Враги народа. Затмение

Враги народа. Затмение. Главы 16-20

  16.

  Лето. 1919 год. Франция. Париж.

  Этот день был на удивление тихий, загадочный, казалось, все силы природы замерли на мгновение в ожидании чего-то чудесного, прекрасного. В таком настроении Мишель бродила по саду, разбитому перед домом. На душе уже который день было как-то необычно легко, светло, а сердце тревожно металось, но от этого не было плохо, скорее наоборот. Девушка то и дело спрашивала себя: «Что это? Что со мной? Почему мне, то весело, то бесконечно грустно?»

  Перемены в настроении Мишель заметил и ее отец, улыбчивый человек лет пятидесяти с благородной сединой и манерами дворянина. Жан Поль, так звали его, был знаменитым на весь мир ученым, каждый раз поражавшим широкую общественность своими грандиозными открытиями. Сейчас он работал над секретным оружием. Правда, ему эта работа не была в радость, он понимал, что если  разработка попадет в руки недобрые, то беда неминуема, но это был государственный заказ, и, если бы Жан Поль отказался, его ждали бы непредсказуемые последствия. Самое малое, что может произойти в таком случае – он, а значит и его единственная, драгоценная дочь, попадут в немилость, потеряв всякую возможность жить и работать, действовать. В худшем… здесь уже вариация ситуаций достаточно разнообразна. Вот почему, профессор занимался делом, которое ему не по душе, и старался растягивать завершение разработки как можно дольше.

  Сейчас Жан Поль взял заслуженный выходной и наслаждался покоем. Он бросил на дочку заинтригованный взгляд:

  - Мишель, ты тут или на другой планете? – смеясь, задал вопрос отец, но девушка, погруженная в свои размышления, не услышала его. - Всё понятно. Влюбилась!

  - А? Что папа? Ты спросил что-то? – вздрогнув и вернувшись в реальность, вопросила девушка.

  - Да нет, моя дорогая, ничего… Эх, Мишель, Мишель…

  Жан Поль, продолжая посмеиваться и подшучивать над дочкой, отправился к другу, что живет за углом. Девушка осталась одна.

  Не зная, чем занять себя и отогнать тревожные мысли, Мишель решила тоже немножко прогуляться. Но не успела она выйти за порог дома, как тут же ей вновь попался ее защитник, Филипп, человек, которого она так боялась увидеть, человек, которого она так хотела увидеть.

  - Это судьба, - весело начал Филипп, - я уже второй раз совершенно случайно встречаю вас в этом городе! Куда держим путь?

  - Здравствуйте, - кротко улыбнувшись, приветствовала Филиппа девушка, - да, хотела пройтись немного, погода-то какая прелестная…

  - Погода действительно чудо, поэтому будет просто обидной оплошностью с нашей стороны пропускать такой денек. Прошу…

  Подав руку в самой галантной манере, Филипп увлек Мишель в глубины зеленеющего парка, постепенно оживающего толпами прохожих.

  Они гуляли часа три, не меньше, но обоим казалось, что прошло всего минут пять, и когда вдруг заметили, как тихо садится за линию горизонта солнце, очень удивились.

  - Ничего себе! – воскликнула Мишель. – Вот и день прошел, а я и не заметила…

  - Я тоже... – как-то задумчиво и почему-то грустно, отметил Филипп. – Но вы ведь не откажете мне в чести вновь проводить вас до дома?

  - Ну, конечно же! Да что там до дома. Приходите к нам сегодня-завтра на чай. Папенька будет очень рад, я уверена. Он всегда с особым радушием относится к моим друзьям, а вы не просто друг, вы – спаситель мой… Приходите.

  - Папенька… протянул Филипп, но замешательство длилось лишь секунду, после он вновь в прежней жизнерадостной манере продолжил. Отличная идея! Буду очень польщен, и очень рад познакомиться с вашим родителем. Итак, завтра в семь, если вас устроит.

  - Устроит, - вспыхнув, тихонечко ответила Мишель, и скрылась за воротами дома.

  Никогда Мишель еще не чувствовала такой легкости, будто бы за спиной выросли крылья. Она стрелой влетела по крутой винтовой лестнице на второй этаж, в кабинет отца, в котором он обычно работал по вечерам, раздумывая над новыми проектами.

  - Папенька, здравствуй!

  Жан Поль с трудом оторвался от заинтересовавшей его заметки в газете, он читал о том, что сейчас творилось в бывшей Российской Империи, а ныне в Советском Союзе, статья рассказывала о бесчинствах, зверствах и коварстве новой власти, что вызывало бурю негодования профессора. Поэтому он не сразу смог отвлечься от гнетущих негативных эмоций и недовольно бросил:

  - Ну, что такое, дочь? Ты же знаешь, я не люблю, когда меня отвлекают…

  - Прости, папенька, - пожалев о своей горячности, пролепетала Мишель, я просто…

  - Да, говори уже. Я же вижу, что-то важное, по крайней мере, для тебя. Ладно, не дуйся, прикрикнул, извини.

  Девушка вновь расцвела, разрумянилась и на одном дыхании выпалила:

  - Завтра к нам придут гости… точнее, гость… Ты рад?

  - О как! Скажи хоть на милость, что за гость такой, которому я должен быть рад, - уже смягчившись, усмехнулся отец девушки.

  - Папенька, ты знаешь какой он! Какой! Он такой… он … в парке меня воришка обокрал, а он догнал и вернул, помог, и вообще, он такой умный, добрый, хороший, ты таких даже не видел никогда… я тоже…

  - Да полно тебе, моя дорогая, полно! – расхохотался Жан Поль. – Я всё понял, приглашай, конечно, встретим, приветим. Так, значит, когда свадебка-то? – промурлыкал Жан Поль, на что Мишель ответила что-то нечленораздельное, гневное, скомканное, профессор рассмеялся еще громче, плохого настроения как не бывало.

  Эту ночь Мишель провела как никогда беспокойно, тревожно. Ей никак не удавалось уснуть, даже на пять минут. Такого с ней не было никогда. То и дело в памяти прокручивались события минувших дней, мысли и переживания, разговоры с Филиппом….. Филипп. Этот человек прочно запал ей в душу, пророс корнями, и теперь уже нельзя было выкорчевать его, выжечь его, только вместе с сердцем.

  Еще не успело солнце подняться над городом, как Мишель уже была на ногах. Она изо всех сил скрывала свое волнение, старалась быть, как и всегда, улыбчивой и веселой, но, кажется, девушка слишком уж перегибала палку, что не могло не бросаться в глаза. Отец, добрый, понимающий человек, не стал смущать дочку, он просто вспомнил себя в двадцать лет, когда впервые встретил ее мать, очаровательную Джульетту, единственную женщину, которую он любил всей своей душой, всю свою жизнь. Она была для него надеждой, мечтой, светом в окошке, смыслом каждого нового дня, но… Джульетта ушла из жизни раньше его, оставив Жана догорать свечкой на холодном окне жестокости бытия. Только дочь держала на Земле, только ради нее, Жан дышал, работал, тянулся к солнцу. И сейчас он был бесконечно счастлив от того, что счастлива она, и потому уже заочно любил того молодого человека, который смог пробудить сердце такой гордой и всегда непреступной Мишель.

  Медленно утекали минуты. Мишель то и дело посматривала на часы, нетерпеливо удивляясь, почему же сегодня время идет так непозволительно медленно. Чтобы развеяться, она прогулялась по городу, навестила всех своих знакомых, но часы и после этой прогулки показывали всего лишь двенадцать, тогда как до семи вечера еще ждать и ждать. Тогда девушка погрузилась в чтение. За интересной, любимой книгой время понеслось быстрее.

  Пробило семь. Мишель подпрыгнула от неожиданности и молниеносно захлопнула книгу, даже забыв положить закладку на прочитанной главе. Она сначала подбежала к зеркалу, убедившись, что выглядит хорошо, потом к окну, там никого еще не было, затем сбежала вниз, посмотреть, накрыла ли помощница по хозяйству на стол. В этот миг в дверь позвонили.

  «Это – он», - стрелой пронеслось в голове. Мишель кинулась к двери, открыла и замерла. На пороге стоял какой-то неизвестный, даже совсем неприятный человек. На широком, обрюзгшем лице появилась льстивая, неестественная улыбка. Еще секунда и незнакомец заговорил неожиданным фальцетом:

  - Мишель… это вы, мадмуазель?

  - Да, это – я, - понуро ответила девушка, в сердце закралось смутное предчувствие.

  - Я – друг Филиппа. Ему срочно пришлось уехать, он так хотел прийти сегодня к вам, но не смог, неотложная работа. Он просил передать это…

  Незнакомец протянул Мишель элегантную шкатулку ручной работы. С какой нежностью взяла она ее, с какой горечью… Ведь вещица была взята не из Его рук…

  - Спасибо. А когда Филипп приедет? И приедет ли вообще…

  - К сожалению, он, скорее всего, не вернется. Важная работа, которую нельзя отложить. До свидания.

  Мужчина слащаво вежливо поклонился и вышел вон.

  Куда делась та энергия, та радость, которая жила в сердце Мишель еще утром? Сейчас в нем не было ничего кроме щемящей тоски. Почему, ну почему он так сделал? Почему не попрощался, а послал этого лысеющего льстеца? А она его так ждала…. И что теперь сказать отцу?..

  17.

  Филипп. Он поспешно, как-то даже нервно шагал по направлению к железнодорожному вокзалу. Натянув по давно сложившейся привычке широкополую шляпу на глаза и закутавшись в плащ, он уткнулся взглядом в асфальт и старался по максимуму увеличить темп, дабы в быстрой ходьбе развеять все свои переживания. Как странно. Никогда его душа не подвергалась даже мимолетным сомнениям в верности своих поступков, он был циничен до крайности и всегда гордился этим.    

   Мужчина  приехал в эту страну романтиков и поэтов с одной только целью, поставленной перед ним Центром – выманить важные сведения, касающиеся секретного оружия, причем выманить любым путем. Для того, чтобы отличиться и доказать свою верность делу, Филипп, которого, вообще-то звали совершенно иначе, Дмитрий Волков, был готов на всё, даже не самую низменную подлость.

  Узнав, что у профессора Поля есть молодая дочь, он нарисовал в своем мышлении эффективный, как ему тогда казалось, план: он охмурит девушку и через нее проникнет в дом Поля, станет постоянным завсегдатаем в этом доме, другом профессору, и так, незаметно, аккуратно, выманит интересующую его информацию, а если профессор не расколется, можно украсть чертежи, или, на крайний случай, вообще убрать его, да и ненужную уже дочку, с дороги. На всё это Дмитрий шел хладнокровно, ведь уже не в первый раз его посылали на аналогичные «дела». Но теперь что-то переключилось в сознании молодого человека. Он увидел Мишель…. Тогда, в самом начале их знакомства он думал, что это – обычная, избалованная богатой жизнью и отцовской славой барышня, думающая только о новых побрякушках и шмотках, тщеславная и изнеженная, как те, которых Дмитрий встречал так часто, кого бросал на помойку, как ненужную, отработавшую свой срок годности вещь. Но здесь был другой случай. Мишель олицетворяла всё доброе, светлое, прекрасное, что Волков никогда в жизни и не встречал.

   Он уже давно привык думать, что мир только и состоит, что из жестокости и лжи, и сам плел эту ложь в удвоенном масштабе. А тут полная противоположность его воззрениям, противоположность, которая разбивала о скалы все былые представления, предрассудки, черствость, цинизм. Казалось, что в сердце что-то надломилось, треснуло и корка закоренелого льда, который плотно окутал всё и вся, начала потихоньку таять, болезненно, неумолимо. Дмитрий тщетно пытался напустить на себя маску былой холодности. Но каждая встреча с этой необыкновенной девушкой меняла его до неузнаваемости. А еще она верила во Христа…. И поступала во всем так, как учил Господь, Тот, Кого Дмитрий, прожженный бесконечными политучениями и неуемной пропагандой, отвергал еще совсем недавно, а теперь… а теперь и не знал, как быть. Что-то новое, неизведанное, теплое, чистое заронила Мишель в ожесточенную душу волка одиночки.

  Дмитрий дошел до места назначения, где его поджидали. Из толпы выделились двое и бесшумно подошли к Волкову.

  - Удалось выполнить задание?

  - У него нет чертежей. Он передал их какому-то своему другу, мне не удалось узнать кому точно… – уверенно, будто бы говорил абсолютную правду, соврал Дмитрий.

  - Странно… - протянул один из шпионов: – Что же мы ответим руководству?

  - Придется сказать, как есть. Не всё еще в наших силах… Я старался, вы же меня знаете…

  - Да. И только поэтому верим тебе. Если бы мы не знали твоей твердости, то подумали бы, что ты выгораживаешь эту семейку.

  - Было б кого выгораживать, - сплюнул Дмитрий, - буржуи недобитые.

  - Верно… недобитые… пока….

  Мужчины многозначительно переглянулись, и в этом взгляде Дмитрий уловил страшное. Сердце стянуло, словно клещами, ведь он знал «мораль» своих коллег. Когда-то он сам мыслил также, а нынче подобные методы, подобные мысли ему казались кощунственными, дикими, достойными зверей, но не людей. Но Волков не подавал вида, понимая, что в таком случае точно погубит ту, которая почему-то стала для него так дорога.

  - Итак, есть ли какая директива, каковы наши дальнейшие действия? – пытаясь перевести мысли коллег в другое русло, задал вопрос он.

  - Конечно. Сидеть тихонько нам уже не придется. Из Центра пришло послание, за подписью Главного: нас направляют в Израиль, собирать сочувствующих духу революции. Нужна мировая революция, диктатура мирового пролетариата, ведь только в этом Владимир Ильич и видит смысл всего пройденного им пути.

  - Понятно. Будем выполнять, – сурово, на автопилоте ответил Дмитрий, но как ему уже не хотелось возиться с этими заданиями, теперь мужчина видел их подлинную суть, гнилую, построенную на обмане, на грязи, на крови, но изменить что-либо пока он был не в силах и выйти из этой игры тоже.

  Все трое в полном молчании сели на прибывший поезд, который должен был отвезти их в далекий край, на землю Обетованную.

  18.

  Россия, лето, 1919 год.

  В большом, просторном, светлом кабинете, в высоком, обитом мягким бархатом кресле восседал маленький, непривлекательный, лысеющий человек, вождь мирового пролетариата. То и дело, бросая по сторонам нервный взгляд, он небрежно просматривал свои старые бумаги, документы, дневники. Одним из них он особо увлекся, ведь эта тетрадь возвращала его в недавнюю пору, когда мысли хаотично метались, приводя в состояние дикой эйфории, в пору, когда революция только готовилась к реализации, и это ожидание заряжало невероятной энергией. В таком ожидании будущий вождь революции более всего любил выписывать на досуге цитаты из трудов великих людей и делать свои замечания по поводу того или иного высказывания. Так, ему казалось, что его мнение значимо, и оно может повлиять на мысль самого автора, но это, конечно, было не так.

  Ильич делил лист бумаги на две части, в правой находились цитаты автора произведения, в левой – его собственные суждения.[1] Читая труды материалиста Фейербаха, Ленин подписывал: «Гениальная основная идея!», «Замечательно!», «Очень хорошо»…..

  Но есть и другие замечания: относительно философской статьи идеалиста Гегеля «Наука логики», статьи, в которой автор опровергает атеистические воззрения Эпикура и других людей, что, разумеется, совсем не понравилось Ленину. Вот что он помечал сбивчивым, торопящимся почерком на полях своей тетради в ответ на слова Гегеля: «Замечательно верно и глубоко», «Очень верно и важно», «Очень хорошо и образно», «Умно и остроумно… БОГА ЖАЛКО?!! СВОЛОЧЬ ИДЕАЛИСТИЧЕСКАЯ!! [2]

  Есть и иные записи, например, о работах профессора Лифмана, вождь высказал следующее: «Точка зрения – апологета буржуа, тупого, довольного, самодовольного… Автор – махровый дурак, как с торбой возящийся с дефинициями – преглупыми…». [3]

  А есть и вовсе неприличные пометки, относящиеся к книге Г. Шульце-Геверница: «Тон ликующего германского империализма, ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ СВИНЬИ!!!» «ВЕЛИЧАЙШИЙ МЕРЗАВЕЦ, ПОШЛЯК, КАНТИАНЕЦ, ЗА РЕЛИГИЮ, ШОВИНИСТ!!!»

  Ну не мог Ильич сдерживать свои эмоции, когда кто-либо даже вскользь говорил за религию, за Бога. Это была одна из немногих тем, которая доводила его до сумасшествия, до исступления. Так, совсем недавно, заставил изрядно понервничать вождя Максим Горький, который то и дело писал ему в надежде докричаться, объяснить что-то или просто, рассказать о своих мыслях. Упомянув в одном из писем об исканиях истин, он получил молниеносный ответ:  

  «…всякий боженька есть труположство… всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная «зараза».

Ваш В.И.[4]

  Сейчас Владимир Ильич с удовольствием просматривал этот дневник, вспоминая, вспоминая, вспоминая. В последнее время ему больше удовольствия приносило погружаться в меланхолические грезы прошлого, нежели реально оценивать современную ситуацию. Там были рвения, бешеный адреналин, энергия, а здесь – драка за власть, лицемерие, бесконечные подставы. День ото дня вождь понимал, что его окружение только ждет часа, когда сможет смести его, смести мощной волной цунами, и эта дума страшила, лишая возможности мыслить и строить планы на будущее. «Что посеешь – то и пожнешь», гласит народная мудрость, но и народную мудрость Ильич не переваривал….

Звенящую тишину кабинета нарушил тихий, осторожный стук в дверь.

- Войдите, - провозгласил хозяин кабинета.

В дверь затравленно-угоднически просунулся помощник.

- Владимир Ильич, к вам пришли. Говорят, вы ждали…

- Кто?

- Профессор Казаков.

- Пусть войдет, - возбужденно объявил Ленин.

  Через секунду в кабинет вошел немолодой уже человек. Поправив очки, и переложив из правой руки в левую папку с принесенной документацией, гость вступил в апартаменты правительственного кабинета.

- Доброго здоровьица, товарищ Ленин, - вкрадчиво тихо запричитал Игнатий Казаков, - я принес то, о чем мы с вами разговаривали недавно.

- Отлично, отлично. Я как р`аз ждал вас, - прокартавил Ильич, - что вы мне пр`инесли? Получилось ли р`азобраться с интер`есующим нас вопр`осом?

- Да, Владимир Ильич. Токсилогическая лаборатория будет функционировать. Спец. оружие, можно сказать, уже у нас в руках[5].

- Пр`екрасно! А когда же начнутся пер`вые испытания?

- В ближайшее время. Опыты будут проводиться на политзаключенных. Через несколько недель, я принесу вам отчет о проведенных экспериментах.[6] [7] [8]

- Вы, Казаков, молодец! Заслуживаете ор`дена. Вы его получите. Но меня интер`есует не только эта лаборатор`ия… Молодое государ`ство нуждается в мощной базе, способной защитить его от любых посягательств извне и от тлетвор`ных влияний изнутр`и… и вообще, настала пор`а р`азвиваться нашей науке, и на этом пути не зачем опутывать себя цепями пустых мор`альных убеждений или пр`инципами гуманизма. Это всё – пер`ежитки пр`ошлого, попахивает бур`жуазными идейками, полными лицемер`ия и лжи! Мы же не будем идти этим путем. Мы должны обойти все западные капиталистические государства в сфер`е всевозможных достижений, пр`ичем основной упор`  сейчас нужно делать на такие, особые, спецлабор`атории. Они еще сыгр`ают нам хор`ошую службу. Надеюсь, наш с вами р`азговор` останется по-пр`ежнему в тайне?

- Конечно, конечно…

- Ну, вот и ладненько. Идите, р`аботайте. После доложите, что там стало с этими подопытными мышами…

- Слушаюсь и повинуюсь…

  19.

  На фоне солнечного, теплого весеннего дня несуразным пятном чернеет старое, повидавшее немало на своем веку тюремное здание, обнесенное несколькими рядами колючей проволоки. Взвод солдат день и ночь сторожит его и тех, кто томится под сводами, тех, кто в большинстве своем не имеет никакой вины.

К зданию проехала машина.

- Кто-то из верхов, - с восхищением произнес один из молодых солдатиков, стоявших на посту. Он еще не осознавал в полной мере, что здесь происходит, пребывая в сладком забвении незнания.

Машина бесшумно минула передний двор и завернула к запасному входу. Из автомобиля вышло несколько человек во главе с Казаковым, и все вместе в полном безмолвии вошли в здание тюрьмы. Прибывшие не пошли по основному коридору, не стали они подниматься и наверх. Всё тайное и секретное в советских тюрьмах находилось только в подвальных помещениях, скрытых за семью замками, спрятанных в лабиринтах лестничных пролетов, замурованных в звуконепроницаемых камерах, дабы в случае чего, с палачей были взятки гладки.

Казаков с окружением спустился по длинной винтовой лестнице вниз. Повернул налево. Еще один пролет. Опять поворот, только уже направо. Дальше шли узким, плохо освещенным коридором, принимая подобострастные поклоны охраны.

- Вот и пришли, - без каких-либо эмоций уточнил профессор. Он вытащил из кармана связку ключей и отпер крайнюю дверь. За ней скрывалась небольшая прихожая, за которой следовало еще три двери. Профессор открыл среднюю.

В комнате без окон, более похожей на могильный склеп, нежели на помещение, пусть даже и тюремное, сидел измотанный, измученный, изломанный страшной судьбой, болью и страхом человек. Изрядно отросшие седые пряди разлетелись в разные стороны, давно не знавшая ножниц и бритвы, борода, создавала страшное впечатление. Мужчина не шелохнулся при виде вошедших, он только бросил на них одичавший, полный ненависти взгляд.

- Ну что, Профессор Лаврентьев… Вы приняли разумное решение? Будете ли содействовать делам революции, подсобите ли своими знаниями, носитель которых, без сомнений, достоин лучшей жизни, нежели имеет сейчас?..

- Нет, - неожиданно громко закричал заключенный, - никогда я не был садистом, никогда я не был палачом! Вы хотите над людьми живыми опыты проводить, я такого никогда делать не буду! Слышите меня? И пусть мне сдохнуть здесь придется, но душу свою я не продам вам, дьяволам проклятым! Я в Бога верую, в Христа верую, а не в вашу гнилую власть!

- Ой-хо-хо, - театрально протянул Казаков, - наш суперученый осмелел, я гляжу. А зря. Зачем вы, товарищ, всё упираетесь. Знаете же, чем это закончится. Последний раз спрашиваю, вы с нами или против нас?

- Я с правдой, а значит против вас, - выпалил профессор Лаврентьев и вжался в угол, в котором сидел, понимая, что грянет за этими словами.

- Вы сделали свой выбор, - глухим голосом заключил Казаков, - товарищ Милютин, принесите мне препарат. Проверим заодно его действие.

Не прошло и минуты, как несчастный профессор Лаврентьев, получив дозу смертоносного яда, корчился в нестерпимых муках на полу. За этой агонией с удовольствием наблюдали палачи. Ни одна мышца не дрогнула на их лице, они привыкли к таким зрелищам….

Внезапно взгляд профессора Лаврентьева просветлился, он внимательно посмотрел мимо своих мучителей, в стену. Казалось, мужчина отчетливо видел там кого-то. Из последних сил профессор прошептал, уже обращаясь к Казакову и его окружению.

- За мной Ангелы пришли. Вон они стоят и с невероятным осуждением на вас взирают, меч в их руках, меч по вашу душу. Знаете, что они мне сказали сейчас? Что  каждого из вас в ближайшем будущем ждет очень и очень страшное, причем не только на Земле….[1] За мной они стоят, и я теперь ничего не боюсь. А за вами, вы не видите, но я то сейчас всё вижу, за вами четыре демона притаилось. Как они хохочут! Веселятся. Ведь скоро вы перейдете в их власть! Всё. Слава Богу это закончилось…

Помощник Казакова было хотел по привычке проучить арестанта за оскорбительные речи, но не успел. Профессор уже покинул этот мир.

- Что он сейчас нам говорил? - задумчиво вопросил Казаков.

- Бред предсмертный, - браво ответил помощник.

- Как знать… Вполне возможно, что и мы окажемся на его месте… Ладно. Пошли отсюда. Отдай приказ охране, пусть уберут отработанный материал.

  20.

  В это время в другой тюрьме. Отец Иоанн и Митька получили передышку. Конечно, им было очень тяжело, ведь те условия, в которых им приходилось теперь существовать никак иначе, как скотскими не назовешь. Полная антисанитария, безнадега и холод, пробирающий до костей. Находясь здесь, в серых, заплесневелых стенах, сложно представить, что за порогом этого страшного заведения цветет красавица весна,  сладко поют перелетные птицы и с полей и лугов доносится легкий, пьянящий аромат трав. Как же хотелось им сейчас вдохнуть этого воздуха! Как хотелось насладиться свободой, покоем и миром! Но это, похоже, в ближайшее время не предвиделось. И можно ли было вообще рассчитывать на это здесь, на опутанной злом и ложью Земле?

  Митьке с сокамерниками повезло несколько больше, чем отцу Иоанну. Да, конечно, здесь попадались не только раздавленные политические и чем-то не угодившие новой власти, но и блатные, а они уж старались показать всем, кто здесь хозяин. Но это у уголовников, всегда держащихся своим волчьим кланом, получалось только с интеллигентами, никогда не знавшими, что такое драка, но не с Митькой, с детства передравшимся со всей округой, любимой забавой которого была «стенка на стенку». Митька в первую же минуту, как услышал знакомое «твое место возле параши….», сунул туда самого главаря блатных. Остальные урки застыли в каком-то ступоре, они не привыкли, чтобы с ними обращались так, грубо, смело. Главарь затаил злобу на Митьку, но, увидев, что свои заколебались, и от них поддержки ждать нечего, решил выждать удобного случая, чтобы отомстить.  Митька понял, что с этим типом нужно держать ухо востро. Но, в принципе, злоключения на этом пока и закончились. А вот у батюшки всё было гораздо сложнее.

  Озлобленные тяготами тюремного быта зэки, в большинстве своем, старались выместить свою ярость на тихом стареньком священнике, почему-то считая его одного виновным во всех своих бедах. Они то и дело цепляли батюшку, стараясь вызвать логичную ответную реакцию, чтобы после просто у***ь его. Но батюшка мудро лавировал на этих виражах будней, не проявляя, ни трусливой слабости, ни пылкой глупости, которая стоила бы жизни. Он уже давно не боялся смерти, но и умирать так бессмысленно не хотелось тоже. И пока можно было парировать, он парировал, но, разумеется, в случае оскорблений в адрес Высших Сил, отец Иоанн уже бы не стал задумываться о плачевных последствиях относительно себя, а его характер воина за Правду мы уже увидели по тем событиям, которые и привели нашего героя на нары.

  В ту ночь ему долго не спалось. Что-то нахлынули горькие воспоминания прошедших дней, былых лет, и как-то тягостно стало на душе, неспокойно. Так, ворочаясь с бока на бок, отец Иоанн стал тихонечко читать молитву, прося Всевышнего вывести его на дорогу верную, на мысли правильные, потому как совсем в смятении душа его, не знает как дальше, что делать, где выход и есть ли он вообще. После молитвы пришел долгожданный покой, а с ним и сон. Но не в обычное сновиденье погрузился батюшка, в этом видении был дан ответ на те вопросы, которые с такой страстью и искренностью задавал батюшка.

  Ему показали эту же тюрьму и вообще всю страну, какой он видел день за днем, показали людей, знакомых и не очень. Все они бежали, суетились, всё чаще спотыкаясь и оттого, озлобляясь, люди не замечали, что по всей Земле протянулся черный туман, который окутывал сначала один участок, потом второй, а после,  переплетясь, охватил всё пространство вместе с людьми. Когда черная тень расстлалась повсеместно, она вытянулась, приподнялась и обрела силуэт…. страшный силуэт. Это был и не человек, и не зверь. Сверкающим, полным ненависти и жажды крови взглядом, он взирал на людей, выискивая, с кого начать свою …. чудовищную игру. Вот, он поднял руку и послал в одну группу бегущих мощный поток энергии. Этот поток спиралью пронесся в воздухе и застыл над ними. В ту же секунду лица людей переменились: из простых замученных своими проблемами представителей рода человеческого они превратились в не эволюционировавших приматов. Мужчины и женщины, старики и дети начинали проклинать друг друга, обвинять во всех бедах и грехах, закончилось всё кровопролитной дракой и смертью ее участников.

  Силуэт, всё это время с удовольствием наблюдавший столь нелицеприятную картину, вновь поднял руку и притянул, как магнитом, души погибших. Те, несчастные, перепуганные, но не способные сопротивляться поняли в последнее мгновенье, что произошло, но изменить свою участь они уже были не в силах. Слишком поздно опомнились.

  Такие потоки «энергии» Силуэт посылал и другим людям. Одни под его воздействием загорались жаждой грабежа и наживы, другие животными инстинктами, третьи подлостью и лицемерной ложью. И все они ушли в том же направлении, что и первые. В итоге, после такой чистки, остались лишь немногие, самые стойкие, самые сильные, в которых еще горел уголек Божьей искры. Когда черная тень в очередной раз подняла руку, чтобы погубить и этих, отец Иоанн, обезумивший от такого видения, услышал голос Свыше:

  - Иоанн, тех людей нельзя было спасти, потому что они сами выбрали путь свой, Там, за чертой этого мира за каждого из них шла тяжелая битва. Много ангелов полегло на поле брани из-за них, но люди не помогали своим защитникам, они помогали палачам неуемным стремлением к гибели. Этих же людей, которые остались, ты должен привести ко Мне, их еще можно спасти, они не должны погибнуть!

  - Но как, Господи? – недоуменно спросил Иоанн.

  - Твоё оружие – Правда. Твоё оружие – Любовь. Твоё оружие – Вера.  

  Помни об этом. Ты много можешь сделать с этим оружием, а мы поможем тебе.

  В этот момент батюшка увидел другую картину. Он оказался далеко от Земли, на невероятной высоте. Здесь шел горячий бой служителей Света и слуг тьмы, за каждого человека, за его земную жизнь и посмертную, за его счастье и любовь. Свет отвоевывал для людей надежды, радости, покой, зло же старалось повергнуть все эти блага и самого человека во мрак отчаяния и ожесточения. И в этой битве активное участие принимал сам человек, за которого шла битва, хотя он и не подозревал об этом. Когда он хоть немного тянулся к чему-то чистому, доброму, перевес победы был на стороне Света, когда бросался в омут грязных страстей – на стороне тьмы, и тогда Ангелам приходилось очень тяжело.

Вдруг Иоанна вновь опустили на Землю, почерневшую, испепеленную, безжизненную. В то же мгновение с неба пролился яркий, ослепительный солнечный луч, и батюшка услышал последнее повеление.

  - Иди сам и веди людей по этой дороге. Вооружись верой и всё получится.

  Иоанн больше не стал задавать лишних вопросов, он взял одного озадаченного своими нелегкими думами человека за руку, тот – второго, второй – третьего, и так, цепочкой, они пошли по дороге из солнечного света, который тут же превратился в длинную, крутую лестницу, в конце которой сиял завораживающей красоты город, град Божий, где нет вражды, нет болезни, нет смерти, в этом краю живет Любовь. У ворот ведущих в Рай, стоял Сам Иисус. Высокий, красивый, в белоснежных одеждах, Он протянул руки к идущим людям, как любящий Отец, зовущий своих детей домой.

  Иоанн оглянулся. Луч, по которому они только шли уже исчез. А Земля, озарившись ярким огненным пламенем, запылала, затрещала, сворачиваясь в рулоны. Сгорала вся нечисть, сгорел и тот, кто называл себя князем мира сего…..