3 - 2
2992 Words
Свен начал зевать еще на подходе к библиотеке, и первое, что сделал Джей, это уложил его спать. Свен так и не выпустил из рук узелок с плюшками и уснул с блаженной улыбкой, сжимая узелок, как ребенок любимую игрушку. Джей накрыл друга пледом и уселся в соседнее кресло.
Близнецы заинтересованно крутили головами, они не подозревали об этой комнате и только озадаченно вздыхали. Похоже, их убежище было хуже, чем у Грешника. Джей разулся и размял ступни. Берцы – это, конечно, удобная обувь, надежная и в бою, и в передвижении по пересеченной местности, но ходить в ней целыми днями, не имея возможности переобуться, было тяжело.
- Какие у тебя маленькие ступни, - удивился Бом, - в берцах это как-то не очень заметно.
- Ну, я все же омега, - Джей пожал плечами, - папенька заставлял ходить в тугой обуви, чтобы нога не росла и чтобы не было соблазна бегать. «Омега из хорошей семьи должен шествовать по земле, являясь образцом поведения для плебеев». Не делайте такое лицо, я не пытаюсь произвести впечатление, но я обещал рассказать о себе, вот и слушайте. - Мой папА является младшим отпрыском и единственным сыном-омегой у герцога Аберкорна. Да, мой дед – герцог, но единственное, чем он владеет, это герб и фамильный замок. Правда, этот замок уже более семидесяти лет представляет собой руины, но это не меняет сути непомерных амбиций моего папА. Род Аберкорнов никогда не был зажиточным, а когда в ветхом доме начался пожар из-за неисправной проводки, дом очень быстро сгорел дотла, погребя под развалинами своих незадачливых хозяев. Моего деда вынесла из пожара кормилица, и так он стал в одночасье сиротой и герцогом. Его растили дальние родственники на деньги благотворительных обществ, а когда он подрос, его зачислили в закрытый пансион для особ дворянской крови. Ведь он, все же, был герцогом и наплевать, что его трусы и носки были подарены благотворительными фондами, а кроме формы у него не было смены одежды, все равно он был членом весьма закрытой касты аристократов и, следовательно, должен был получить достойное образование. Не буду грузить вас лишней информацией, как он жил и работал, как нашел себе пару и в итоге получил четверых рыжих как апельсин сыновей-альф и молочно-белого сыночка-омеженьку, хрупкого и воздушного, как статуэтка из фамильного фарфора. Амбиции моего папА превышали возможности моего деда, и юный омежка грезил о богатом и родовитом муже, которого он осчастливит собой. Когда ему исполнилось шестнадцать, мой дед поднапрягся и, приодев кукленка, отправил на бал дебютантов, дабы осуществить его мечту. Но юный маркиз Аберкорн, если вначале и вызвал ажиотаж своей голубой кровью, то при полном отсутствии приданого и полезных связей оказался совершенно никому не интересен. Кроме одного альфы, который хоть и был дворянином, но из шотландского рода, а кроме этого, только закончившим военную академию и нищим, как церковная мышь. Мой второй дед, не будем всуе поминать его имени, отказался от своего единственного отпрыска, и увидев, кого он выбрал себе в пару, еще больше рассердился и сделал вид, что его это не касается. В ответ его имя было запрещено упоминать в нашем доме, самое большее, что я слышал, это шипение папеньки в его адрес. Мои родители всегда жили на оклад моего отца в казенном жилище, которое становилось лучше вслед за продвижением его по службе. Я– старший сын своих родителей, и как ни фыркали друг на друга мой дед и мой папА, у меня был шанс получить наследный титул, как старшему ребенку прямого наследника, и, кроме этого, являясь старшим сыном своего папА, я имею право именоваться лордом Анджеем. Именно этот титул и стал камнем преткновения в моей судьбе. Я закончил среднее образование в пятнадцать, поступил по гранту для одаренных детей в химико-технологический институт и, как говорят преподаватели, подавал большие надежды. Поэтому, когда мне исполнилось семнадцать, я был на втором курсе института и горел учебой. Но родители заявили, что выбрали мне жениха и я должен познакомиться с будущим мужем. Мой папенька – достаточно суровый тиран, и поэтому контролировал каждый мой шаг и знал наизусть мое расписание, сверяя его с наручными часами на собственном запястье. У меня были только институт и дом, я не имел права задерживаться на семинары, и ни в коем случае не заходить в кафе, хотя у меня все равно карманных денег было только на дорогу. Папенька объяснял такой жесткий контроль тем, что я был единственным малолеткой в институте, и он переживал за мою нравственность среди распущенной молодежи. Но поскольку я был единственным малолеткой в группе и на потоке, то я был единственным омегой, который был совершенным невидимкой для всех альф. А поскольку папенька одевал меня по собственному вкусу и разумению, то я всегда отличался внешним видом от всех студентов. У меня никогда не было яркой или модной одежды, только строгие костюмы пастельных тонов всевозможных оттенков розового цвета. Поэтому появление у меня в жизни «настоящего альфы» было для меня из разряда чудес. О нашей помолвке объявили в газетах еще до нашего знакомства, но меня в тот момент это не испугало. Я был уверен, что родители мне плохого не выберут. Жениха звали Оливер Алистер. Он был из богатой семьи торговцев, и его отец горел мыслью получить хоть какой-нибудь титул, чтобы украшать гербом деловые бумаги и иметь доступ в закрытое общество аристократов. Балы, званые вечера, закрытые клубы, именно там крутились люди, которые заправляли многим и куда рвался старший Алистер. Родство со мной дало им возможность добавить Мак к своей фамилии и говорить о родстве с герцогом. Оливер к тому времени был уже достаточно известным модельером, но про таких в обществе аристократов говорят: «хороший парень, НО…» Приставка Мак делала его почти своим и открывала перед ним двери на благотворительные балы и вечеринки. Раньше вход туда можно было получить, только сделав внушительный взнос в благотворительное общество устроителей бала, там, я не знаю, на организацию приюта для бездомных животных или для поддержки сирот с седьмого уровня. Оливер очень красиво за мной ухаживал – цветы, конфеты, милые безделушки, билеты на концерт или выставку картин по воскресеньям. Он встречал меня из института и подвозил до дома, передавая на руки довольного папочки. Все было очень чинно и благородно, как говорится, «комар носа не подточит». Год помолвки пролетел незаметно, и кроме того, выяснилось, что мы с ним истинная пара, и моему счастью не было предела. У Оливера отец был альфой, а мама бетой, и поэтому у него запах был достаточно слабый, но мне тогда это очень нравилось. Я считал это милым. Никакого агрессивного запаха, все очень деликатно. Когда мы сыграли свадьбу, я был на третьем курсе института и как раз получил грант на проведение научной работы. Я тогда от счастья, казалось, не ходил, а летал над землей. Свадьбу, как водится, приурочили к течке, «дабы жених (то есть я) не очень стеснялся и не боялся прощаться с невинностью». Мое счастье закончилось именно в тот день, вернее, в ту ночь. У моего мужа на меня не встало. Да, это достаточно нетипично, чтобы у альфы не стояло на течного омегу, который вдобавок ко всему является самым идеальным партнером по всем маркерам. При суровом воспитании моего папА, я был лишен даже элементарной информации, что может пойти не так. Школьные занятия в расчет брать не стоит, там объясняли скорее анатомию, а мой папА о подобном даже шепотом, на ушко и в темной комнате не стал бы рассказывать. Он всегда был излишне манерен и чванлив. Настолько, что яйца называет «куриный фрукт», а член между ног «это». Поэтому я не понимал, что происходит. Почему муж пыхтит, кряхтит и злится. А когда я спросил его, что происходит, то получил очень жесткую взбучку. Он бил меня до тех пор, пока боль не погасила возбуждение от течки. А поскольку мы были с ним истинными, то он прекрасно все чувствовал, и поэтому моих слов было ему недостаточно. Когда он опомнился, было уже поздно, он сильно разбил мне лицо, у меня треснула губа и шатались передние зубы. Он приложил мне холодное полотенце на лицо и вызвал личного врача. Тот хихикал вначале, думая, что он порвал меня от избытка страсти, но когда увидел мое лицо, испугался и протрезвел. Меня обкололи различными препаратами (я теперь уже знаю, какими именно) и оставили на три дня в закрытой комнате. Я спал и ничего не мог сделать. Но через три дня я пришел в себя и сбежал из номера для новобрачных домой к родителям. К тому времени лицо почти пришло в норму, и только небольшая ссадина на губе напоминала о том, что было. Родители не поверили мне, когда я рыдал в гостиной, сидя на стуле перед чашкой чая. И моего папу заботило, чтобы я держал спину и не сморкался громко. Родители отругали меня, назвали неблагодарным и выставили за дверь, не забыв вызвать мужа. Я оказался под дождем в брюках и тонкой рубашке. Мой средний брат держал надо мной зонтик, пока мы ждали приезда Оливера, и пытался меня ободрить. Муж примчался, извинился перед родителями «за беспокойство» и, усадив меня в машину, отвез в дом своих родителей. У него была квартира в городе, но там собирались холостые друзья и коллеги модного модельера и, следовательно, порядочному омеге как жилье она не подходила. Так началась моя супружеская жизнь… Грешник покажет вам журнал с моей свадьбой. Она была крайне помпезной. Ее фотографировали для глянцевого журнала, и свекры не поскупились на это событие. К моему появлению в своем доме они отнеслись весьма равнодушно, а потом все переросло в неприязнь. Они были твердо уверены, что все омеги – шлюховатые создания, и с их подачи Оливер заставил меня забрать документы из института. Свекры считали, что я туда рвусь исключительно ради эротических приключений. В их доме я жил вначале исключительно в спальне, которая раньше была детской комнатой Оливера. Его мама сперва пыталась сделать из меня «настоящего хозяина и помощника мужу». Для начала, она водила меня по большому дому, обставленному дорогими, но по большей части безвкусными вещами, и рассказывала такому нищеброду, как я, как сильно мне повезло оказаться в семье, где не придется заботиться о пропитании. Потом она стала учить меня азам ведения домашнего хозяйства. О том, как надо контролировать слуг и проверять счета по дому и кухне. И если я считал в уме, то свекровь мне не верила на слово и заставляла пересчитывать все на калькуляторе, так, как делала она сама. И при этом стояла за спиной, наблюдая и подсказывая, на какие именно кнопки надо жать. В итоге я сбивался, портачил и все приходилось переделывать под весьма ехидные замечания. Вскоре свекровь решила, что я бестолковый, раз не могу считать на калькуляторе, и отстала со своими нотациями и упреками. Теперь меня вызывали из комнаты, только когда к свекрам приходили гости. Меня показывали гостям со словами: "наш лордик", как новую игрушку или племенное животное для случки. Гостям рассказывалась моя родословная, я должен был показать свои хорошие манеры, сыграть что-нибудь на рояле, а потом свекры добавляли, что в остальном я – совершенно бестолковое и никчемное существо, не способное ни на что больше. Общение с мужем добавляло страха и боли. Он появлялся время от времени, когда надо было посетить мероприятия с супругом. Тогда меня одевали в то, что выбирал муж, причесывали и заставляли ходить рядом молчаливой тенью. Кроме этого, я не имел права покидать дом или общаться хоть с кем-нибудь. После того, как мужу доложили, что я разговаривал по коммутатору с альфой, у меня отобрали и этот девайс. Со мной связался профессор из института и пытался уговорить меня вернуться к учебе. Я боялся открыть рот и пожаловаться на мужа, потому что папочкино воспитание выжгло на мне печать, что на мужа жаловаться нельзя. Я не решился попросить о помощи, потому что не видел, чем именно мне может помочь профессор с кафедры полимеров. Надо было бежать из того дома еще тогда. Обратиться за помощью в кризисный центр помощи от домашнего насилия. Показать синяки, которые не сходили, но я не мог решиться на подобный поступок. Если муж был доволен, то он сношался со мной, потому что назвать это иначе язык не поворачивается. Не было ни ласки, ни заботы, только совокупление и недовольство. Мне и метку поставили не от желания, а со злобы, потому что я пытался улизнуть от мужа как можно быстрее. Муж уверял, что это все моя вина, поскольку был абсолютно гетеросексуален и заниматься сексом с парнем было для него совершенно недопустимо с моральной точки зрения. Он уговаривал меня сменить пол на женский, уверяя, что после этого у нас все наладится, и мы будем счастливы. Через год такой обложной осады я уверился, что я действительно глупый и никчемный, и пол, возможно, действительно не важен, если он мешает семейному счастью. Стоило согласиться с мужем на смену пола, как он опять разительно переменился, став милым и заботливым. Он подобрал мне больницу и долго обговаривал с врачом мои будущие параметры фигуры и лица. Мне было все равно, я был практически сломлен и плыл по течению. Но стоило начать готовиться к операции, как выяснилось, что я беременный и гормонотерапия недопустима из-за возможности выкидыша. Я сразу отменил операцию и рванул к мужу порадовать его будущим отцовством. Но муж не то, что не порадовался, а ужасно разозлился. Он потребовал, чтобы я сделал аборт и продолжил подготовку к смене пола. Я отказался, и муж очень сильно избил меня. Он бил по животу, надеясь, что я потеряю ребенка, но несмотря на то, что я писал кровью и получил трещины в ребрах, ребенка не потерял. С тех пор у меня появилась цель в жизни – сохранить своего малыша и жить ради него. Я жил тихой мышью в доме, прятал карамельный запах беременного омеги и прилагал все усилия, чтобы не попадаться на глаза ни свекрам, ни мужу. Я обратился за помощью в больницу для неимущих, и врачи, приняв меня за омегу с тринадцатого уровня, пытались мне помочь, чем только могли. На четвертом месяце выяснилось, что у ребенка шумы в сердце и деформированы ножки, а потом объяснили, что у родителей-наркоманов большой риск рождения детей с врожденными отклонениями. Я был в ужасе и не знал, что делать. Врачи объяснили мне черты поведения и привычки наркоманов. Тайных или явных. Все приметы сходились в одно: мой муж – наркоман с большим стажем и, судя по его жизни и привычкам, это уже необратимо. И отсутствие эрекции, и перепады настроения, и многое другое, все было подтверждением этому факту. В его богемном окружении это практически норма, и он это никогда не бросит. Врачи меня утешали, как могли, я не хотел делать аборт. У меня не было уверенности, что я смогу забеременеть еще раз, а оставаться бездетным казалось хуже смерти. Врачи мне и сказали, что при современном уровне медицины операцию на сердце вполне возможно сделать, были бы деньги. А что касается ножек, то при текущем уровне протезирования смена протезов по размеру позволила бы ребенку жить нормальной жизнью, почти не ощущая дискомфорта. Муж и его родители перестали меня замечать. В их представлении, они наказывали меня за непослушание одиночеством, но я был только счастлив, что меня оставили в покое. Я прятал живот в бесформенной одежде, подтверждая у новой родни мысль о полнейшем отсутствии вкуса, и заодно прятал свой запах, маскируя его дешевым парфюмом. Я старался гулять там, где меня не могли встретить знакомые мужа, но все равно, у него как-то спросили, почему он прячет от всех беременного меня и как скоро у него будет пополнение в семействе. Муж появился на пороге моей комнатушки злой, как демон из преисподней. Сорвав с меня одежду, он убедился, что это на самом деле живот, а не муляж, и избил до полной отключки. Его от меня оттащили родители, побоявшись, что я умру и им не удастся скрыть причину моей кончины. Поэтому на меня нацепили ночнушку и, положив у лестницы, вызвали врачей, якобы я упал со ступеней. У меня обнаружили множество гематом и разрыв плаценты. Поэтому мне сделали кесарево, спасая меня и ребенка. Но увидев деформированные ножки и обнаружив проблемы с сердцебиением, вызвали в палату Оливера. Когда он увидел сына, он запретил оказывать ребенку любую медицинскую помощь, а после этого закатил такую истерику, что врачи забыли и обо мне, и о ребенке. Они вкололи мне успокоительное, которое вместе с анестезией полностью лишило меня возможности двигаться. А ребенка они положили в эмалированный тазик, как в абортарии, и накрыли его салфеткой, чтобы не привлекать ненужного или случайного внимания. Я не мог говорить, я не мог позвать на помощь, я даже пошевелиться не мог. Я прилагал огромные усилия, чтобы держать глаза открытыми и надеялся, что мне хоть кто-нибудь хотя бы покажет моего ребенка. Но мы были в родзале одни. Я и мой сын. Салфетка несколько раз дернулась, а потом я понял, что мой малыш мертв. Очнулся я через несколько дней. Оливер заскочил в палату лишь для того, чтобы сообщить что «я пожалею, что не сдох вместе со своим уродцем» и выскочил из палаты, чтобы дать интервью в омежьи журналы, как он переживает, что первая беременность его обожаемого супруга закончилась так трагично. Но слабое здоровье супруга с самого начала не внушало уверенности, что роды будут простыми. А тут такая неприятность, когда я, бродя во сне, как лунатик, свалился с лестницы и травмировал и так слабого ребенка. Врачи сражались за наши жизни, но если меня удалось спасти, то к сожалению, ребенок был слишком слаб, чтобы выжить даже после всех усилий врачей. А потом он пел дифирамбы всему медперсоналу и обещал, что обязательно сделает крупное пожертвование на оборудование в отделение недоношенных детей, чтобы такие трагедии не случались с другими родителями и прочее бла-бла-бла…
Джей вынырнул из собственных воспоминаний и посмотрел на замерших близнецов, на окаменевшего Грешника, и только сейчас услышал всхлипывания из соседнего кресла, это Свен размазывал слезы пополам с соплями по щекам. Он кивнул другу и горько улыбнулся, заканчивая рассказ.
- Я стащил чужие брюки из приемного отделения и вышел на улицу, как был. В пижамной шелковой кофте, больших брюках и одноразовых шлепках на босу ногу. Я не знал, что делать, в голове была вата. Вернуться к родителям я не мог, просить помощи у родни тоже как-то не получалось. Явись я в дом деда, он бы меня, конечно, принял и обогрел, но первое, что бы он сделал – это вызвал моих родителей, а те приехали бы с моим мужем. А встречаться с Оливером я больше не собираюсь. Когда я увидел рекламный баннер про армию, то решил что это реальный шанс начать все сначала, и отправился в рекрутцентр. Там я познакомился со Свеном. Потом был первый лагерь, где нас муштровали, потом второй, где нас учили, а потом отправили сюда с пожеланием, чтобы мы нашли себе команду. И вот, мы здесь… а теперь вы рассказывайте, что с вами случилось…
- Writer
