Твое имя.

— Доктор Чон, пройдите, пожалуйста, в десятую палату! Хосок, запинаясь в собственных ногах, попутно надевая халат, чертыхается на громкоговоритель. Это вообще была плохая идея, потому что теперь ему нет ни минуты спокойствия в собственной больнице, но, как говорил один из спонсоров, без которых бюджетные отделения хосоковой больницы не могут существовать, «для оптимизации работы придётся потерпеть». Хосок в принципе терпила, потому что иначе он бы давно хлопнул дверью, показывая средний палец. Не для этого он учился в меде семь лет, а потом ещё маялся в ординатуре три с половиной года, чтобы в конце концов, стать одним из самых востребованных врачей в стране — кардиохирургом. Чон ещё молодой специалист, и далеко не сразу его допустили до ассистирования, не говоря уже об операциях, но он упорно трудился и учился каждый божий день, чтобы сегодня иметь то, что имеет. Выходя из своего кабинета, Хосок надеется не встретиться с главой больницы, который вылавливает его уже несколько дней. Хосоку хотят впаять поездку за границу, мол, для обмена опытом, но Хосок категорически не согласен куда-то ехать. Ему и тут хорошо, в тёпленьком местечке. Не для этого же он так рвался попасть именно в эту больницу. Тут и друзья, бывшие однокурсники, и хорошая зарплата, и ездить не так уж далеко от дома, и отпуск оплачиваемый ежегодный, и свой кабинет с тремя интернами, которых, впрочем, чаще учит хосоков заместитель, доктор Ким, чем он сам. Хосоку тут нравится, пусть и приходится проводить в операционных по двенадцать часов, а то и больше бывает. Он никуда не поедет, потому что жизнь, вроде бы, только налаживается. — Доброе утро, красивый доктор, — приветствует его неизменно одна из постояльцев этой больницы, старушка за восемьдесят. — Вам бы жениться уже. — Я женат на работе, аджумма*, — хохочет Хосок. — Да и если я женюсь, мне же придётся уделять время жене, кто будет вас радовать своим присутствием по утрам? — Что, солнышко не может перестать светить людям? — подначивает один из коллег, которого Хосок любит не очень, но в ответ лишь улыбается. Чон проверяет пульс своих пациентов, температуру, сердечные ритмы, наказывает кому-то прекратить пить таблетки, а кому-то, наоборот, выписывает другие, назначает процедуры, утешает, вселяет надежду и выходит. — Хосок, тебя там уже ждут в приёмной, — бросает на ходу медсестра и уносится в палату. Хосок медленно вдыхает и выдыхает. Сегодняшний день начался с того, что ему опять позвонили родители под благовидным предлогом поинтересоваться, не собирается ли Хосок подумать о новом свидании вслепую. Чон ненавидит это. К младшему из братьев и спрос не так строг, как к нему, и Чонгук развлекается вовсю, ездит по своим конкурсам и соревнованиям и живёт на полную катушку, но только не Хосок. Хосок старший сын и должен жениться первым, хотя по факту он никому ничего не должен. Он искренне влюблён в свою работу и практически всегда до последних полгода, пока он не стал работать более стабильно, его эта отговорка спасала. Его работа — людские сердца. Хосок мастерски вытаскивает с того света тех, чьё сердце вдруг объявляет бойкот и больше не бьётся. Но по делам любовным у Хосока никак не получается. Не все сердца в мире он способен излечить. И своё в том числе. Он сидит в приёмной до конца своей смены, так ни разу и не пообедав, поэтому, закончив, встаёт и чувствует, как пятая точка отваливается буквально. Желудок урчит и ненавидит Хосока за и так испорченный на работе метаболизм, из-за чего Чону даже пришлось пару месяцев походить в качалку брата. Не очень хотелось отращивать жирок, несмотря на то, что это показатель достатка. Ему не для кого было приводить себя в порядок, но он думал о своей фигуре исключительно как о здоровье. Раздаётся звонок на телефон. Мужчина, вот-вот снимавший с себя медицинский халат, замирает, надеясь, что звонят не по работе. Он не спал целые сутки и ему бы хорошенько вздремнуть. Он заработал свои законные сутки выходного, большую часть из которых просто проспит непробудным сном, не отвечая на звонки и даже не думая открывать посторонним свет. Звонит, как ни странно, Чонгук. Брат не особо-то беспокоится о том, как поживает старший, особенно, когда у него случается очередная поездка. — Да? — уставшим и крайне нервным голосом спрашивает в трубку старший брат. — Хён, у нас дома есть что пожрать? Я ужасно голодный возвращаюсь домой, — Чонгук, видимо, только что прилетел с очередного конкурса во Франции. — Или мне зайти и купить что-нибудь жирное и вредное для фигуры? — Шаришь, малой, а теперь отвянь, я с дежурства. — Оу, — Чонгук тактичен, и надо отдать ему за это должное. — Тогда встретимся дома. Хосок отключает вызов и уже снова пытается переодеться в будничную одежду, как его выводят из равновесия новые трели телефона. — Да еб твою, то я нахер никому не сдался, хоть подохни на работе, то все резко обо мне вспомнили! О! — увидев, кто звонит, Хосок собирается высказать всё, что накипело. — Голубки, вы решили позвонить мне из своего охрененного медового месяца, чтобы подразнить меня? — Хосок, — дрожащим голосом приветствует его друг с того конца линии. — Чонын упала в обморок. И блять, — Хосок перехватывает телефон покрепче, моментально напрягаясь, потому что он прекрасно знает о болезни девушки, в прошлом сводной сестры старого друга, — блять, Хорс, она так тяжело дышит и… что мне делать? — Ей оказали первую помощь? — Да, но они ничего не могут тут сделать, а это по твоей части… Они ничего мне не говорит, но я чувствую этот пиздец. — Вы ещё на Чеджу? — Хосока тоже начинает подтрясывать, потому что вообще не до шуток. — Да. — Возвращайтесь немедленно. Повисает тишина, видимо, Мин Юнги на том конце провода принимает решение, исходя из положения вещей, которых Хосоку пока не видно. — Скоро будем. Ближайшим рейсом. Хосок закрывает глаза и опять глубоко вздыхает, прекращая переодеваться. — Ну отдохнул, бля. Двадцатью четырьмя часами ранее В комнате горит только приглушённый свет. На фоне играет музыка из плазменного телевизора, висящего на стене напротив полузаправленной кровати. Держа в руках бокал красного вина, охлаждённого, только что разлитого и поставленного на сервированный столик рядом, мужчина стоит в одном белье около окна и смотрит, как садится солнце. Пахнет чем-то цитрусовым вперемешку с ягодами — девушка, которая только что лежала под ним, принимает душ. Мин Юнги, выправив спину, отпивает и улыбается сам себе. Так странно в последнее время чувствовать себя на пике наслаждения. Он не думал о том, что всё так сложится, но раз уж сложилось, и от судьбы в тридцать с небольшим плюсом лет особо не побегаешь, то почему бы и не наслаждаться тем, что свалилось на голову? Благо, то, что свалилось, весит намного меньше самого Мина, и требует с него по минимуму: ласки, немного любви, много-много его объятий и поцелуев щепотку. Не хочется возвращаться в Сеул. Там работа, вечно капающий на мозги Намджун, родители, Чонын придётся снова вернуть маме и постоянно мучиться от мыслей о том, что она может найти и кого-то получше в университете. Он только внешне хладнокровный и делает вид, что не волнуется, если даже девчонка, не так уж и давно сводная сестра, предпочтёт ему кого-то моложе и красивее. Другого парни её возраста ей дать не смогут, если только они не сынки богатых папочек. Но Чонын, он хочет верить, не из таких, кто выберет человека за внешность и понты. Юнги хочется думать, что их разница в возрасте — не приговор, хотя одиннадцать лет для многих табу. Ведь она долго ждала его, верно? У Чонын, мелкой занозы в заднице, есть свои принципы, и Юнги нравится, что она, что бы не произошло, им не изменяет. — Тебе тоже стоит сходить в душ, — девушка выходит из ванной в одном полотенце, и Юнги почему-то уверен, что под ним ничего нет. Они прямиком из двухчасового сексуального марафона, после которого на них наверняка будут не так смотреть половина проживающих в отеле, особенно по соседству. Но Юнги как-то пофиг. — Освежает. — Лень, — отвечает он и подзывает её к себе пальчиком. Чонын, хитро улыбаясь, вертит головой и идёт к столику, с которого ухватывает кусок ананасового пирожного. — Сходи сначала, а то потом ты просто ляжешь спать со мной, весь потный, — морщится она. — Я тебя что, в своей естественности не привлекаю? Всё ясно с тобой, — он не обижается, а лишь провоцирует, но Чонын непреклонна. — Я же не предлагаю тебе спать со мной во время месячных. — Кто знает? Может я тот ещё извращуга. Кстати, о них, когда они там у тебя? Не в наш отпуск, надеюсь. — Нет, через неделю. — Вот и отличненько. — Мин Юнги, не беси меня, а то я тебя сама окуну, — она показывает рукой на ванную. Он вздыхает, всем своим видом показывая, что не одобряет то, что она тут раскомандовалась, но всё-таки послушно идёт, по пути срывая с неё полотенце и тем самым получая порцию матов в спину, а также любуясь изгибами голой спины, тонкой талии и округлых бёдер. Её забавно злить иногда, хотя чревато, потому что огребает он. Ему бы не пришло в голову для наказания нарядиться в костюм горничной. А поди ж ты! Но это скорее потому, что его задница, в отличие от её аппетитной попки, не смотрится так привлекательно под юбкой с фартучком. Хотя обидно. Когда он уходит в ванную и вода начинает течь, заглушая все посторонние звуки, Чонын, медленно одеваясь, смотрит на свой бокал нетронутого вина. Есть совершенно не хочется, а голова в последние несколько дней болит, не переставая. Хотя перед самой поездкой она чувствовала себя отлично, по приезде первое время казалось, что это просто из-за перелёта. Однако находясь здесь третий день, Чонын чётко осознала свои симптомы. Юнги думает, что она сбежала в ванную сразу после секса из-за своей чистоплотности и брезгливости к беспорядку, в том числе в постели, который они учинили, наслаждаясь друг другом. Но на самом деле причина была вовсе в другом: у Чонын пошла из носа кровь, и она предусмотрительно сбежала раньше, чем Юнги бы заметил пятна крови на простынях. Она ведь уже не была девственницей, и крови быть не должно. У Юнги появились бы вопросы. Чонын надеялась, что они вернутся в город раньше, чем начнут проявляться и другие симптомы, кроме одышки и боли в груди, но это случилось раньше. Она не особо придавала значение одышке, потому что та сопровождала её почти всегда на протяжении вот уже девятнадцати лет. Не хотелось прерывать чудесный отдых с Юнги, потому что она очень ждала этого и не хотела расставаться. Впереди ждала учёба, из-за которой они будут видеться не так часто, как когда она жила у него, но мама жить с ним пока не разрешала. — Ты права, водичка отличная, — Юнги в том самом полотенце, что сорвал с неё. Чонын натягивает будничную улыбку, стараясь не обращать внимание на усиливающуюся боль в груди. Ночью, когда Юнги будет уже спать без задних ног, она нашарит у себя в косметичке таблетки и выпьет. Этот поможет снизить на некоторое время давление и уймёт в груди пожар, который пока ещё не разгорелся, но всё к этому и идёт. — Ложимся спать? Завтра последний день, и нам надо зайти ещё в пару мест. — Да, конечно, — она приглашает его плюхнуться рядом. Мужчина выключает свет и телевизор, сгребает девушку в охапку, кладёт одну руку на грудь под тонкой тканью ночной рубашки, а вторую — на бедро, сам утыкается носом в волосы и дышит размеренно. Он наверняка не чувствует сейчас уже, привык к тому, что её сердце бьётся неровно и гулко. По крайней мере, в её висках пульсирует. — Жаль, что в горы тебе нельзя, — он выдыхает и прижимает крепче. — Вот бы ты выздоровела, наконец. Мы бы слетали куда-нибудь подальше, в Венецию, например, или в жаркий Египет, и в горы бы сходили, и прыгнули бы с банджи, а? — Мы же уже обсуждали это, — бурчит она. — Я боюсь операции, да и жить мне это пока не мешает. — Я знаю, просто говорю. — Спи, Юнги. — Я люблю тебя, малышка, — его голова отрывается от подушки и, заставляя кожу Чонын покрыться мурашками, а её — простонать, припадает губами к шее и целует трепетно, как будто в его руках пёрышко, и это самое пёрышко — его целая жизнь. — Люблю, люблю, люблю, люблю, люблю. — Хватит, задушишь же. — От любви. Она ойкает, когда Юнги спускается к плечами, а там разворачивает к себе и наклоняется к груди, сдергивая бретельку сорочки. Маленькая, аккуратная грудь покрыта сотнями мурашек, и от его прикосновений щекотно ещё больше. Губы Юнги водят по коже, захватывают затвердевший сосок, и Чонын уже запускает руки в его волосы от невыносимости сладкой пытки. Она вдыхает, но получается так, что лёгкие ей не поддаются полностью, и вместо этого заходится кашлем, спугивая мужчину, который тут же, посмотрев в её глаза, припадает ухом к грудной клетке. Она молится всем богам, в которых не верит, чтобы хотя бы в этот раз дурацкое сердце её не подставило и билось ровно. — Всё нормально, Юнги, я просто подавилась. — Точно? — Точно, — кивает она, и Юнги, пусть и не успокоен до конца, ложится обратно и больше не донимает. Чонын злится на саму себя, на сердце, на всё остальное, что мешает ей быть по-настоящему счастливой. Она добилась, и Юнги спит под боком, а прошло немало лет с того, как они увиделись впервые, и она была ещё совсем ребёнком. Но уже тогда она была больным ребёнком. Дефектным. Неправильным. Они встают рано. Солнце уже бьёт в глаза, и жизнь в отеле кипит. Они собираются в прогулку по живописным местам и в музей. Юнги когда-то в детстве был здесь и многое обошёл с отцом, а вот Чонын нет, и он хочет, чтобы девушка тоже просветилась. Они отправляются с небольшой компанией туристов, чтобы не затеряться и не уйти не в ту сторону. Чонын с любопытством разглядывает даже древние камни, заглядывается на дома с неповторимой архитектурой, ту же деревню Сонып они обходят дважды. Они приходят обратно в отель уставшими и полными впечатлений. Юнги предлагает поужинать в ресторане, но Чонын говорит, что сначала надо принять душ и переодеться, иначе они похожи на дикарей. Юнги не спорит — ей виднее. — Примем душ вместе, детка? — Нет, иди первым, — бросает она свою сумку прямо на пол, а затем ложится на кровать, свешивая ноги. — Отдохну и зайду. — Ладно, — он пожимает плечами и скрывается за дверьми. Чонын прикладывает руку к груди. Невыносимо тяжело дышать, хотя весь день они не особо нагружались и отдыхали, когда того требовал её организм. Юнги даже катал её на спине, когда они были на пирсе, а домой они и вовсе вернулись на автобусе, не растрачивая силы на пешеходные прогулки. Она медленно садится на постели, пытаясь восстановить дыхание. Не говорить Юнги о том, что ей становится хуже, и она не знает, что тому причина, тоже идея так себе. Будет скверней, если она свалится где-нибудь. Юнги её прибьёт. Сначала вылечит, а потом да, прибьёт. Она встаёт и подходит к ванной, в которой плещется её парень. Протягивает руку к дверной ручке и медленно поворачивает её. Заходить не решается, потому что ей стыдно смотреть ему в глаза. Юнги старался и повёз её сюда не ради себя самого, а ради неё, выделил время на отпуск и долго уговаривал маму отпустить. С объявлением отношений вышло проще — оба родителя не отнеслись к их желанию быть вместе серьёзно, потому что Чонын всегда была упрямой и настырной, и они думали, что она просто достала Юнги и тот решил ей немного подыграть. Про «достать» было частично правда, конечно, но Чонын успела узнать Юнги поближе. Он не стал бы подыгрывать, это не для него. Меньше всего она хотела бы сейчас портить Юнги настроение и заставлять его волноваться. Но, так или иначе, он бы об этом узнал. — Я вот думаю, — он пугает её тем, что неожиданно выходит из ванной, — может ну его ужин у всех на виду и закажем доставку в номер? — Хорошая идея. — Тогда ты иди мойся, а я схожу вниз и что-нибудь выберу, заодно расплачусь за последнюю ночь и куплю какого-нибудь отличного вина. — Договорились. Юнги, одевшись, уходит, а Чонын ещё какое-то время смотрит в дверь, зависнув в своих мыслях, и медленно поднимается с постели в поисках своей аптечки. Голова снова кругом, но на этот раз вкупе с увеличивающейся болью в грудине её совсем мотает. Её подташнивает, так, что завтрак, которым они подкрепились в летнем кафе, грозит выйти наружу. Чонын хватается за стену, чтобы не свалиться на пол от дурноты. В ушах уже звенит, и она не знает, сколько времени стоит так, подпирая стенку, потому что в какой-то момент в расфокусе комнаты появляется лицо Юнги, и оно бледное, отражающее нешуточное беспокойство. — Тебе плохо? — он берёт её за плечи и притягивает к себе. — Ким Чонын, ты меня слышишь? — Юнги… — её голос слабый, от чего тому хочется взвыть. — Как я не заметил этого раньше… Стой, не падай, я сейчас вызову врача, у них вроде есть… Чонын! — как только он её отпускает, та сразу валится на пол. Благо, Юнги реагирует молниеносно, и голова не соприкасается с полом. Она теряет сознание, и Юнги подхватывает её на руки, чтобы донести до кровати, а потом бросается на ресепшен. Врач приходит только через десять минут. Проверяет пульс, давление, дыхание, ставит капельницу, но советует Юнги скорее везти её к специалисту, потому что по предварительному осмотру, который, конечно же, ничего не дает, доктор предполагает, что ухудшение порока, которым страдает Чонын, спровоцировано всем и сразу: физической сверхнагрузкой, перелётом, переживаниями. Юнги хватается за голову, пока Чонын медленно приходит в себя, и корит во всех грехах, но это делу не поможет. — Почему ты не сказала мне сразу? — Чонын, как только более-менее приходит в себя, смотрит на него сразу виновато. — Не хотела портить нам отпуск. — А теперь он стал прям феерическим, — злится Мин. — Ты хоть вдумайся. А если бы всё было хуже? А если твоё сердце остановилось? — Да не остановится оно так просто, — Чонын улыбается слабо и протягивает руку, чтобы коснуться его горящей щеки. — Всё не настолько ужасно, чтобы оно остановилось только потому, что мы лишний часок порезвились в постели. Интересно получается, — она хихикает, — теперь актуальна шутка «Ты затрахал меня до смерти»? — Мне не до шуток, блять, — пресекает он. — Извини, — она поджимает сухие бледные губы. — Я позвонил Хосоку, пока ты спала, — извещает он. — Мы летим домой самым ранним завтрашним рейсом. — Он же кардиохирург, да? — как-то слишком боязливо спрашивает она. — Повезло тебе с друзьями… — Если ты боишься, то вот тебе моё слово: я бы вверил Хосоку свою жизнь. И он обязательно поможет тебе. — Ну да, или я умру на операционном столе, так и не надев свадебное платье. — Хуево ты шутишь, когда болеешь, — устало вздыхает он и смотрит на разбросанные вещи и не открытое вино. Всё это придётся собирать одному. — Вот когда он вытащит тебя с того света и тебе больше ничего не будет угрожать, я заставлю тебя надеть долбанное белое платье и ответить мне «да», а потом я тебя лично прикончу за все потрёпанные нервы. — Это что, такое оригинальное предложение? — Предупреждение. — Да пофиг. Я уже и сейчас за тебя замуж согласна. — Кто бы сомневался…