Враги народа. Затмение

Враги народа. Затмение. Главы 28-34

  28.

  Ночь. Темная, безлунная ночь проходила, как и обычно в беспутных разгулах новых местных царьков. У пылающего костра дико плясала Дора, выкрикивая самые отборные ругательства в адрес всего и всех, в кого упирался ее всегда выпученный глупый взгляд. В стельку пьяные, обрюзгшие от недобрых страстей, мужики гоготали, наблюдая это буйство эмоций.

  Никанор, было хотевший поддержать всеобщее «веселье», был вынужден выйти из строя. Обессиленный, он сел у окна, налил себе полный граненный стакан мутного самогона и выпил не закусывая, потянувшись за вторым, так он по привычке пытался залить свой всё более нарастающий страх. Страх смерти. Боль уже не отступала почти ни на минуту, заставляя его медленно сходить с ума в ожидании грядущего.  

  Городской врач, к которому Никанор ездил на прошлой неделе, сказал, что, скорее всего это какая-то непонятная форма цирроза печени от пьянства, но возможно тут есть и еще что-то, в общем, надеяться не на что, это приговор. Несколько дней после этого председатель ходил, как громом пораженный. Он всё никак не мог понять: за что?..

Никанор ежедневно проходил мимо обезумевшей Василиски, даже не замечая ее, он попирал ногами могилы Клавдии Петровны и других людей, сгинувших по его вине за эти месяцы. Он сплевывал в сторону разграбленного, раскуроченного храма и вопрошал: за что мне это? Этот человек с окаменевшим сердцем и вправду не понимал, он не видел в своих поступках изъяна. И, вместо того, чтобы хоть что-то понять, осознать, председатель написал донос на Виктора, мужа Авдотьи, и вскоре его забрали, увезя на Соловки, то есть на верную гибель. После этого ему стало еще хуже.

  Часы пробили полночь. Гулянка была в самом разгаре, поэтому, когда дверь резко распахнулась, никто и глазом не моргнул, мало ли кого еще принесло, подумали они. В дом первым ступил законный хозяин, Александр Авдеев. Как когда-то, первый раз выступая против бесчинства непрошенных гостей, он с болью отметил, что его любимый дом, в котором прошлое всё его детство уже превращено в рассадник заразы и порока. Его дом!..

  Следом, одновременно шагнули братья Снеговы. Лицо Андрея было мертвенно бледно. Закусив губы, он жаждал мести. Позади стоял не один десяток крепких парней, вооруженных до зубов.

  - Что веселитесь? – заглушив гогот пьяных и гармошку, на которой наяривал Степан алкаш, взявший на себя роль культмассового сектора, прогремел Авдеев.

  Кто-то, упившись до потери пульса, медленно скатился под стол. Кто-то бросил в вошедших стаканы, расплескав по пути полета самогон. И только Никанор, как всегда самый трезвый, застыл на месте. Его шакалье чутье подсказывало, что в этот раз пришла проблема. Он медленно развернулся и облачился в маску учтивости.

  - Присаживайтесь, ребятки. Выпивайте, закусывайте. Мы же теперь товарищи?..

  - Червь человеку не товарищ, сказал Александр и выпустил в Никанора весь карабин.

  То же сделали и остальные. Через минуту всё было кончено. Стихла музыка. Стих гогот. И только хрипящий Никанор бился в предсмертной агонии. Ад уже ждал его душу….

  29.

  Андрей первым выбежал из дома. Прохладный апрельский ветер освежил его, выгнав из души накипающую ненависть и злость на весь мир. Одна только боль не поддавалась, она плотно пустила корни в сердце молодого мужчины. Он хотел найти Василису, найти, спасти, обогреть, защитить, пусть и так поздно. И в то же время, он боялся этой встречи.

  Вдали, по направлению к озеру мелькнула тоненькая тень. Что-то подсказало Андрею, что это могла быть она. Только зачем на озеро? Неужто топиться?

Андрей поспешил, чтобы успеть. Ускользающую тень и Андрея разделяло несколько сот метров, полоса колючего терновника и небольшой овраг. Все эти препятствия мужчина минул за минуту.

Он подоспел, как раз вовремя. Над гладью озерной выступали только худенькие плечики.

  - Василиса! – что есть сил, крикнул Андрей и бросился в воду, но она уже нырнула, не услышав его призыва.

  Андрей нырнул вслед, но девушки уже на том месте  не оказалось. Сильное течение уносило хрупкую надежду спасти утопленницу. Парень стал искать, яростно, остервенело, сам находясь в полубезумном состоянии от горя и страха, он вновь и вновь погружался в воду, но никак не мог найти несчастную.

  - О, Господи, прошу, молю, помоги мне, помоги мне, ПОМОГИ МНЕ! – прорычал, прокричал Андрей, бросившись в глубину опять. Он решил, что если не найдет Василису, то и сам уйдет вслед за ней, без этой девушки жизнь ему была не нужна. Но произошло чудо: совершенно неожиданно он нашел ее, когда уже и не чаял. Рванув Василиску из глубины озера вверх,  с невероятной силой, на последнем дыхании, чувствуя, как уже мутится рассудок, он мощными рывками погреб к берегу, причитая:

  - Василисочка, держись! Только не умирай, прошу тебя. Только не умирай!

  Ну, вот и берег. Сердце Андрея хаотично металось, выскакивая из груди, никогда в жизни он так не боялся, он вообще никогда не знал, что такое страх, проходя под пулями врага, идя на верную смерть, но теперь, в тиши этой злой ночи он понимал, что не выдержит, если уйдет она. Вытащив девушку на берег, парень предпринимал все попытки приведения в чувство, но все они были тщетными. Казалось, что земля уходит из под ног, всё вокруг стало багряно красным, с желтыми крупными пятнами. Нарастающий шум в ушах говорил о том, что наступила пограничная черта боли и ужаса, пограничная черта, за которой уже конец.

  - Милая, любимая, родная прости, прости меня, что не уберег! Ты только очнись, пожалуйста, и я никогда, слышишь никогда тебя не оставлю ни на минуту, ни на секунду, будем вместе всегда, как бы ни было трудно, что бы ни случилось! Пожалуйста, отзовись. Боже, что же мне делать?! Василисочка ведь я так люблю тебя!

Андрей то шептал, то вновь кричал, уже не разбирая ни своих слов, ни окружающей действительности, он упал на колени и заплакал, как ребенок, осыпая поцелуями свою возлюбленную.

  - Андрей… - слабо, еле слышно произнесла Василиса, - ты вернулся! Как же мне было плохо, Андрей… Бабушка умерла…

Парня, как будто ударило молнией, он уже не надеялся услышать этот такой родной, любимый голос, за который готов был жизнь свою отдать.

  - Забудь, милая, всё, весь этот ужас позади. Теперь всё будет хорошо, мы уедем отсюда….

Оба молча смотрели друг на друга и плакали: Василиса от пережитого стресса, Андрей – от горя и счастья одновременно. Всевышний вернул жизнь, любовь, дарованная Свыше, возвратила разум бедной девушке. А иначе просто не могло быть.

  30.

  Франция 1919 год

  Который день Мишель ходила сама не своя. Испарилась, как восковая свеча былая жизнерадостность и улыбчивость, девушка стала задумчивой, меланхоличной. Теперь излюбленным ее занятием было сидение у окна и смотрение вдаль. Как так произошло, что чужой человек ворвался в ее жизнь буйным ветром и унес всё, что держало на Земле, а теперь что? Теперь как? Мишель не тешила себя иллюзиями по поводу того, что Филипп вернется, сердце подсказывало, что здесь кроется что-то не то, но что именно девушка, конечно же, не могла понять, не могла знать. Она просто догорала час за часом, минута за минутой. Первая любовь оказалась жестокой.

  В комнату вошел Жан Поль. Будучи человеком мудрым и тактичным, он не стал сыпать соль на свежую рану, а старался отвлечь дочку от грустных мыслей, он – единственный человек, который мог понять ее, которому переживания Мишель были не безразличны. И сейчас он тоже очень переживал, думал, что пришло счастье, а вышло совсем наоборот.

  - Дочка, сходи, пожалуйста, к профессору Шору, он обещал дать некоторые книги, которые мне очень нужны, а то сегодня что-то не здоровится что-то.

  - Конечно, папа, - ровно, пугающе спокойно ответила Мишель, стараясь выдавить из себя подобие улыбки.

  Через минуту девушка уже шагала по знакомому адресу. Профессор Шор был другом семьи, с ним Жан Поль был знаком практически с детства, они вместе прошли огонь, воду и даже, медный трубы. Они были, как братья, даже внешне похожи.

  Сама того не заметив, Мишель дошла до высокой резной калитки. Сколько лет прошло, когда она последний раз гуляла в этом саду, еще смешной девчонкой, а здесь так ничего и не изменилось: также цвели под окном пионы, также обвивал стену раскидистый зеленый плющ.  

  Девушка вошла без стука, дверь во двор здесь всегда была открыта. Поднявшись по широким ступенькам на крыльцо, она постучала три раза, это был сигнал «своих», чтобы прислуга могла лишний раз не переспрашивать: «Кто там». Дверь в ту же секунду открыла Марта, старая экономка, которую Мишель так любила. Доброе, морщинистое, улыбчивое лицо стало еще приветливей, при виде гостьи.

  - Мадмуазель! Какая радость! Господин Шор, господин Шор, вы только посмотрите, кто к нам пришел!

  Марта провела Мишель в зал, в котором сидели профессор Шор со старшим сыном, Люком, недавно приехавшим из Италии, в которой он проходил очередную стажировку. Профессор радостно замахал руками, приглашая девушку в дом, а Люк, замер, не в силах сказать ни слова. Последний раз они виделись пять лет назад, и тогда крепко поссорились из-за какого-то пустяка, который теперь не имел никакого значения, а тогда по этой причине Люк и решил уехать подальше от Франции, подальше от дома, подальше от Мишель. Но теперь, при виде ее, былые чувства проснулись, причем в гораздо больших масштабах.

  - Здравствуй, красавица наша, - справившись со своими эмоциями, сипло произнес Люк, пламенный взгляд красивых серых глаз прожигал девушку, но она как будто и не заметила этого, а ведь прежде тоже переживала по поводу их разлуки.

  - Здравствуй, Люк, - вежливо ответила она и присела на край мягкого дивана, обитого бархатистой тканью. – Профессор Шон, отец говорил, вы хотели передать ему какие-то книги…

  - Конечно, конечно, дочка, сейчас принесу. А что он сам не зашел?

  - Да, чувствует себя неважно…

  - Как жаль. Но ничего, он у нас крепкий, сильный, уверен, уже к вечеру, будет как огурчик. Вот, дорогая, книги, я их упаковал, чтобы нести было легче. А… впрочем, зачем тебе тяжести носить… Люк, а ну пойди сюда, поэксплуатирую я тебя в качестве носильщика, помоги девушке.

  Люк кротко улыбнулся:

  - Быть носильщиком такой принцессы – высшая степень счастья.

  Парень стремительным жестом отбросил со лба прядь густых черных, как смоль волос, и поспешил взять книги.

  - Да я бы и сама…

  - Никаких сама, - в один голос продекларировали отец и сын.

  Когда за молодежью захлопнулась дверь, профессор стрелой подскочил к окну, и, стараясь казаться незаметным уходящим, шепотом сказал экономке:

  - Марта, ну ты посмотри, они же идеальная пара! Оба такие упрямые гордецы, и обоих я так люблю!

  31.

  Первую часть пути Мишель и Люк шли в неловком молчании. В душе Люка гремели бури страстей, на языке вертелось великое множество тем для разговора, ведь они не виделись так давно, но, попытавшись спросить раз другой о новостях, молодой человек получал лишь обрывочный, сухой и какой-то неживой ответ, после чего он отбросил попытки наладить общение и попросту замолчал, с грустью отметив про себя, что подруга его детства и юности стала еще прекрасней и загадочней. Мишель думала о своем, и навязанный спутник, пусть и бывший лучший друг, ей был сейчас совсем не нужен. Ей не хотелось разговаривать, не хотелось вообще видеть кого-то, она старалась по максимуму ускорить шаг, чтобы дойти до дома побыстрей.

  - Мишель, а помнишь, как мы чудачили в доме старика Жульена? Ты знаешь, я его недавно видел, выглядит хорошо, такой же энергичный, жизнерадостный, нас помнит, о тебе спрашивал…

  - Правда? - оживилась Мишель, Жульен был самым добрым, милым, хорошим человеком, каких только знала она, троюродный брат профессора Шона, живущий в далекой французской провинции, он постоянно устраивал незабываемые празднества для детей, наряжаясь то в Санта Клауса, то в других сказочных персонажей. Где был Жульен, там была радость, с ним у Мишель связаны только самые светлые воспоминания детства.

  - Я так рада, что с ним всё хорошо, и ты молодец, что навещаешь его.

  - Да как же можно забывать такого человека. Он недавно помог церковь построить новую, и это дало ему новый заряд энергии и сил. Ты бы видела его, смеется, как ребенок, он всем молодым еще фору даст. Бегать по утрам начал.

  - Да ты что?! Какая хорошая новость. Прямо и на душе светлее стало, а то, что-то последнее время на ней одни лишь грозовые тучи, даже сама не пойму почему…

  - Да я заметил, только тревожить тебя не хотел. Но ты знаешь, жизнь она такая, то черные в ней полосы, то светлые… Но хочу, чтобы ты знала, что на Земле есть человек, которому ты всегда можешь рассказать и боль свою, и радость… Я никогда тебя не обижу и в обиду не дам, и я всегда буду рядом. Но я не навязываю тебе свое общение, это так, просто чтобы знала…

  - Спасибо тебе, Люк, - уже более искреннее ответила Мишель, открывая калитку своего дома.

  Перенимая книги из рук Люка, она отметила, что действительно, только с этим человеком ей бесконечно легко и весело, и он никогда не предаст, не то что, некоторые….

  32.

  Россия, 1919 год.

  В камере, в которой томился отец Иоанн, уже несколько недель было тихо и спокойно. Арестанты, ставшие невольными свидетелями воскрешения человека, о многом задумались, во всяком случае, старались задуматься. Они теперь другими глазами смотрели на этого, такого странного человека в черной рясе. Прежде они никогда не видели таких из его чина, потому и не было в них веры. Да и откуда ж ей было взяться, когда церковнослужители сами марали всё и вся, перевернув слова Христа в своих подлых целях, полностью игнорируя духовность, упиваясь материальными благами. По их вине и происходило то страшное бедствие, которое длилось восемьдесят лет, да и после оставило несмываемый налет на душах русских людей.

  Если бы не было таких серьезных ошибок, допущенных церковнослужителями за все века, то простые люди смели бы ураганом шакалов марксистов, призывающих грабить церкви, сквернить и рушить их. Если бы простые люди понимали разницу между Христом и фарисеями! Они бы никогда не поддались атеистическому угару, если бы они знали, как тяжело Ему самому видеть то, во что превратили Его Церковь. Если бы! Но люди, в большинстве своем, не задумывались над такими глубокими вопросами, да и стадный инстинкт сработал «я как все… чтобы не посмотрели косо…». Вот от этого и все беды на Руси!

  - Отец, - в который раз за последние дни в один голос, вкрадчиво начали арестанты, - а расскажи нам о своем… Так ты чудно говоришь, как-то не по-нашенски даже, что и на душе вроде легче становится, а то раньше совсем тошно было. Действительно, думали, что пырнем кого и отпустит, ан нет, еще хуже. А кто бы сказал это!

  Впервые и уголовники, и бытовики, и политические стали собираться по одну сторону баррикад. Ненависть уходила, уступала место чему-то новому, прежде неведомому. Люди пока еще не принимали всей душой то, что говорил им Иоанн, но они начинали вслушиваться. А всё потому, что Иоанн никогда не говорил в той льстивой, лицемерной и напыщенной манере, которой другие церковнослужители отпугнули от себя людей, он же говорил, как отец родной, просто и скромно, рассказывая простые истории из своей жизни, жизни своих родных и знакомых.

  И, слушая, эти незамысловатые, но содержащие в себе глубокую суть рассказы, арестанты начинали оттаивать сердцем. Не знали они, что и за железной дверью, порой украдкой эти разговоры подслушивал охранник, но, если сначала он собирался доложить о «пропаганде» начальству, то теперь отмел эту мысль, силясь вникнуть в смысл произносимого батюшкой и с сокрушением мотая головой, вспоминая то, что ему вдалбливали все эти годы на политучениях.

  - Ну, так слушайте, хочу поведать вам одну простую историю. Жил был на свете очень хороший Человек. Никогда он не проходил мимо людской боли, никогда никому не причинял зла, он отдавал последний кусок хлеба голодавшему, последнюю рубаху замерзавшему. Так шли годы. Однажды этому Человеку пришлось на время покинуть свой дом, так как неотложные дела вынуждали его уехать далеко. Он любил свой небольшой, но уютный домик и переживал, как бы злодеи не растащили его по кирпичикам. К сожалению, получилось так, как он и думал: спустя небольшое время после его отъезда, в избу проникли воры, которые стали там пьянствовать и дебоширить, они то и дело швыряли из окон под ноги случайных прохожих стулья и кресла, пустые бутылки, круша все и вся. Люди стали возмущаться: «Какой же плохой хозяин у этого дома! Вы только посмотрите на это! А мы то думали, что хороший человек...»

  - Да, причем тут хозяин! Воры же виноваты, а хозяин, несчастный, далеко, а то бы дал им пинка! – не выдержав от возмущения, сорвался один из арестантов.

  - Правильно говоришь. Воры виноваты, только вот люди почему-то этого не понимают… А теперь смотрите: Хозяин дома – это Бог, дом Его поруганный – Церковь, воры – те лжеслужители, которые своим поведением позорят Дом Божий и те вандалы, которые теперь втаптывают его в грязь. Дорогие мои! Никогда не судите по дому по ворам, проникшим в него, никогда не судите о Боге по лжецам и лицемерам, прикрывающимся Его именем!

  На долгое время в камере наступила задумчивая тишина.

  33.

  Бело-красно-зеленая война в самом разгаре. Собрав силы, многочисленные части белых пытаются свергнуть коммунистический строй. В эту бойню, но со своей позиции, руководствуясь собственными идеями и целями, вступают повстанцы, которых с каждым месяцем становится все больше: люди, видя полный беспредел, царящий вокруг, понимали, что, если сидеть, сложа руки, будет еще страшней, а так лучше погибнуть в бою, нежели сгинуть от издевательств чекистов.

  В этот момент, когда страну раздирали шальные страсти, ее, разрозненную, согнутую, все чаще стали атаковать и иностранные интервенты, которые решили, что, либо сейчас, либо никогда. Европа и Америка изо всех сил старались не упустить свой шанс: выступая под видом защитников сверженного строя, интервенты, на самом деле просто добивали некогда великую Державу, которая вызывала у них столько страхов и сомнений. Теперь страхов не было, теперь бояться было не кого…

  Белые доверились чужакам, им некуда было деваться, они понимали, что в собственной стране им теперь смерть, а загнанный на флажки волк кидается уже хоть куда, лишь бы спастись от опаляющего огня. Но этот союз быстро распался после того, как французы и англичане напрямую заявили белым, что дальнейшая помощь будет предоставлена только в том случае, если Россия выполнит ряд условий. Под условиями подразумевался полный крах России и торжество Запада. Как бы ни было худо белым, они все же были патриотами в своей душе и, разумеется, отказались от такого предложения. В ответ на это, европейцы передали генералов прямо в руки красным. Высшая степень подлости человеческой: не получив желаемого, европейцы решили бросить людей в адский котел, хотя могли просто молча уйти по-английски…

  В кремле день за днем проводятся долгие заседания. Главной темой является борьба с белыми и зелеными, которые становятся все большей угрозой не устоявшемуся, не окрепшему строю. Советы ожесточены до предела, они и прежде не церемонились с народом, но теперь и вовсе бросились во все тяжкие, решив применять исключительно метод повсеместного террора, дабы, видя чудовищные картины расправы над повстанцами, другим неповадно было… 

  Но под этот  удар тяжелой артиллерии варварских методов попадали и простые, тихие, мирные люди, которые по каким-то причинам стали неугодными властям. По новому указу, врагом народа становился тот, кто не выдавал красногвардейцам своего отца или мать, если он или она занимались «антисоветской агитацией», что, в принципе было довольно широким понятием, или, даже, если эти люди просто, хотя бы раз подали кружку воды умирающему беляку, либо партизану. За хранение винтовки, даже простой, охотничьей – расстрел. За общение с врагами народа – расстрел. За чисто человеческое сострадание и помощь врагам народа – расстрел. Как правило, расстрелом чекисты не удовлетворялись, прежде они массово, прилюдно истязали этих несчастных, и тогда тратить пули было уже не нужно, люди умирали от болевого шока.

  Разрывалась на части страна, разрывались семейные узы. И к большому горю, далеко не все понимали, что к чему. Проводилась настолько мощная прочистка мозгов, сильнейшая пропаганда, что люди, не отличавшиеся сильным духом, принимали услышанное за чистую монету, и вот уже, придя домой, косились на своих родственников и, тем более, на друзей. Все больше появляется Павликов Морозовых, которые теперь стали героями нового времени… Бабушка тихо перекрестилась в углу, прошептав «Отче наш», внучка-комсомолка уже шла в органы, докладывая об «инциденте», ведь она – сознательный гражданин, а сознательный гражданин дела партии ставит выше собственной семьи.

   Муж случайно обронил ругательство в адрес накаленной атмосферы в стране, супруга, давно уставшая от него, обиженная за годы совместной жизни, подхватила эти слова и понесла в ЧК. На следующий день муж уже гнил в подвалах бесчисленных советских тюрем. Ребенок в школе по наивности своей рассказал, что скоро Рождество и они всей семьей обязательно будут праздновать этот великий праздник. Учительница – сознательный гражданин, уже пишет рапорт на родителей ребенка, подчеркивая, что те ведут контрпропаганду в своем доме, учат ребенка антисоветским воззрениям, а значит они – враги народа. Вскоре родители оказываются в тюрьме, а ребенок – в холодном приюте, где никто никому не нужен, где смертность 68%. Всё это звучит, как бред, но этот бред был в реальности. До сих пор в сознании русского человека до конца не искоренен корень зла и страха, который был посажен в эти годы…

  СМИ становятся главным оружием новой власти. На страницах коммунистических изданий проводится ярый призыв к борьбе с каждым, кто против советов. Так, газета «Правда» регулярно публикует заметки такого содержания:

  «…настал час, когда мы должны уничтожить буржуазию, если мы не хотим, чтобы буржуазия уничтожила нас. Наши города должны быть беспощадно очищены от буржуазной гнили. Все эти господа будут поставлены на учёт и те из них, кто представляет опасность для революционного класса, уничтожены. Гимном рабочего класса отныне будет песнь ненависти и мести!» Под словом «буржуазия» уже давно понимается не только дворянство, но и беднейшая интеллигенция, разумеется, всё священство, и те рабочие, крестьяне, которые хотели жить по правде, а не по указке с верхов.

  На пьедестал славы и почета возводятся прежде непризнанные поэты и художники, которые безмерно, до позорного угождают новой власти, причем возвышаются отнюдь не самые лучше, тогда как действительно великие таланты, мыслящие личности, брошены в тюрьмы. Посажен Короленко, посажены сотни тысяч писателей, музыкантов, ученых, профессора, учителя. 80% интеллигенции, цвет нации уничтожен. Остаются лишь те, которые готовы прогибаться под строй и делать всё, беспрекословно, подобострастно, что укажет ленинская директива.  

  Иногда, оставшиеся пока на свободе интеллигенты, еще пользующиеся высоким положением, пытаются заступиться за своих товарищей по сфере деятельности. Так, еще в начале своего пути, Максим Горький не раз писал Ленину за Короленко, но в ответ лишь получал следующие гневные строки: «это – жалкий мещанин, плененный буржуазными предрассудками»[1], «Какое бедствие, подумаешь! Какая несправедливость!..»[2], «Не тратьте себя на хныканье сгнивших интеллигентов…».[3] В этом же письме Ленин отчитывает Горького:   

  ««Интеллектуальные силы» народа смешивать с «силами» буржуазных интеллигентов неправильно. За образец возьму Короленко… На деле это не мозг, а г…». Ваш Ленин (15 сентября 1919 г.)[4]. (А на деле этим самым словом г… был сам ленин и его отщепенцы прихлебатели..!)

  Пройдут годы, и тот же Максим Горький, который поначалу пытался заступаться, пытался бороться, научится прогибаться под строй, о чем мы расскажем позже.

  За простое стихотворение, написанное Таней Ходкевич, где фигурируют такие строчки: «молиться можешь ты свободно, но так…, чтоб слышал Бог один» она получила десять лет. [5] И не она одна. Скольких похоронили в этих мрачных тюремных застенках… Но Россия – страна большая, народа много, что ж и не поуменьшить ее на треть так…

  В 1919-1920 годы Ленин регулярно вызывает к себе профессоров, Казакова и других, которые занимаются тайными лабораториями. Дела идут успешно, вождь пролетариата доволен. Он грезит мировой революцией, для чего уже засылает своих людей по всему свету.

  Быстро идут дни, недели, месяцы. Секундная стрелка часов жизни повернута подлецами против правды и человечности, и всё туже затягивается петля на шее русского народа. Гремит война. Гражданская, братоубийственная.

  34.

  Несмотря на то, что недавно было выпущено жесточайшее постановление, касающееся всех антисоветских движений, грозящее немедленной расправой за любые выступления против власти, Александр Антонов не успокаивается. Его армия набрала мощи и уверенно продвигается шаг за шагом, сметая ураганом красные препятствия со своего пути. Армия день за днем принимает новобранцев, которые дерутся яростно, остервенело, мстя за нанесенные обиды, за многочисленные унижения.

  Но, к сожалению, уследить за большим скоплением людей не просто: в толпе, как правило, встречаются, как герои, так и подонки, разные люди живут на Земле. Так и здесь, в партизанские отряды подчас шли не только обиженные и любители справедливости, но и те, кто просто хотел получить оружие и творить свои дела, иногда и  красные забрасывали в отряды своих «наседок», дабы разваливать моральный дух солдат.  

  Конечно же, любые эксцессы, произведенные под флагом антоновщины, лидеры восстания выявляли сразу и пресекали самостоятельно, беспощадно. Они самолично выпускали весь карабин в предателей, в тех, кто позорил имя повстанческой армии. Только благодаря суровой дисциплине, преступления происходило редко.

  Восстания охватывали деревню за деревней, село за селом, перекидываясь на города. На это коммунисты отвечали выжиганием восставших деревень, сел и городов. Битва шла зверская, не на жизнь, на смерть. Во всем были сильны люди Антонова, одна лишь была у них слабость, Ахиллесова пята – это их близкие. Красные придумали такой маневр: чтобы выманить партизан из лесов, они строили в населенных пунктах концлагеря и заключали в них жен, матерей и детей вояк. 

  Издеваясь над заключенными, предавая это огласке, они знали, что любящие отцы и мужья недолго выдержат такую изощренную духовную пытку. Ведь можно выдержать собственную боль, молчать, когда истязают тебя, но как сидеть в засаде, когда слышишь душераздирающий крик беременной жены, избиваемой сапогами чекиста или хрип умирающего ребенка, облитого ледяной водой и выставленного на двадцатиградусный мороз?!

  И такое было, и хуже было.

  Вот, что говорит по этому поводу Дзержинский: «самая действенная мера - взятие заложников среди буржуазии … арест и заключение всех заложников и подозрительных в концентрационных лагерях… Пусть рабочий класс раздавит массовым террором гидру контрреволюции! Пусть враги рабочего класса знают, что каждый задержанный с оружием в руках будет расстрелян на месте, что каждый, кто осмелится на малейшую пропаганду против советской власти, будет немедленно арестован и заключён в концентрационный лагерь.[1] [2]

  Ленин согласился с этим полностью, он более всего ратовал за взятие заложников. [3] [4]

  Но вскоре и эти меры советы считают мягкими и думают, как бы еще подкрутить гайку. Так, народный комиссар внутренних дел Г. И. Петровский говорит следующее: «поскольку расстрелы происходят недостаточно массово и, несмотря на массовые расстрелы десятками тысяч наших товарищей, всё ещё не введён массовый террор против эсеров, белогвардейцев и буржуазии». Вскоре после этого публикуется я в Еженедельнике ВЧК указание:

  «Расхлябанности и миндальничанью должен быть немедленно положен конец. Все известные правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должно быть взято значительное количество заложников. При малейших попытках сопротивления должен применяться массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявить в этом направлении особую инициативу.  

Отделы милиции и чрезвычайные комиссии должны принять все меры к выяснению и аресту всех подозреваемых с безусловным расстрелом всех замешанных в контрреволюционной и белогвардейской работе. О всяких нерешительных в этом направлении действиях тех или иных органов местных советов Завуправы исполкомов обязаны немедленно донести народному комиссариату Внутренних Дел. Тыл наших армий должен быть, наконец, окончательно очищен от всякой белогвардейщины и всех подлых заговорщиков против власти рабочего класса и беднейшего крестьянства. Ни малейших колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массового террора!» [5]

  В рядах Антонова проходят акции сдачи. Это наносит серьезную брешь в том фундаменте, который Александр Степанович выстраивал так долго, на свой страх и риск. Но все же, многие остаются, и это дает надежду, что, быть может, дело будет увенчано успехом. Назад пути уже не было.

  Лидер зеленых проявляет максимум сноровки и мастерства конспиратора, он неуловим, неуязвим, как и прежде, когда находился в революционном подполье, все это приводит в неистовое бешенство красных. За голову Антонова объявлено крупное вознаграждение.

  Однажды, на исходе 1919 года некий сознательный гражданин доложил советам, что видел Антонова с братом, Дмитрием, и другом, Токмаковым, в деревне Иноковка. Стоит сказать, что приметы Антонова и его ближайших соратников были повсеместно распространены, но он были настолько примерны, что зачастую под стражу брали совершенно других людей. Бедные, бедные люди, они не знали, за что с них выбивают показания, они так ничего и не сказали бесновавшимся чекистам. Но в этот раз ЧК чуяло, это он. В деревню тут же был направлен отряд захвата.