Mania Divina

Часть вторая. Глава 4

Разговор, однако, начал монах:

— Скажите, уважаемый, — обратился он ко мне едва ли не елейно, — уважаемый… простите, не ведаю вашего имени-отчества…

— Пётр Степанович.

— Скажите, уважаемый Пётр Степанович, воистину ли зрим в сей несчастной психическое расстройство?

— Вероятнее всего, параноидальную шизофрению, — подтвердил я. Селезнёва-старшая всхлипнула. Отец Арсений закивал, улыбаясь.

— Прискорбно, и всё же преосвященный владыка будет весьма рад, — пояснил он.

Я оставил без внимания эту странную реплику (действительно, не вполне ясно, почему это иерарх православной церкви обрадуется тому, что некто душевно нездоров) и обратился к матери:

— Она не работает сейчас?

— Нет-нет! — поспешила заверить Галина Григорьевна, промакивая уголки глаз платком, как будто тем же самым, что и вчера. — Не работает.

— Значит, вы её содержали, — пробормотал я. — И даже квартиру ей сняли…

Мать замялась.

— Пётр Степанович, не совсем… У неё были какие-то свои… непонятные доходы. Или, может быть, даже ничего и не было, может быть, это всё её фантазии…

— Как это фантазии? — поразился я. — Фантазиями не платят за квартиру!

— Она могла в своё время немного скопить, а потом жить на накопления, — спокойно пояснила Анжела, видимо, полагая, что поскольку сама является трезвомыслящим и положительным человеком, то нет никаких причин, почему бы всем прочим не поступать так же трезвомысляще и положительно.

— Я полагаю, — веско промолвил Анатолий Борисович, — что Лилия связалась с какими-то глубоко, э-э-э… аморальными людьми, которые отчасти и могли спонсировать её фантазии в своекорыстных целях. И чем быстрее мы лишим её общения с этими, э-э-э… субъектами, тем лучше.

Я перехватил недоумённо-насмешливый взгляд, которым его при этом сообщении наградил идальго.

— Чушь, — буркнул себе Альберт под нос, негромко, но рыжеусый его расслышал.

— Отнюдь не чушь! — ответил он с достоинством. — Извольте, я готов пояснить, лично вам.

— Сделайте одолжение!

— И пожалуйста, хоть завтра…

— Может быть, и не чушь, — вмешался я, — но я не понимаю, кому и как это могло быть выгодно!

Анатолий Борисович пожевал губами.

— Это долгая история, — выдал он. Доктор, видимо, не входил в круг лиц, которым он был «готов пояснить». 

— Вот именно потому, что история, видимо, непростая, — возразил автор этих строк, — я убедительно прошу всех, кто здесь находится, когда-нибудь изыскать время для беседы со мной, лечащим врачом, для того, чтобы я мог составить полную картину болезни! Тем более моя просьба оправдана, что вы все, видимо, связаны с этой девушкой, наверняка неравнодушны к её судьбе, заинтересованы в её исцелении, несмотря на немного странное замечание отца Арсения, — монах, сделав изумлённое лицо, запротестовал руками, — и будете рады помочь ей. Я прав или ошибаюсь?

Мужчины попрятали глаза.

— Разумеется, вы правы, Пётр Степанович, — поддакнула мать.

Я вынул блокнот и попросил каждого записать в этом блокноте свою фамилию, имя, отчество и номер телефона. Отец Арсений пытался было отказаться, но я вежливо настоял, думая про себя: нет уж, дудки! Вздумали упечь девочку в клинику и руки умыть, святые отцы? Не выйдет.

— Вы ведь Лилии, собственно, приходитесь?.. — поинтересовался я как бы между прочим, когда Альберт вписывал своё имя в блокнот (отчество его было Иванович, фамилия — Юдин).

— Просто знакомым, — сухо отозвался тот, слегка дёрнув шеей. — И, можно сказать, жертвой её болезни. — Он на секунду кисло изобразил подобие улыбки.

— Всё ясно. А вы? — обратился я к Анатолию Борисовичу Тихомирову. Тот почмокал губами.

— Я, так сказать, в некотором роде… её жених, — пояснил он, наконец.

Воистину, всё в этой семье было декорациями к драме абсурда! Представить этого рыжеусого мужика женихом Лилии мне было не легче, чем Брежнева — женихом Майи Плисецкой.

Когда все родственники и знакомые, включая мать и старшую дочь, оставили записи в моём блокноте, я объявил, что, разумеется, высказываюсь за госпитализацию. Вновь повторил свою проповедь о том, что клиника — не тюрьма, а только место восстановления утраченного здоровья. Наконец, заявил, что хотел бы добиться согласия самой больной и с этой целью прошу всех временно оставаться на кухне.