Пока смерть не обручит нас

ГЛАВА 6

В этом не было ничего похожего на посещение женской консультации и частного гинеколога. Хотя и там не испытываешь никаких положительных эмоций, а я так не испытывала их вдвойне. Так как знала предварительный приговор врачей, и надежда на чудо смелости мне не прибавляла.

Но то, что должно было произойти сейчас, привело меня в состояние истерического шока. Тот, кого они назвали лекарем, больше походил на…на какого-то Джека Потрошителя в нахлобученной на лоб высокой шляпе, длинном плаще до колен и сапогах с золотыми пряжками. Он нес с собой саквояж, и его лицо было скрыто в тени полей его шляпы. Но меня ужасал не столько его вид, сколько этот самый саквояж и понимание, что здесь нет в сторонке раковины с мылом и нет даже влажных салфеток и… он собирается это сделать здесь? В зале, переполненной людьми?

Я взвыла и начала брыкаться, вертеть головой в судорожных попытках выплюнуть кляп, освободиться от сжимающих меня рук стражей. Я им не дамся. Они не смогут со мной ничего сделать. Это антисанитария, это…это невозможно. Только не здесь, не при всех. На меня не обращали внимание, и мои стражники держали меня настолько цепко, что я не могла даже шелохнуться.

Трое других копейщиков вытащили к стене стол. Я продолжала мычать, брыкаться и сильно мотать головой.

– Боится тварь! Боится, что сейчас станет ясно, какая она развратная шлюха! Любовница дьявола! Потаскуха самого Сатаны!

Неужели он позволит? Неужели это произойдет на самом деле сейчас?

– Вынесите в залу ширму, побережем религиозные чувства присутствующих здесь леди и джентльменов, – послышался так хорошо знакомый мне голос, от которого внутри все задрожало.

Меня силком затащили на стол, распяли и привязали руки к ножкам стола, содрали из-под подола панталоны и швырнули их куда под стену. Пока пытались развести в стороны ноги, я все же умудрилась ударить одного в челюсть, а другого в нос. Но им удалось связать мне и ноги. Распластать на столе, как пригвожденную к доске бабочку. Из-за ширины столешницы я не могла свести вместе колени. Тяжело со свистом выдыхая воздух, я смотрела, как Потрошитель открывает свой саквояж и вытаскивает оттуда какие-то жуткие предметы. От понимания, что я совершенно не знаю, в ком они еще побывали и, о Боже, каких, и правда, потаскух он осматривал до этого момента, меня затошнило. Но он хотя бы вымыл в тазу руки и вытер их полотенцем.

Вблизи Потрошитель оказался пожилым мужчиной с отрешенным, чисто выбритым лицом, тяжелым квадратным подбородком и мясистым носом. Он действительно был похож на доктора. Точнее, он напоминал мне одного из наших светил — главврача Алексея Ивановича Парфенова, который принял нас в клинике и гнобил интернов, как мог, вплоть до откровенной дедовщины. Я помнила это выражение лица «я все знаю, а вы идиоты» и вот этот устрашающий вид, будто не моргая расчленят вас и не испытают при этом ни малейших эмоций. Но спустя несколько лет мы фанатично на него молились и мечтали, что когда-нибудь станем похожими на него… И чем дольше я смотрела на лицо Потрошителя, тем сильнее мне казалось это сходство. Как будто Парфенов так же, как и герцог-Михаил, как и я, оказался здесь. От этого узнавания я снова захотела заорать и дернулась всем телом, замычала, широко распахнув глаза. Пусть посмотрит мне в лицо. Пусть меня узнает! Я ведь была его ненавистной ученицей, он клялся, что я не продержусь и недели. Они что, позвали играть в эту игру всех, кого я знала?

Когда-то, когда я впервые захотела стать врачом, мама сказала мне, что практику надо проходить в морге, и мое желание тут же превратилось в дикий ужас. Но когда умер отец, я этот ужас подавила и заставила себя идти в медицину. Я хотела изучить его болезнь, хотела помогать людям. Я искренне верила, что смогу это сделать, и даже морг не мог меня испугать.

Но, глядя тогда на Парфенова, я поняла, что в морге он, скорее всего, родился, и это было самое любимое место в его жизни. Мне надо было сейчас о чем-то думать. Пусть даже о такой ерунде, об откровенной чепухе, о своем поступлении и о том, как окончила учебу. О чем-то, только не об этом жутком месте, не о том, что здесь происходит… иначе я бы сошла с ума. Особенно когда он взял в руки какой-то железный предмет и задрал на мне рубашку до самых бедер. Стоп! А ведь Парфёнов никогда не говорил, что учился на гинеколога! Он был светилом терапии и никакого отношения к акушерству не имел. Или… у меня все в голове смешалось, и мой мозг выдает мне сюрреалистические кошмары?

Сжалась, напряглась всем телом до состояния застывшего камня. Но… ничего пока не произошло. Я приоткрыла один глаз и увидела, как он протирает свой инструмент каким-то раствором. Но легче мне от этого не стало. Приблизился ко мне, и я вся инстинктивно сжалась еще больше, если это было возможно.

– Расслабьтесь, миледи, иначе я причиню вам боль. Моя цель не в этом, и я не палач. Дайте мне выполнить мою работу, и все закончится очень быстро.

Его голос, также похожий на голос Парфенова, немного утихомирил панику во мне, понизил градус кипящего адреналина и пульсирующей в ушах паники. Он ощупал мою грудь, мой живот. Не как мужчина, а очень беспристрастно. Я сдавила кляп зубами и зажмурилась, когда меня коснулось что-то холодное.

– Максимум расслабления. Медленно выдохните и расслабьте все мышцы.

Я приготовилась к дикой боли, приготовилась к чему-то ужасно невыносимому… и еще я знала, что он там увидит. Если это все не фарс и не игра, то сейчас все в этой зале вынесут мне смертный приговор, и моя казнь будет ужасной и лютой. Потому что я уже давно не девственница. Он это увидит, скажет во всеуслышание, и меня объявят вне закона. Лекарь одернул подол моей рубашки и отошел в сторону. Он снова протер свои инструменты и с бесстрастным видом сложил их обратно в саквояж. По выражению его лица я не могла понять ровным счетом ничего. Тяжело дыша, я сжимала и разжимала кулаки. Нервное напряжение достигло своего апогея, и меня трясло, как в лихорадке. И за ширмой стихли голоса. Доносился какой-то шепот, но все ждали лекаря и его приговора. Никогда в жизни мне еще не было так страшно, и никогда я не ощущала такой ужасающей обреченности. Шаги Потрошителя разносились по зале с такой четкостью, что каждый из них отдавался гулом в моей воспаленной голове.

– Я провел осмотр и со всей ответственностью, возложенной на меня его сиятельством герцогом Ламбертом и жителями Адора, заявляю, что Элизабет Блэр физически невинна, как младенец. Это означает, что она не вступала в половую связь с кем-либо и является девственницей.

Раздался шум и ропот, как волна протеста, как будто зашевелились от ветра деревья.

– Может, она его приворожила? Заколдовала?  Надо было не оставлять их наедине! Пусть ее осмотрит еще один лекарь!

Удар молотка.

– Тишина в зале суда! – послышался голос «прокурора». – То есть вы, мистер Джейкобс, считаете, что Элизабет Блэр девственна?

– Да, я в этом уверен, как в том, что вижу вас перед собой, господин Голден.

– Ведьму осматривали за ширмой, она могла его околдовать! Пусть проведут еще один осмотр!

Раздавались голоса из залы.

– Какая разница, сколько осмотров проведут! Она – Блэр, и она – ведьма. На костер ее!

– Пусть вынесут нам окровавленную простынь, и мы поверим.

– Да, пусть ее отымеют и покажут нам кровь! Как их солдаты насиловали наших женщин и детей! Пусть ее отымеют на глазах у всех! Потаскуху! Шлюху!

Снова застучал молоток… Но я слышала их как сквозь туман. Я проваливалась в свое непонимание, в свой какой-то дикий и абстрактный мир отрицания. Девственница? Я? Но как? Или… или это тело не мое, или… как все это понимать? Может, я попала куда-то в мир, где еще не знала Мишу.

– Я призываю вас к порядку. У нас нет ни малейшего повода сомневаться в словах мистера Джейкобса. Он – добропорядочный христианин и обследовал далеко не одного преступника и преступницу, а также принимал роды у знатных леди.

Меня отвязали от стола и потащили обратно в залу, прикрыться я уже не могла, так как мне связали руки впереди и толкнули в середину помещения. Я осмотрелась по сторонам на эти лица, полные ненависти, скривлённые в какой-то звериной злобе, и поняла, что пощады ждать здесь не от кого.

– Ну и что, что она девственница, – снова раздался чей-то голос, – это не меняет ее происхождения! Она – дочь Блэра! Пусть сдохнет вместе с ним!

– Давайте дадим последнее слово госпоже Блэр. Пусть она сама расскажет нам, как купалась в крови младенцев.

Тяжело дыша, я подняла взгляд на самого Ламберта.

– Голос ведьмы опасен! Голос ведьмы может приворожить и лишить разума!

Завопил священник и выскочил вперед, тыкая в меня крестом. Он, видно, думал, что я на него зашиплю или начну дымиться. Еще б чесноком меня обложил и набрызгал святой водой. А, нет. Они же считают меня ведьмой, а не вампиром. Хотя какая мне разница. Они здесь все ненормальные. Они все здесь звери. От людей у них только внешность… Нет, не звери. Это слишком лестно для бешеной толпы овец.

– Всех не заколдует, – ухмыльнулся Ламберт, – вытащите кляп. Пусть отвечает на вопросы.

Смотрит на меня, и я ощущаю все ту же дрожь и это дикое биение сердца с сумасшедшим желанием броситься к нему и... и что? И ничего. Он или играет роль для этой публики, или… это не он. Один из стражников выдернул тряпку у меня изо рта, и я инстинктивно вытерлась о связанные запястья. Подняла голову и встретилась взглядом с герцогом. Дымчатые глаза потемнели на несколько тонов, и дернулись сжатые скулы. Что-то все же неуловимо было в нем другим или я забыла, какими они могут быть, эти невероятные глаза с бархатом ресниц и поволокой, от которой по телу пробегает волна дрожи и замирает сердце.

Гладит пса между ушей и ухмыляется уголком чувственного рта. Нет, он не боится ведьм, не боится всего того, чего боится эта толпа. Он получает удовольствие от происходящего. Его забавляет их ужас, его забавляю я, в виде жертвы. Ему нравится все, что здесь происходит. Ничего подобного я в Михаиле раньше не замечала.

– Какая наощупь кровь младенцев, Элизабет? Теплая? Горячая? А может, холодная? Или ее для вас нагревали?

Тон издевательский, и тяжелые веки чуть приспущены, он смотрит то на мое лицо, то нагло разглядывает мою грудь под тонкой сорочкой.

– Человеческая кровь может быть разной температуры, как у младенцев, так и у взрослых.

– Она знает! Она ведьма, поэтому все знает!

Герцог склонил голову к плечу, и улыбка пропала с его губ. Сейчас я не понимала выражение его лица. Но он смотрел на меня, скорее, как на идиотку.

– То есть вы трогали кровь младенцев?

– Я – врач! Я трогала самую разную кровь! Меня этому учили!

Прожигая его взглядом, мне хотелось сказать совсем другое, мне хотелось закричать, чтоб прекратил весь этот фарс, чтобы развязал меня, освободил немедленно. Что это все слишком затянулось.

– Врач, значит? И кто вас обучал врачебному мастерству? Приходской священник? Монахини или сам Сатана? – вопрос прозвучал издевательски.

– Он! – я указала руками на Парфенова-Потрошителя, ожидая, что его лицо вытянется или на нем промелькнет удивление, раскаяние, и все в этот момент откроется.

Зал зароптал, ахнул от удивления. И я вдруг поняла, что…что говорю не то и не так. Я только что сделала что-то ужасное и неправильное. Что-то настолько идиотское, и я теперь это не исправлю. Мне надо было говорить нечто совсем иное…

– Ведьма! Она околдовала его!

Все головы повернулись к лекарю.

– Обвиняемая находится в состоянии шока. Она сама не понимает, что говорит. Ее кожные покровы бледны, зрачки расширены, она покрылась испариной, и ее пульс сейчас зашкаливает. Она не в себе. Я бы дал ей успокаивающий отвар и продолжил допрос завтра.

– Пусть ведьму осмотрит еще один врач! Они заодно!

– Я могу провести осмотр! Я – графиня Сесилия Грант!

Какая-то женщина поднялась в центре залы.

– Я — женщина, и меня оплести чарами не так-то просто! Я осмотрю ведьму и скажу – девственна она или нет. Мой отец был лекарем и научил меня всему!

Ламберт одобрительно кивнул, и стражники оттащили меня обратно за ширму. Привязали к столу, ломая сопротивление. Черноволосая молодая женщина зашла ко мне и стянула с рук перчатки. Ее лицо кривилось от злости и презрения, а темные глаза сверкали ненавистью. Словно мы с ней были давно знакомы, и я сделала ей нечто ужасное.

– Ну что, стерва? Готова к проверке? Когда-то твой отец приказал перерезать моему отцу горло, как на скотобойне, и сжег наше родовое имение дотла. Меня тебе околдовать не удастся! Так что молись, змея, если знаешь хоть одну молитву!

Нет, она не причинила мне боли… но чувство, что она меня осквернила своими мерзкими руками, оно наполнило меня всю с головы до пят. Если бы не кляп во рту и не веревки, я бы могла ее у***ь за доставленное унижение.

– Тебе не жить! Встретишься со своим папочкой в Аду.

Вымыв руки в тазу, она вытерла их насухо и, выйдя из-за ширмы, громко сказала:

 – Лекарь Джейкобс солгал. Она не девственница. При том уже давно. Там кто только не побывал. Похоже, Элизабет Блэр спала не только с Сатаной, а и со всеми его демонами.

Внутри меня все похолодело до такой степени, что казалось, я вся заледенела от ужаса, заиндевели руки и ноги, и стало нечем дышать. Пока меня снова отвязывали, пока тянули обратно в залу, я даже не молилась. Я впала в ступор. И когда снова была брошена к ногам Ламберта, увидела свое отражение в носках его черных сапог, свое дрожащее лицо и расширенные от страха глаза.

– Казнить! Казнить! Казнить!

Я ничего не понимала и не слышала, я смотрела на это отражение и чувствовала, как слабеют ноги и руки, как от ужаса немеет все тело. На меня наваливалось чувство необратимости.

– Властью, данной нам герцогом Ламбертом и жителями Адора, мы оглашаем приговор, вынесенный нашим Господином и Повелителем. Элизабет Блэр будет сожжена сегодня ближе к полуночи на главной площади. Доктор Джейкобс будет наказан за ложь и лишится правой руки и языка. Он будет выслан из города и лишен всех титулов и сбережений, которые отойдут в казну Адора.

Медленно подняла голову и встретилась взглядом с почти черными глазами герцога… Я качала головой, и его лицо расплывалось, двоилось от выступивших слез. Я не верила, что он вынес этот приговор… не верила, что только что мой муж приговорил меня к смерти.

Наверное, он его сейчас оспорит, остановит весь этот кошмар. Наверное, в этот момент и заканчивается игра. Но герцог прошел мимо меня, как и его псы, и проследовал молча из залы. За ним выходили зрители этого фарса и судьи. А я так и стояла на коленях, глядя ему в спину, и по щекам катились слезы.