Тропа кровавых цветов

Эпизод шестнадцатый

***

Настоящее. Тырговиште

Адриан за пару дней умудрился сделать уютной даже заурядную гостиничную комнатку – чего и следовало ожидать. На прикроватной тумбочке стоял кувшин с букетом каких-то лиловых пышных цветов и лежала книга с аккуратной закладкой – обложкой вниз; тот самый королевский плащ струящейся волной возлежал на вешалке у входа; над камином дымились ароматические палочки, и по комнате вихрился бодрящий аромат апельсиновой цедры – видимо, он купил их тут же, на ярмарке. Плотные тёмные шторы почти не пропускали свет. Адриан сидел напротив, в шёлковом бордовом халате, хмурый, побледневший от недосыпа, с волосами, стянутыми в хвост. Тревор смотрел на него и вяло размышлял о том, какое всё-таки это странное, необычное для мужчины умение – мгновенно сделать любое помещение удобным и красивым. Адриан не просто обожает красоту – он в ней разбирается.

Непонятно, что он, в таком случае, нашёл в нём.

– И что ты теперь будешь делать? – низким, чуть охрипшим голосом спросил Адриан. Выслушав рассказ, он не стал ничего говорить – никаких банальностей вроде «какой ужас», «как жаль», «вы обязательно справитесь», «как она?» – и Тревор был ему за это благодарен. Он молчал, но золотые глаза под приопущенными ресницами горели такой нечеловеческой скорбью, что этого было вполне достаточно. – Вернёшься в замок?

– В замок? Ну уж нет, – Тревор ухмыльнулся, откинувшись на спинку кресла; ухмылка вышла похожей на судорогу. – Чем бы ни была эта чертовщина из сада Тамаша, у меня к ней теперь личные счёты. Я останусь и разберусь.

– Но Сейфа...

– Её отправлю домой, конечно. Завтра прикажу закладывать лошадей. Пока она отдыхает.

Адриан помолчал; его губы сжались в строгую линию, пальцы были нервно сжаты в замок.

– Мне стоит пойти к ней или нет, как ты думаешь?

Ого, интересуешься моим мнением. Это что-то новенькое.

Тревор покачал головой.

– Она не хочет никого видеть. Меня, наверное, в том числе, – он горько хмыкнул. – Что неудивительно... Пусть лежит. Ей нужно восстановить силы.

Адриан кивнул; они помолчали. С улицы неслись крики, визги и смех детей, играющих во дворе гостиницы.

Тревор вспомнил, как Сейфа смотрела на объятый пламенем дом безумца-мэра, которого они уличили в убийствах детей; какая искренняя, непреложно-животная ненависть была на её лице – он в первый и последний раз видел её такой.

Она добрый человек, и она может простить всё – но не когда убивают ребёнка.

Тревор хрустнул пальцами.

– Ну, а ты что? Вернёшься или останешься тут со мной?

– Останусь, конечно, – серьёзно, без раздумий ответил Адриан. – Тебе пригодится моя помощь. Единственный момент – Сейфу нельзя отправлять в дорогу без охраны, с одной служанкой...

– Об этом я уже позаботился. Нанял охранника из местной гильдии.

– Отлично. Тогда я оплачу ещё одного.

– Спасибо, – пробормотал Тревор. Устало потёр висок; голова всё ещё раскалывается. Не сидится на месте – скорее бы снова в этот треклятый сад торгаша Тамаша, к красным цветам...

Красным, как куски мяса.

– Хочешь, пойдём подерёмся? – вдруг предложил Адриан. От неожиданности Тревор подавился смехом. – На мечах. Отвлечёшься, сбросишь пар.

– Нет уж. Я хочу кое-чего другого.

Он рывком встал, шагнул к Адриану. Тот не поднялся навстречу и смотрел на него снизу вверх – в недоумении, как-то беспомощно; Тревор ощутил, как от этой беспомощности у него резко и бесповоротно срывает крышу. Обвёл контуры прекрасного лица кончиками пальцев, положил руку на бледную шею, чувствуя пульс...

– Сейчас? Ты уверен?

– О, более чем.

Он подался вперёд, мягко опрокинув его на спину, с горьким смехом нависая над ним; Адриан раскинул руки в стороны, не сопротивлялся – но его золотые глаза были полны всё того же грустного недоумения. Тревор дёрнул за пояс халата – он знал, что под ним ничего нет, – и замер, с приглушённым рыком голодного хищника созерцая любимую наготу. Изысканные линии талии, бедренные косточки, ключицы и рёбра, плавно-рельефные мышцы груди. Белое, бесполо-совершенное лунное сияние.

– Я животное, я ужасен, да? – прошептал он, утопая в лихорадочном жаре, предвкушая, как скоро полностью потеряет контроль. – У моей жены случился выкидыш, а я хочу трахать тебя без передышки целые сутки. Прямо здесь, заперев изнутри комнату. В той же гостинице, где она оплакивает потерю. Давай, скажи это. Я хочу твоего осуждения, оно меня заводит.

– Я не буду говорить ничего, что ранит тебя. Не в такой момент, я не настолько сволочь, – печально произнёс Адриан, откинув назад голову, по-прежнему безропотно не пытаясь сопротивляться. Тревор стиснул зубы, стараясь не застонать от томящего возбуждения. – Но в тебе говорят гнев и боль, а не желание. Подумай ещё.

– Гнев и боль, да? – он снова засмеялся; подавшись назад, сел ему на бёдра, жадно провёл пальцами по рёбрам, талии и животу, намеренно не трогая член – уже чуть напрягшийся, налившийся нежной розоватостью. – А что, если я скажу, что даже немного рад? Что я, на самом деле, не уверен, что хотел этого ребёнка? Мм?..

– У тебя истерика, Тревор, – грустно заметил Адриан. Попытался подтянуть к себе ноги – но Тревор ещё плотнее прижал их к постели. – Всё не так. И даже если отчасти так, тебе не в чем себя винить. Ты не планировал это дитя, оно было зачато по воле случая.

– По воле случая... – задумчиво повторил Тревор, садистски наслаждаясь его замешательством и своим падением. Обхватил пальцами его горло, сжал беззащитную шею – не сильно, но плотно; зарылся пальцами другой руки в золотые волосы, разметавшиеся по чёрной простыне. – До чего ты сердобольный, даже странно. Скажи, что я мразь, гнида, ублюдок, ну скажи, пожалуйста, что тебе стоит?!

Он нервно засмеялся, утопая в черноте зрачков Адриана. Тот упрямо покачал головой.

– Нет, я не буду это говорить. Не сейчас. Так ты просто защищаешься от того, что произошло.

– Да ну? Что Вы говорите, маэстро психологии?!

Зарычав, он одним движением перевернул Адриана лицом вниз; подтянул за бёдра к себе, срывая с него халат; поставил на четвереньки, прогнув в спине.

О да. Тот самый вид. Та самая хрупкая беззащитность – хрупкая и одновременно сильная.

Сдающаяся. Узкая, жаждущая. Нежная ложбинка меж упругих аппетитных ягодиц; по-сучьи прекрасный прогиб узкой спины; линии плеч, талии, бёдер – единый узор скрипки, единая порочная мелодия сужений и расширений, стремительно срывающаяся в тонкую талию, а потом расходящаяся, зовущая внутрь, так, что рот наполняется слюной...

Тревор расстегнул штаны; плюнул на ладонь и смочил пальцы. Положил ладонь на белую шелковистую кожу – на поясницу; когда его пальцы коснулись ануса, Адриан зашипел, съёжился, как недовольная кошка.

– Бельмонт...

– О, ну наконец-то хотя бы Бельмонт, а не Тревор! Меня заебала твоя жалость! – с подчёркнутой грубостью сообщил он, ласково, медленно, кончиками пальцев разрабатывая тугую дырочку, пожирая глазами контраст белого стройного тела с чёрной простынью и бордовым шёлком халата. Бесстыжий сон.

Когда стало пора, он ввёл пальцы глубже – прямо в обжигающее нутро; Адриан задрожал, задохнулся, пытаясь сжаться – но вместо этого ещё сильнее подаваясь к нему, выгибаясь навстречу в голодной жадности. Тревор усмехнулся.

– Знаю-знаю, тебе на самом деле нравится, когда я грублю.

Теряя остатки разума, он намотал на руку ворох золотых волос, потянул к себе; Адриан приглушённо вскрикнул, приподнимаясь на руках, прогибаясь ещё сильнее, впиваясь ногтями в постель. Тревор подтянул его поближе за бёдра, схватил их крепко-крепко – так, чтобы почти разорвать, так, чтобы остались синяки, и все, кто посмеет ещё, это видели, – и мягким, плавным движением вошёл в него.

Моё. Только моё.

Медленно, медленно, постепенно, глубже и глубже, больше и больше; он имел его, ласково, снисходительно насаживая на себя, погружаясь в жаркий пульс ритмичных движений, ускоряясь – очень постепенно, чтобы не сделать больно, хотя так хочется не сдерживаться, проклятье, – жарко, туго, сладко, ещё-ещё-ещё... Адриан тихонько постанывал в подушку, покорно прогибаясь навстречу, под напором его движений упруго подаваясь вперёд-назад; его худенькие лопатки торчали, как крылья, хрупкая талия, казалось, скоро сломается; в последний миг, на грани с огненным безумием, Тревор снова намотал на руку его волосы, подтянул его к себе и прошептал на ухо:

– Какой-то ты чересчур впечатлительный, Цепеш.