Тропа кровавых цветов

Эпизод десятый

Глава третья

Деревня в Валахии. Около года назад

– А зубья-то, зубья-то ихние видели? Во-о-от такенные! Как господина Бельмонта на части не порвало, одному богу известно! Всё эта евонная плётка диковинная – так и мечется, так и мечется, глаза болят, чисто молния, рубит тварей на куски, да и только!..

Тревор устало улыбнулся, слушая восхищённые речи пьяненького деревенского старосты – дородного плешивого мужичка, которому, важно кивая, внимали односельчане. Староста вертелся на стуле, шмыгал носом, приплюснутым, как утиный клюв, и бегал по ним троим подобострастно блестящими глазками, то и дело задерживая взгляд на Сейфе. Когда Тревор замечал эти маслянистые взгляды, ему хотелось достать Звезду Смерти и провернуть со старостой всё то, что он недавно провернул с адскими тварями, нападавшими на эту несчастную деревушку.

Одну из многих – он уже сбился со счёта, сколько таких деревушек они встретили, пытаясь разрушить планы Дракулы. Крестьяне выстроили вокруг деревни забор из заострённых кольев, выставляли к воротам часовых, вооружив их всем острым, что могли найти – от кос и вил до мечей, снятых с погибших солдат. Но, разумеется, это не помогло: с начала адского вторжения твари выкосили больше половины населения деревни – кого-то сожрали, кого-то просто разодрали на клочки. Им было всё равно – повинуясь чарам Дракулы, они несли голое бессмысленное разрушение.

Проходя мимо, Тревор, Алукард и Сейфа перебили всех тварей в округе, и деревенские на радостях собрали для них благодарственный пир – непритязательный, но приятный. Печёная картошка, пирог с грибами, солёные огурцы, хлеб, мёд да варенье – о мясе этим бедным людям приходится только мечтать. Староста приготовил им комнаты с пуховыми перинами в собственном доме, даже растопил баню; оказавшись в клубах горячего пара, соскребая с себя многодневную грязь, Тревор долго и неприлично стонал от наслаждения – он не помнил, когда в последний раз полноценно мылся, но явно где-то до начала этого безумного лета. Самое главное, им налили пива – а за кружку пива он готов был слушать болтовню старосты сколько угодно.

Плохо, что деревенские не понимают главного, – мрачно подумал он, стараясь не встречаться глазами с Алукардом. Тот – бледный, златоглазый, вытянувшийся в струну, – сидел напротив, цедя стакан воды. К пиву он, как истинный аристократ, не притронулся. И, как истинный аристократ, старательно игнорировал речь старосты – хотя по отстранённому выражению лица и мелко подрагивающей брови было понятно, как его ранит в самое сердце каждое «евонный» и «ихний».

Деревенские не понимают главного: на смену этим тварям придут другие. Ничего в Валахии не изменится, пока они не покончат с Дракулой, не заставят его закрыть разрыв между мирами живых и мёртвых. До тех пор сражаться с тварями – всё равно что лечить симптомы вместо источника болезни.

А Дракула, между тем, собирает в своём странствующем замке войско вампиров. И времени у них всё меньше.

– ...и когда мой дом горел, госпожа Сейфа что-то поделала руками, и сверху полилась вода, вот те крест! – разглагольствовал кто-то из селян, покачиваясь у дальнего конца стола. – Я-то всегда думал, что любое колдовство – зло и от дьявола, но тут...

– Да-да! – подхватил кто-то ещё. – Помню, когда я был пацаном, у нас сожгли одну ведьму, так потом у нас все куры перемёрли и вода в реке три дня воняла тухлятиной! Я уже тогда подумал: может, бог гневается и защищает ведьму? Вдруг и вправду так?

Вот чёрт.

Тревор вздрогнул – одновременно с Сейфой; оба, не сговариваясь, посмотрели на Алукарда. Тот совершенно не изменился в лице – лишь негромко сказал:

– Если вы верите в бога, то должны знать, что «Не убий» – самая первая заповедь. Кажется, там нет никаких уточнений в духе «Не убий – но это не относится к тем, кто обладает магическим даром».

Слова Алукарда вызвали волну ропота и галдежа.

– И то верно! Они не виноваты, что рождаются такими!

– Не скажи – разве ведьмы не творят зло? Вот моя прабабка собственного мужа отравила!

– Так разве ж ей для этого надо было быть ведьмой?! Дурень, экую ересь несёшь перед господами!

– Кажется, нам пора уйти, пока ситуация не обострилась, – наклонившись к Тревору, прошептала Сейфа. Её голубые глаза были полны усталости – как и он, сейчас она явно мечтает только о тишине и крепком сне. – Пусть продолжают без нас.

– Полностью согласен, – икнув, сказал он – и решительным залпом допил пиво. – Вот только...

Его заставил сбиться ещё один непрошеный взгляд – широко распахнутые карие глаза крепенькой грудастой девицы в красной накидке. Не сводит глаз с Алукарда – смущённо улыбается, кусает губы, теребит кончик толстой тёмной косы. Алукард за вечер пару раз снисходительно улыбнулся ей – и только. А вот сейчас, судя по всему, у них начались более откровенные переглядки.

Непонятно почему – но Тревор почувствовал, как в нём жаркой тугой волной поднимается злость.

Странно – с чего бы?.. Алукард наполовину человек, и даже не монах, а значит, ничто человеческое ему не чуждо. На его месте он и сам бы воспользовался шансом – и много раз пользовался. Почему же так резко стало зло, противно, не по себе – будто его огрели по затылку?..

Стараясь не смотреть ни на старосту, ни на его дочурку, Тревор рывком поднялся из-за стола. Пламя в очаге плясало по дощатым стенам рыжими всполохами – как костёр в глазах Адриана по вечерам.

Стоп. Адриана?..

– Я к себе, а то завтра в путь-дорогу. Всем мирной ночи, добрые люди! – громко объявил он.

...Ночью он спал как убитый – в мягкой и чистой постели, в отдельной комнате, завернувшись в пушистое одеяло из козьей шерсти. Но что-то разбудило его.

Звуки.

Нет, совсем не привычные звуки боя или шипения и бульканья адских тварей.

Женские стоны.

Частые, мелкие, сладко задыхающиеся. Скрип кровати, ритмичное постукивание ножек об пол. И стоны-стоны-стоны.

– А-а-ах!.. Милорд, о да, мой господин, да, пожалуйста, ещё...

Сверху – из комнаты, где ночует Алукард. Дочка старосты.

Истекая потом под одеялом, Тревор стиснул зубы. Снова та же дикая смесь – жжение злости где-то в горле, досада, боль и...

Возбуждение.

С ужасом и стыдом, вспыхнув от головы до пяток, он ощутил, как кровь приливает к низу живота и в предвкушении твердеет член. Что он сейчас делает с дочкой старосты?.. Наматывает тёмную косу на тонкое запястье, запускает длинные изящные пальцы в жёсткие волосы? Берёт её сверху – или поставив раком, ударяясь стройными бёдрами в упругую девичью задницу? Сжимает её бока и бёдра, впивается клыками в её плоть – но не сильно, не так, чтобы ненароком прокусить и напиться крови. Чувствует, как горячее женское лоно туго обхватывает его, звереет, отпуская себя, теряя контроль, наконец-то предаваясь расслаблению – он, такой сдержанный, правильный, вечно собранный и рациональный, вечно с иголочки. Ебёт покорную влажную самку то в одной позе, то в другой, усмехаясь, смотрит своими золотыми глазами, как она извивается под ним в судорогах наслаждения, как её руки жадно тянутся к золотым ароматным волнам его волос, к шелковистой коже, белой, как мрамор, к вздувшимся венкам на шее...

Тревор стиснул зубы, зажмурился, зашипел, растворяясь в сладком, вязком, как сироп, беспамятстве, – а после долго лежал, опустошённо глядя в темноту, слушая, как Алукард и дочка старосты наверху всё никак не могут угомониться.

Какого чёрта? Какого. Чёрта. Какого чёрта, мать твою, Бельмонт?!!