Mania Divina

Часть третья. Глава 5

Первым я сумел дозвониться до Анжелы, по её рабочему телефону (женщина была хозяйкой косметического салона).

«Анжела Алексеевна» моему желанию побеседовать с ней ничуть не удивилась и обнаружила вежливую готовность (правда, без особого энтузиазма). Конечно, пояснила она, ехать ради этой беседы в клинику ей бы совсем не хотелось… Я заверил, что этого не потребуется. Мы договорились о том, что я навещу госпожу предпринимательницу в её салоне в пятницу, после конца её рабочего дня.

(Читатель наверняка спросит: что же это я, вечер  с в о е г о  выходного дня решил потратить на служебные занятия? Именно так. А почему бы и нет? — думалось мне. Дело было не только в незаурядности случая, дело было в моём одиночестве. Другие люди, говорят, имеют хобби. Но какое, к чёртовой бабушке, хобби может иметь психотерапевт?! Собирать марки? Благодарю покорно. Или смотреть идиотские фильмы, забавляясь постановкой диагноза действующим лицам, режиссёру и сценаристу? Без комментариев. Вообще, до сих пор я убеждён, что у психотерапевта не может быть на досуге какого-то пустякового занятия, вроде боулинга, тотализатора или сколачивания скворечников, которое называется вежливым словом «хобби». А если такое занятие есть, он — плохой психотерапевт. Интересно, эта моя односторонняя убеждённость не является ли тоже диагнозом своего рода?)

К шести часам пятницы, 28 февраля 1997 года, я пришёл по указанному мне адресу.

Хозяйка, белозубо улыбаясь (бордовая блузка, серьги и кулон на шее оранжевого цвета в тон рыжим волосам), самолично встретила меня на пороге, провела меня в небольшой, но уютный кабинет, усадила в покойное мягкое кресло, обтянутое чёрной кожей, налила чашку чаю и изобразила готовность отвечать на вопросы.

Я начал аккуратно, исподволь, интересуясь детскими впечатлениями Анжелы о её младшей сестре (стремясь установить, между прочим, не обманывала ли меня моя пациентка, не творила ли она прямо на моих глазах некую вдохновенную альтернативную биографию).

Вскоре я понял, что ничего значительного от этой встречи мне ожидать не приходится.

Старшая сестра подтверждала анамнез. Да, бедная Лилечка всегда была немного странной, ещё в детстве. Да, она очень часто не понимала самых элементарных вещей, например, того, что какие-то продукты нельзя есть руками, нельзя есть немытыми.

— Какие именно продукты? — поинтересовался я и был несколько удивлён трезвым, ничтоже сомневающимся ответом:

— Да, по сути, все! Есть же пищевые инфекции, бытовой сифилис, вы ведь знаете это лучше меня, доктор! — и Анжела очаровательно улыбнулась.

Требовалось объяснять, что нельзя, к примеру, поднимать с дороги гусеницу, сажать её на свою ладошку и часами наблюдать, как та ползает. Бывают ведь ядовитые насекомые! Нужно было терпеливо растолковывать ей это, как малому ребёнку, скорее, как котёнку, потому что мама всегда была склонна проявлять излишнюю терпимость к её странностям. Приходилось, более того, переносить дикие, невозможные вспышки агрессии нашей бедной Лилечки…

— А что, их было несколько, этих вспышек?  — поинтересовался я. Женщина поджала губы:

— Я не помню точно, я ведь не считала, доктор…

Кстати, ведь девочка росла без отца, это тоже нужно принять во внимание. (Госпожа Селезнёва будто запамятовала, что воспитывалась в той же самой семье. Я уже хотел указать на это, но удержался.)

Конечно, и после школы бедная Лилечка продолжала оставаться неадекватной. (Notabene. Терпеть не могу слова «неадекватный», у***ь готов за это слово. Оно кажется мне отвратительным, как мёртвый кузнечик во рту.) Правда, у бедной Лилечки есть способность как-то очаровывать людей. Вас она ещё не очаровала, доктор? (Анжела шутливо погрозила мне пальцем.) Так что многие, многие были склонны закрывать глаза на её чудачества и обманываться, объяснять их творческой природой. Но по её, Анжелы, скромному мнению, вся эта творческая природа  — просто миф, за которым люди прячут свою детскость, безответственность и асоциальные черты. Что, между прочим, в прошлое воскресенье очень верно подметил Анатолий Борисович Тихомиров, когда Чернышёв, режиссёр ТЮЗа, плюнул на пол, развернулся и ушёл, не попрощавшись. Будь ты хоть трижды гений — разве это причина для того, чтобы плевать на пол? Насколько она, Анжела, знает, Станиславский не плевал на пол. Бедный Анатолий Борисович! Какой тяжкий груз он на себя взвалил! Это мы, я и мама, говорили ему с самого начала, но любовь — возвышенное чувство, оно делает человека немножко того… —  Анжела потрясла в воздухе ладонью с раскрытыми пальцами.  — Разумеется, в иносказательном смысле!  — тут же спохватилась она. — Не подумайте, будто она когда-то имела причины заподозрить Анатолия Борисовича в чём-то таком! Очень положительный, разумный человек. Может быть, немного зануда, но это же не порок: ум в мужчине — это достоинство. А ведь он тоже творческая личность, художник, между прочим!

Да и вообще, если говорить честно, то бедная Лилечка никогда не отличалась ни особой благодарностью, ни внимательностью к людям, ни реальным пониманием жизни. Взять хотя бы это её отношение к Тихомирову. Чем он для неё был плох? Ведь Анатолий Борисович совсем не плох, даже и для вполне, так сказать, здоровой девушки, обаятельной, знающей себе цену. И, кстати, совершенно добровольно он потратил целый год на то, чтобы добиться её внимания: кто бы ещё другой стал с ней так возиться, с её-то… странностями? Кроме того, у мужиков сплошь и рядом на уме одна мысль — затащить девушку в постель, а Анатолий Борисович повёл себя в этом смысле очень благородно, насколько она знает, между ними так и не произошло ничего, а он же наверняка мог воспользоваться её молодостью, неопытностью, наивностью, непониманием жизни. И всего этого она не сумела оценить! Да просто уже из благодарности можно было…

— Что? — спросил я мрачно. — Снять кофточку?

Анжела немного смутилась.

— Я не совсем это хотела сказать…

Или, например, вот это её поведение по отношению к театру. Против всех ожиданий её принимают на работу в государственный академический театр! Конечно, зарплата там скудная, но если уж человек претендует на то, чтобы быть «творческой личностью», он должен мириться с какими-то неудобствами. За всё в жизни нужно платить. И она, Анжела, специально узнавала:  шансов для молодого актёра, выпускника института, устроиться на работу в академический театр почти нет. Самое большее, у одного из сотни есть такой шанс. А её приняли! Удивительное умение как-то устраиваться в жизни! Может быть, таким людям просто Бог помогает, жалеет их, так сказать, иначе ведь они пропадут, пропадут совсем! Однако и этого подарка судьбы бедная Лилечка не оценила («бедная Лилечка», произнесённое уже в десятый раз, начинало меня постепенно раздражать). Вдруг, и двух лет не проработав, она всё бросает псу под хвост! Увольняется. Снимает квартиру и съезжает от них. Грубит матери, которая приходит её навестить: родной матери! Ставит ей условие: посещения не чаще раза в неделю — вы представляете себе?! Во время её, Анжелы, визита на эту новую квартиру (ну и дыра, говоря между нами!), так вот, во время этого визита, единственного, если не считать самого последнего, когда вы, доктор, тоже были, Лилечка сидит на своей кровати, смотрит на неё волком и не произносит ни единого слова. Все эти месяцы она уходит неизвестно куда, в любое время, может уйти посреди ночи, по крайней мере, мама так рассказывала. А потом они вскрыли подноготную этих уходов, эти безумные посещения незнакомых людей, для которых она становилась то Сольвейг, то святой матерью Терезой, то Господом нашим Иисусом Христом! Выяснили благодаря Альберту, то есть Альберту Ивановичу: он до того пришёл в театр, увидел на стенде её фотографию среди сотрудниц, ещё не снятую; разузнал домашний телефон, позвонил им. Она, Анжела, с ним побеседовала, Альберт на неё произвёл прекрасное впечатление, потом пригласила к ним домой, потому что нужно же было как-то подготовить маму к этому удару!.. Собственно, он тогда ещё сам знал не так много, но кое-что уже выяснил, поговорил, например, с этим режиссёром, Чернышёвым, и вот, благодаря ему, у них стали открываться глаза. И ей, Анжеле, страшно подумать, что это она же, её сестра, Селезнёва! Бедная Лилечка… И на что она жила? Наверное, эти люди, к которым она ходила, почти такие же нездоровые, как она сама, кормили её, давали ей деньги. Или уж использовали в сексуальном смысле, она ведь в этом своём состоянии ничего бы не заметила. Или заметила, как вы считаете, Пётр Степанович? Вот вам, вот богемная жизнь!

Наконец, заключила Анжела, если уж академический театр не нравился ей, то свет не сошёлся клином на театре! Но когда ей нужен был непременно театр, то разве не обратили вы внимания, Пётр Степанович, что Чернышёв, режиссёр Театра юного зрителя, буквально без ума от нашей бедной Лилечки! Ах, Сольвейг, моя Сольвейг! (Чем же она так околдовывает людей?) Допускаю, что и Чернышёв — мужчина интересный (хотя вы не заметили в нём, доктор, каких-либо симптомов? Нет? Вот это его  н е а д е к в а т н о е  поведение?) Так отчего она не захотела перейти в ТЮЗ? И там сразу получила бы главную роль, Чернышёв в самом деле поставил этого, как его, «Генриха Ибсена», что ли, в общем, пьесу, в которой главная героиня — Сольвейг. Произвёл фурор! Писали во всех газетах, по телевидению был сюжет, причём по федеральному каналу. Главная роль! Как жаль! Какое упущение для актёрской карьеры! Или ей, бедной Лилечке, ТЮЗ показался недостаточно престижным? Но отчего: это второй по значению театр в городе, и в нём идут отнюдь не только «детские» пьесы, а и серьёзные, глубокие, например, тот же самый «Генрих Ибсен», она сама не была, но подруги были, и потом буквально вопили от восторга. А вы не были, Пётр Степанович? Нет, что-то в них всё же есть, в творческих людях, но для такой работы нужна серьёзность, мужество, ответственность, бедной Лилечке всего этого не хватило, откуда бы ей и взять эти качества? Да, так вот…

Она, похоже, выдохлась.

— Не казалось вам, что ваша сестра не очень умна? — пустил я вопрос с подвохом. Анжела сокрушённо покивала головой, поджав губы.

— Увы, доктор! Тут вы правы, в точку. Ничего-то от вас не скроешь! Ну откуда у бедной Лилечки взяться этому? В школе она училась не очень, книжек почти не читала... Анатолий Борисович, конечно, пытался её развивать…

Жить рядом и не заметить явной, очевидной интеллектуальности своей «бедной дурочки»! Впрочем, наверняка девушка и не хотела её обнаруживать перед этим монументом здравому смыслу. Вправду, несть пророка в своём отечестве и в доме своём.

— Ещё два вопроса, Анжела Алексеевна, — поспешил я, чтобы не быть сметённым новой волной этой речевой лавины. — Каким образом с ней познакомился Альберт Иванович?

Анжела вздохнула.

— Он, так сказать, одна из её жертв. Между прочим, о-очень симпатичный человек, интересный. Вы знаете, доктор, что ему отец оставил большое наследство? Он мог бы ведь и совсем ничего не делать, жить в своё удовольствие, закон о тунеядстве отменили же, и слава Богу, мог бы развлекаться, ходить по девочкам… А он занимается общественной работой! Это внушает уважение, конечно. Кстати, бухгалтерию своей организации он сам ведёт, а общественные организации, доктор, не платят целый ряд налогов, это очень умно, очень умно…

— Какой организации, простите?

— Философского общества.

— Философского?

— Фило… в общем, точно какого-то «софского». Честно говоря, Пётр Степанович, вначале я его побаивалась: они же все, эти интеллигенты, все немного странные — и, представляете, совершенно зря! То есть совершенно! Приятнейший человек, обаятельный, незаурядный, и прекрасно понимает жизнь, и к каждому может приспособиться. Бедная Лилечка, наверное, решила, что если кто-то профессионально занимается этой… духовностью, что ли, или там религией, или чем ещё, он непременно поверит в её спектакль. Ну, да куда же ей, дурочке, было в нём разобраться! Ведь это не какой-нибудь студент! Это мужчина, стильный, яркий, с такой даже, знаете, чертовщинкой в глазах — то есть в хорошем смысле слова с чертовщинкой, не в смысле клиники. Здорово, если в мужчине есть такая чертовщинка — вот Анатолий Борисович рядом с ним, например, немного пресный, хотя, конечно, очень, очень положительный — но разве Лилечка могла это понять? Она всё витала, витала в своих розовых облаках,  вот и довиталась, да… — а то, что было перед её глазами — проглядела, вот хоть того же Альберта: вам, наверное, не совсем ясно, как мужчине, а на меня Альберт посмотрит — и уже лёгкая оторопь, доктор, а уж когда говорит, так, можно сказать, всю душу… 

— Всё понятно, благодарю вас, — прервал я этот поток. — И второй вопрос… — Я поколебался: страх выглядеть смешным в человеке силён. И всё-таки решился. — Анжела Алексеевна, действительно ли у вашей сестры никогда не было никаких… драгоценных камней?

Анжела смотрела на меня долго, непонимающе. Наконец будто догадалась.

— Это вы про эти… изумруды, брильянты? — Она расхохоталась. —  Да вы чудак, Пётр Степанович! Ну откуда, в самом деле? Эти брильянты — просто идея-фикс, она ими постоянно бредила. Я вам больше скажу, — она доверительно склонилась ко мне, — мама так боялась за её здоровье, что однажды, когда Лилечка ушла, мама обыскала всю квартиру. И ничегошеньки не обнаружила, конечно, никаких топазов и яхонтов! Да неужели, если бы мы действительно их нашли, мы бы вам не сказали? — торжествовала она надо мной. — Конечно, сказали бы! И в милицию бы заявили, будьте уверены!

Я вздохнул; поблагодарил старшую сестру за интересную и содержательную беседу. Мы поднялись со своих мест, и Анжела, ослепительно улыбаясь, вдруг протянула мне руку для поцелуя. «Вот семейка! — подумал я.  — Принято у них это, что ли? Кем она себя вообразила: младшей сестрёнкой? Та, хоть больная, да княгиня, а эта, хоть здорова, как лошадь, да купчиха». Но руку поцеловал.

Вышел на улицу, полной грудью вдохнул и выдохнул морозный воздух, будто стремясь вместе с ним выдохнуть весь едкий аромат победительного мещанства, которым пропиталась едва ли не сама одежда. Ничего, никакой новой зацепки. И вот, кстати, образчик человека, которому никогда не потребуется психотерапия. Отчего я, как врач, не радуюсь этому пышнотелому душевному здоровью? А интересно, что бы сказали другие врачи? Ну, не заведующая отделением, и не Цаплин, а, к примеру… Антон Павлович Чехов? Чехов! Чехов, если бы просидел час в этом салоне, наверное, сошёл бы с ума…