Тропа кровавых цветов

Эпизод восемнадцатый

***

Настоящее. Тырговиште

– А там что? – спросил Адриан, указав на дверь в конце коридора. Они проходили здесь уже третий раз, но Тамаш её не открыл – только её, будто этого затенённого уголка не существовало.

– Комната жены, царствие ей небесное! – обернувшись, непринуждённо – слишком непринуждённо – ответил Тамаш, благочестиво возведя глаза к потолку. – Я ничего не менял там со дня похорон – всё оставил, как было. Теперь туда заходит только служанка, для уборки... Вряд ли там есть что-то, что может быть вам любопытно, милорды. Но, если нужно, могу показать.

– Да, было бы неплохо, – проведя кончиками пальцев по золочёной дверной ручке, задумчиво произнёс Адриан.

Тревор скрестил руки на груди, сверля его вопросительным взглядом. Он не совсем понимал, зачем они уже целый час осматривают эти помпезные хоромы, полные статуэток, благовоний и пушистых персидских ковров. Адриан был уверен, что проклятие сада как-то связано с самим Тамашем; в саду в дневное время не обнаружилось ничего подозрительного – поэтому оставалось осмотреть дом. Но и дом, с точки зрения Тревора, не стоил их времени; заурядная роскошь, окружающая человека, которому некуда девать деньги. Правда, бросилось в глаза, что в личной спальне Тамаша полный бардак – по контрасту с идеальной чистотой, которая царит во всех других частях особняка. Запах вина, разбросанные вещи, скомканные простыни, огарки каких-то бумажных самокруток с вонючими травами – и даже женская перчатка, которую хозяин, стыдливо покраснев, поспешно затолкал ногой под комод. Он не готовился к их приходу – Адриан хотел, чтобы было именно так. Хотя Тревор не понимал, почему их должно интересовать, сколько любовниц у этого манерного хлыща. В конце концов, он вдовец, и это сугубо его дело.

Всё, чего он хотел – отомстить за боль Сейфы. За то, что он увидел в ванной той ночью. Вот и всё.

Дверь неприветливо скрипнула; Тамаш прошёл вперёд, слегка сутулясь и шаркая ногами – у него была шаркающая походка, почему-то безумно раздражающая Тревора. Развёл пыльные шторы, впуская в комнату тусклый свет.

Кровать под балдахином, комод, трюмо с зеркалом, ширма для переодевания и – большой изящный клавесин посреди комнаты. Лакированный, тёмно-бордовый, с выгнутыми золотыми ножками. Адриан приподнял его крышку, изучил клавиши, заинтересованно хмыкнув. Тамаш вымученно улыбался – было видно, что ему здесь крайне неуютно.

– Ваша жена музицировала?

– О да, постоянно. И пела – у неё был потрясающий певческий дар. Соловей, чистый соловей, уверяю вас! – Тамаш ностальгически вздохнул; его нервные карие глаза перебегали с предмета на предмет, не в силах ни на чём остановиться. – Сирена!.. Я однажды написал её в стихах в таком образе.

– Вы пишете стихи? – кисло уточнил Тревор. Почему-то ему было страшновато их представить.

– Бывает, пописываю. Хотите взглянуть?

– Нет, благодарю.

– Это она? – Адриан указал на портрет, висящий в нише над кроватью.

– Она, – изобразив благоговейный трепет, Тамаш поднёс поближе свечу. Тревор равнодушно скользнул взглядом по портрету. – Виола.

Миловидная блондинка лет двадцати пяти – стройная, с по-детски очаровательным личиком: маленький вздёрнутый нос, пухлые губы, большие тёмно-серые глаза. Платье с глубоким декольте – возможно, многие сочли бы его чересчур откровенным для замужней дамы. Кокетливая полуулыбка. Блондинка сидит за тем самым бордовым клавесином, игриво выставив из-под подола ножку в бархатной туфельке.

– Красивый портрет, – оценил Адриан. – Её работа?

Тревор только сейчас заметил, что на стенах есть и другие картины – в основном пейзажи: унылые болота, поля под пасмурным небом. А ещё маленькие наброски – женские и мужские профили, фрукты, засушенные цветы. Судя по всему, Виола Танук была довольно талантливой женщиной.

И, судя по всему, ей было очень одиноко.

– Нет, портрет мы заказывали у художника из Флоренции. А вот это всё её, – Тамаш обвёл рукой стены – и повторил свой благоговейный вздох, созерцательно потирая бородку. – Виола была творцом от Бога! Всегда была центром внимания, всеобщего восхищения...

И почему-то так сильно к этому стремилась, – глядя на странную улыбку женщины на портрете, подумал Тревор.

– От чего она умерла, напомните? – спросил он.

– Болезнь, скоропостижная лихорадка, – скорбно сказал Тамаш – и вдруг рванулся к двери. – Ну что ж, милорды, вы всё посмотрели? Думаю, здесь больше нечего...

– А что там? Личная ванная? – перебил Адриан, кивнув на неприметную низкую дверцу в углу. Вежливое выражение застыло на смуглом лице Тамаша, как подмороженное.

– Эм, нет. Что-то вроде... Рабочего кабинета, – неохотно выдавил он. – Нотные тетради, краски, мольберт. Открыть вам?

– Да, пожалуйста.

Тамаш суетливо загремел ключами. Чуть нагнувшись, Адриан прошёл вперёд, под низкую притолоку; Тамаш хотел нырнуть следом, но он остановил его – любезным, но твёрдым жестом.

– Я бы хотел посмотреть один, если позволите.

– Д-да... Разумеется, – проблеял Тамаш, отступая к стене. Тревор переглянулся с Адрианом; «Останься с ним снаружи», – приказ чётко читался в прищуренных золотистых глазах. Он кивнул.

Адриана не было всего пару минут – и всё это время Тамаш нервно бродил туда-сюда по комнате, грыз ногти, бросая угрюмые взгляды на портрет Виолы. Когда Адриан вышел – такой же спокойный и доброжелательный, как раньше, – он громко, с облегчением выдохнул.

– Ну что, милорд? Пойдёмте в крыло прислуги?

– Да, я увидел всё, что нужно, – бархатным низким голосом сказал Адриан. Он был похож на кошку, которая только что стащила со стола пышный оладий в сметане. – Светлая память госпоже Виоле.