Тени и зеркала

Глава четвёртая

ГЛАВА IV

Альсунг. Ледяной Чертог

Король Хордаго пировал, празднуя победу, и пир складывался очень недурно, даже на придирчивый взгляд его сына Конгвара. Он видел, наверное, даже не десятки, а сотни пиров за свою жизнь, так что удивить его было трудно. Так уж положено – победа альсунгских мечей должна быть отмечена, особенно если это победа личной королевской дружины, лучших бойцов страны. И, хотя последний набег на северные островки Минши – негостеприимные куски скал в открытом море – нельзя было назвать главным достижением короля Хордаго, а казна не ломилась от золота, пир всё-таки устроили. И Конгвар знал причину: раны от унизительного поражения в последней войне с Ти’аргом до сих пор не затянулись. Пир был прекрасным средством показать простому люду и его хозяевам, что король крепко сидит на своём древнем троне, покрытом медвежьей шкурой. Иначе говоря – что всё идёт своим чередом.

У Конгвара было неважное настроение; он уже утолил голод и теперь откровенно скучал, оглядывая гостей со своего места на почётном возвышении. В зале остались одни мужчины – началась та часть празднества, куда уже не допускались даже знатные женщины. Эту часть Конгвар всегда считал самой интересной – можно было вести себя как хочется, а не подражать любезничающим южным неженкам,  к тому же – не отказывать себе при желании приложиться к кубку… Но сегодня всё было что-то уж слишком чинно – возможно, потому, что король не размахивался так широко, как в старые времена (всё-таки возраст), а ограничился близким кругом. Другими словами, за длинным столом в виде молота расселось не больше четырёх-пяти дюжин гостей – в основном старых вояк, хотя попадались и более молодые воины. Впрочем, безусых оруженосцев или младших сыновей землевладельцев-двуров, не умеющих обращаться со сталью, не было совсем, так что Конгвар чувствовал себя почти юным. На редкость приятное ощущение – тем более испытывать его в последние годы доводилось всё реже…

Стоял, конечно, жуткий гвалт и духота, в которой привычная вонь пота смешивалась с аппетитными запахами пищи. Стол ломился от угощений, причём в самом буквальном смысле: наслаждаясь теплом и тяжестью в желудке, Конгвар явственно слышал, как то и дело поскрипывает столешница под расшитой серебром скатертью. Факелы весело чадили, добавляя копоти на стены и украшенные резьбой стропила под сводчатым потолком.

Резьба вообще была повсюду – покрывала Ледяной Чертог изнутри и снаружи, как странные родимые пятна кожу. Он строился века назад как высокий терем на важном торговом пути с севера на юг – в краю вечного холода, где снег тает лишь вокруг бьющих из-под земли горячих источников, а звенящую тишину по ночам нарушают только вой ветра да шорох крыльев белой совы, вылетающей на охоту. Не так уж далеко отсюда было и до Северного моря, если скакать на восток – поэтому ближайшая бухта гордилась именем Королевской, как и с десяток рыбацких посёлков. Город же вокруг Чертога так и не вырос, и сам Чертог не оделся в камень, хотя пережил не один пожар: снова и снова его отстраивали деревянным, и дату каждой перестройки прилежно держали в памяти сказители. Многие, и король Хордаго в том числе, считали это уважением к традиции и непреложным законом, а Конгвар – просто неудобной нелепостью. Он-то всегда думал, что королю полагается жить поближе к своим людям – и, конечно, под защитой каменных стен.

В остальном же Чертог отличался скромностью – может быть, даже чересчур для королевского дома. Залы были просторными, а покои – уютными и тёплыми, но не встречались ни извилистые коридоры и переходы, ни балконы, ни колонны, ни замысловатые арки. Вместо ковров и гобеленов, давно проникших с юга и востока в замки двуров, полы покрывали лоснящиеся шкуры, а стены – позолоченные оленьи рога да застывшие в свирепости кабаньи головы. Старые, как мир, факелы в железных скобах и крепкие скамьи с успехом заменяли подсвечники и мягкие кресла; что же до картин или фонтанов, то Конгвар даже не был уверен, представляет ли себе король, зачем они нужны, как сделаны и ценятся ли дороже пары мешков соли.

Исключение в этой области составлял, пожалуй, только знаменитый сад ледяных фигур возле Чертога, благодаря которому тот и получил, собственно, своё название; это место Хордаго искренне любил. Но в глазах Конгвара это не оправдывало полнейшего равнодушия отца к красоте и удобству (несмотря на то, что сам он никогда не был приверженцем южных излишеств). В этом король, совершенно не суровый, жизнерадостный человек, доходил до крайностей – например, гнал взашей певцов и музыкантов (сказители в счёт не шли), выезжал на охоту в лютый мороз и принципиально не пользовался вилкой.

Конечно, была у всего этого и другая сторона: со всеми своими чудачествами Хордаго оставался лучшим правителем Альсунга за всю его непростую историю, и Конгвар, что бы там ни шептали по углам, был полностью в этом уверен. Будучи безбородым юнцом, едва оторвавшимся от материнской юбки, Хордаго, взойдя на трон, сумел разгрести всю грязь, оставленную в королевстве дедом Конгвара Эйриком Громкогласным (Конгвар его не знал, но старики говорили, что рёв у него был и впрямь оглушительный) и остановить кровавую смуту. Двуры тогда уж совсем разошлись – особенно низшие, то есть те, которые не заслужили права передавать землю по наследству. Заслужить его можно было лишь собственным мечом, луком или мудрым советом, и то только на одно поколение: следующему сыну приходилось заново подтверждать такое право для своего сына, и так далее. Исключался из такого порядка один король – Двур Двуров, Владыка Ледяных Земель.

Хордаго защитил древний справедливый закон, показав себя одновременно устрашающим противником на поле боя, разумным государственным мужем и человеком непогрешимой чести. С врагами он расправлялся жестоко и быстро, часто рискуя собственной коронованной головой (причём на родине – чаще, чем в походах за её пределами), но, когда надо, проявлял милосердие, а когда возможно – шёл на уступки. За свои шесть десятков зим он ни одного альсунгца не приговорил к рабству или костру, не вступал в двуличные союзы, не плёл интриг. Более того – Конгвар доподлинно знал, что Хордаго хранил верность Превгиде, матери своих детей, со дня свадьбы и до того, как несколько лет назад её душа ушла к предкам. Они, конечно, никогда не жили тихо и гладко (хотя более кроткого создания, чем матушка, Конгвар просто себе не представлял, разгневать отца могла любая мелочь), и время от времени Хордаго поднимал на свою королеву руку. Зато потом неделями бывал рассеян на советах, мрачно хмурил кустистые брови и забрасывал жену дорогими подарками. Правда, прощения никогда не просил: негоже мужчине, воину, унижаться перед женщиной, даже если он был неправ.

В последние годы король стал сдавать – особенно после того, как кончилась провалом многолетняя возня с Ти’аргом. Конгвар видел в нём изменения, недоступные постороннему глазу и печальные: уже не так резво Хордаго запрыгивал в седло (хотя по-прежнему ухарски крякал при этом), не помнил имена всех слуг в Чертоге, медленнее ходил и делал расчёты. Его поистине бычья сила, впрочем, пока никуда не ушла, как и царственная осанка – но, глядя на него, Конгвар всё чаще с болью думал о том, что боги не дали людям бессмертия.

Будто отвечая его невесёлым мыслям, Хордаго зычно расхохотался над словами Дорвига – своего первого советника и старого друга, который сидел сейчас по левую руку от него и ехидно улыбался, растягивая морщинистые щёки. Про Дорвига говорили, что он даже в постели не снимает кольчугу и не расстаётся с огромным двуручным мечом из чернёной стали – и Конгвар совсем не удивился бы, окажись это правдой.

– Конгвар, сынок, – позвал Хордаго, хлопнув по столу широкой ладонью – так, что подпрыгнуло блюдо со свиными ножками. – Подойди-ка сюда, ты должен это услышать!..

Конгвар нехотя подвинулся на скамье, без церемоний пихнув в бок своего захмелевшего троюродного брата, который тихо клевал носом под общий шум. Почему-то он предполагал, что смешного будет немного.

– Дорвиг рассказывал мне, как наши ребята увязли на острове Кай-Седос, – объяснил Хордаго, всё ещё посмеиваясь и старательно выговаривая чужеземное слово. – Помнишь, мы тогда были чуть западнее?

Конгвар вздохнул. Ещё бы не помнить – не так уж давно это случилось, а сам он в тот день чуть не лишился руки из-за кривых мечей Минши. Правда, тогда же ему досталась добычей местная красавица-рабыня… Что и говорить, сложны пути, намеченные богами.

– Помню, конечно. В той бухте, где полно ракушек.

– Вот-вот. Я и раньше слышал, что эти твари с Кай-Седоса позвали волшебника – ты только подумай, настоящего!.. – и он пытался поджечь наши корабли. Так вот, ты ещё не знаешь, как ему не дали это сделать?

– Надо думать, убили? – осторожно поинтересовался Конгвар. Дорвиг посмотрел на него свысока и с сочувствием, точно на убогого – он его не любил, как и большинство старых соратников Хордаго. Конгвару было известно, что они, да и не только они, о нём думают. Что он недостоин своего великого отца.

Эта мысль давно срослась с Конгваром: об этом он знал так же твёрдо, как, например, о соломенном цвете собственных волос или о пристрастии к рыбалке из проруби. С самого детства, глядя на своего отца и короля, он не мог не думать об этом – и думать, впрочем, тоже не мог, потому что тогда жить становилось совсем невмоготу. Он приучил себя к роли кого-то среднего между простым дружинником и советником-двуром, который звёзд с неба не хватает, но честно выполняет свой долг и по мере сил наслаждается жизнью, нечасто задумываясь о завтрашнем дне. Он не был избранным, не был исключительным – да что там, он и наследником-то долго не был.

До того дня, как Форгвин, его старший брат и любимое сокровище Хордаго, пал в одном из боёв на границе Ти’арга.

Ну вот, ещё и Форгвин, тоскливо сказал себе Конгвар. Что же за вечер такой – одна темнота лезет в голову… Не иначе как Зельд, божок ночных кошмаров, поворожил над ним. Конгвар заставил себя вернуться к беседе.

– Так что же с ним сделали?

– Убили, конечно, – милостиво согласился Дорвиг. – Другой вопрос – как именно. Этот щуплый выродок швырял в нас не то молнии, не то огненные стрелы, да только всё промахивался… Потом махнул рукой и вызвал из воздуха какую-то синекожую тварь – я и разобрать не успел, что это было…

– Синекожую? – повторил Конгвар, решив, что ослышался.

– Ну да, – невозмутимо подтвердил Дорвиг – у него это явно и тогда не вызвало большого изумления. – Из синего дыма и с каким-то хвостом, а на голове что-то наверчено… Да кто их разберёт, южных колдунов. В общем, один из моей сотни, Твилго – далеко пойдёт мальчишка, – (насколько знал Конгвар, «мальчишка» был на пару лет старше его самого), – метнул в неё дротом, а он прошёл сквозь, как через масло. А потом возьми да и крикни той твари – по-миншийски, уж как умеет – мол, а надо оно тебе, ради такого подлеца горбатиться, разве не видишь, что он под удар тебя ставит?..

– И тварь выслушала? – усомнился Конгвар. Хордаго закивал и, отхлебнув из кубка, перебил Дорвига – он даже раскраснелся от волнения:

– Больше того – повисела-повисела в воздухе, а потом развернулась и расплющила волшебника в лепёшку. Отвратное, должно быть, зрелище было – кишки по всему берегу… Разве не забавно? – и снова захохотал, запрокинув голову и обнажив белоснежные зубы. Конгвар через силу улыбнулся, ощутив внезапную тошноту.

  – Ну… Довольно странно.

  – Странно? Да это настоящее чудо, сынок! Хоть после такого эти овцы из Минши должны понять, что нет смысла противиться львам!

  – Ну, львы ведь на гербе Дорелии, – сказал Конгвар, надумав впервые за пир блеснуть остроумием. – Не думаю, что…

Его прервал утробный нестройный вой с другого конца стола: там гости всегда пьянели раньше и теперь затянули песню – одну из старых, застольных. Кажется, это был кусок из «Сказания о безголовом моряке»; по крайней мере, мотив его напоминал, а слова так отчаянно перевирали и проглатывали, что Конгвар и не пытался их разобрать. История о синей твари не шла у него из головы: он никогда не слышал, чтобы создание волшебника, даже иллюзорное, обращалось по чьему-то наговору против него самого. Либо Дорвиг просто врёт, что почти невероятно, либо… Что-то в этом было странное, жутко неправильное, но Конгвар не мог уловить, что именно. Он ничего не понимал в магии.

Хордаго, чуть покачнувшись, встал со скамьи; его лицо под седой гривой стало уже совсем багровым. Отсалютовав кубком столу, он крикнул что-то жизнеутверждающее и поддержал пение… Конгвар, неизвестно чем вдруг встревоженный, тоже поднялся и тронул отца за локоть.

А в следующий миг всё нормальное в мире разрушилось: Хордаго стал заваливаться набок, прямо на руки сына, так неожиданно, что в первую секунду тот осел. Краснота лица сделалась болезненной, переходя в синеву; пение оборвалось, и задвигались скамьи. Король попытался что-то произнести, но с губ сорвался хрип, а следом за ним – белая пена; испуганные глаза почти вылезли из орбит, и в глубине зрачков, за светло-голубой радужкой Конгвар с ужасом видел своё отражение. Окаменев, он сидел на полу, сжимая в объятиях большое содрогающееся тело и не слыша ничего, кроме глухой тишины, не испытывая ничего, кроме не завершившегося недоумения.

В какой-то момент, когда дрожь прекратилась, Конгвар поднял голову – чтобы увидеть за спинами мужчин в кольчугах прекрасную, хрупкую женщину, чьи золотые волосы стелились по горностаевому меху длинной мантии. В глазах у неё был холод – точно за стенами Ледяного Чертога.