит вам Паэн, когда вы выйдете из комнаты. Я же, с вашего позволения, займусь ещё разного рода бумагами…

    Я указал на свой письменный стол.

    Он снова поклонилась – и вышла.

    Новые покупки, новые расходы – когда же я получу прибыль? Никто не знает. Как говаривал один поэт, политика, коммерция, война – всё это сплошь азартная игра.