Песнь вторая.
1789 Words
Мне чуть за тридцать, и вопросов намного больше, чем ответов, планов больше, чем времени, а последнего вечно не хватает. Я бегаю подобно нейрону в человеческом организме: стремительно, с постоянным осознанием необходимости своего бега... Как пучок электронов, бегу по вольфрамовой спирали своей лампочки с надеждой на целостность поверхности. Я часто вспоминаю тот миг, когда мама рассказала мне про солнышко, которому для света необходимы улыбки. Я по-прежнему в это верю...
В глазах ребёнка мать – это Бог. И нет никакой другой веры, нет ничего такого, что смогло бы как-то сокрушить этот канон. И, конечно, я знаю о том, как устроен мир, но... Она тоже знает но, возможно, сама того не подозревая, тогда мама сказала больше истины, чем могла себе представить. Только сейчас это понимаю. Только сейчас, спустя много лет, углубляясь в саму ситуацию, я понял: свет любого светила зависит только от нас самих. Даже небольшой огонёк, повисший на фитиле свечи, способен осветить подземелья собственной невежественности на пути к познанию. Он медленно будет спускаться вниз по пропитанной парафином нити и плавить воск вокруг. В это время ты, я, кто угодно может совершать полный приключений бег по страницам книги.
В любом случае, мы – лампочки, и мы должны освещать. Каждый по-своему. Даже если тускло или же наоборот испепеляюще ярко. А применение найдётся каждому.
Я возвращаюсь домой. Зима. Холодно. Ночь. Свет фар встречных автомобилей бьет по глазам, слепит и оставляет после себя те самые белые круги, как тогда, когда я спросил у мамы про лампочку. Именно поэтому я веду свой автомобиль из одного города в другой, считаю километры, скорость с которой двигатель гонит груду металла по дороге и пытаюсь определить примерное время прибытия домой. Но эти встречные... В них слишком много символизма. Я вижу в свете фар обрывки своей жизни. От той прогулки после окончания экзаменов до недавнего отпуска, проведённого в горах...
Огоньки встречных, как замкнутая в прозрачный пластиковый сосуд свобода, единственная ассоциация, которая едкой кислотой омрачает совершенно все. Я понимаю, что для кого-то я такой же встречный свет, что бьет по глазам, и от этого мне ещё хуже, потому что я такая же свобода в таком же контейнере с бесцветными стенами.
А ведь тогда, после тех экзаменов я вправду чувствовал, что нет ни рамок, ни границ, нет ничего такого, что служило бы поводком и ошейником. Это было ловушкой. Только сейчас это стало таким явным, что молчать об этом нет ни сил, ни желания.
Странно запрограммирован мозг среднестатистического человеческого существа. Каждый раз, получив возможность выбирать, он старается выбрать р*****о. Среднестатистический представитель нашего вида, ещё не скинув одну упряжь, уже старается влезть в другую. Он думает, что свободен и у него есть выбор. Он слушает зомбирующие вещатели, просматривает вербально-гипнотические изображения и погружается в состояние предмедитационное, где мозг более всего склонен к внушению. И так человек всасывает всем своим сознанием, что по окончанию учебного процесса надо начинать заниматься чем угодно, приносящим купюры. В большинстве своём не тем, чем хочется.
Я вспоминаю то холодное пенное в моей руке и о том, что мечтал писать песни. Вместо этого я веду автомобиль из одного города в другой, а мой белый воротничок в конце дня не такой уж и белый.
Воротничок... Вот о чем я точно не мечтал. То, чего я боялся. То, что означало для меня конец жизни. Я продолжаю жить, но нахожусь в состоянии растения, наделённого определенными рефлексами. Подобно саррацении или росянке, я хищное растение, которое поддерживает жизнь внутри своего стебля. Я подпитываюсь мясом животных, растениями, поглощаю газы, насыщаюсь влагой и существую.
Моя кожа, она изнашивается с каждым днём все больше. Прошло уже несколько лет с момента моего найма в контору. И я могу с уверенность сказать, что в самом начале я мог носить одну рубашку трое суток. Сейчас же я вынужден менять их каждый день. И воротничок должен быть белым. Должен быть наделён блеском ткани, которая исчезнет к вечеру, испачкавшись солью пота и частичками отмершего меня.
А я еду по дороге. Двигатель устало рычит где-то впереди. Мои глаза мечтают закрыться. Голова, точнее мысли внутри головы, переговариваются между собой о том, насколько было бы здорово уложить этот сосуд с мозгами на подушку... даже не на подушку, хватило бы моих собственных рук. Главное лечь и провалиться в долгий и крепкий сон, забыв о всех проблемах, к решению которых меня сподвигает все тот же белый поводок.
Я хотел писать песни. Хотел, чтобы подростки качали и трясли под мои стихи пустыми головами, чтобы люди постарше под некоторые композиции могли заняться сексом, чтобы шумные компании могли драть глотки и орать мои стихи. Я этого хотел и тогда, когда учился, заканчивал, когда с одногруппниками шёл после экзаменов по аллее города с пенным в руке... Хочу и сейчас.
Вместо этого мои годы разделились на холодные коробки офисов в серо-металлических оттенках и на серо-чёрные полосы дорог, исчерченные белыми линиями, вдоль которых мчится экипаж моей жизни. Нога уверенно жмёт на педаль газа, и я ускоряюсь с каждым годом всё больше. Такое ощущение, будто бы мир становится невыносимо тесным, до удушья душным, до зевоты скучным. В этой рутине есть одно развлечение – давить гашетку. Нещадно, как таракана, который медленно и вальяжно пробегает мимо ноги в тот момент, когда ты сидишь на горшке и максимально уязвим в своём тщедушном мирке. От обиды, вызванной вторжением в персональное пространство, ты уничтожаешь это маленькое и совершенно несмышлёное создание со всей злостью и негодованием. Так же ты вжимаешь педаль газа в пол и идёшь на обгон... Я вжимаю. И начинаю чувствовать ускорение биологических часов, которые на инстинктивном уровне чувствуют не приближение смерти, но увеличение вероятности ее внезапного появления в моей торопливой жизни.
А вместо этого я так же мог бы сидеть в своём занюханном подвале, квартире, пентхаусе и писать очередные стихи о девушке, запах которой идеален. Я мог бы рассказывать истории, произошедшие со мной или с теми, кого я знал...
«Но вот про запах, это мне больше нравится», – наверное, впервые за всё время дороги слова слетели с моих уст, прозвучали коротко и приглушенно от звуков трения шин по асфальту и исчезли.
Мне вспомнился сад моей покойной бабки. Она всю жизнь была крестьянкой. Больше ничего не умела, да и не хотела... Каждое утро ни свет ни заря она шла работать на себя и возвращалась в дом только вечером. У неё было обычное хозяйство и огромное поле... Хотя последнее может и не быть правдой, потому что я был маленьким. Она выращивала на участке земли много овощей и фруктов, и как это пахло! Особенно весной, до начала плодово-ягодного сезона тотального сбора, больной поясницы и горелого мяса на спине, шее, руках и ногах.
Там, в саду, когда все цвело, приобретало немного сладковатый запах, который пестрил яркими цветами маленьких кружевных цветочков. Это было красиво и очень вкусно, но больше всего я любил наблюдать за тем, как цвела вишня.
У бабушки было два огромных дерева, которые покрывались белыми крапинками. Раз в неделю, по выходным, вместе с родителями мы приезжали к бабушке, и я наблюдал за тем, как дерево преобразуется. От серо-чёрного к зеленому, потом бело-зеленое, а чуть погодя бардовое-зелено-чёрное. И в конце жёлто-красное. Но самой любимой порой была та, когда дерево собирало в себе два не сочетающихся на первый взгляд цвета. Тогда я садился на большие ветки и собирал ягоды в большую металлическую чашку. Затем спускался, пересыпал набранные в корзинку и лез обратно за ещё одной порцией.
Конечно, я ел ягодки и плевался косточками. В общем, это было интересно, развивающе с точки зрения физической подготовки и очень вкусно. А ещё между этими двумя деревьями вишни росла мята. И она пахла настолько сильно, что даже забравшись на самую верхушку, я продолжал чувствовать её. И это тоже было здорово, и это тоже было вкусно. И, готов поклясться чем угодно, если бы я все-таки стал бы автором своих песен, то пел бы про идеальный запах мяты и вишни девушки, которая пока что не со мной....
Но пока что я вдавливаю педаль в пол и вижу, как мимо меня мелькают огоньки других, таких же, как и я, уставших судеб, вынужденных гнать вперёд по пути или же навстречу.
Чувствую, как внутри начало шевелиться что-то древнее, что-то такое, чего я давно не ощущал. Оно поднимается вверх по организму странной горячей волной, которая упирается прямо в переносицу. Она мощно бьет по глазам, и чувство такое, будто бы огромный кулак встретил на своём пути преграду в виде моего лица. Кожаный мешок с мышцами, хрящами, сосудами и костями резко замедлился, потеряв ускорение, передав его более статичному объекту в виде моей головы. Внутри черепной коробки все перемешалось в адский коктейль крови, мысли и ванильных соплей. Получившаяся консистенция взрывоопасна: хватает лишь малейшего импульса, чтобы привести в действие смесь. И я просто машу головой из стороны в сторону, чтобы прогнать, подавить то древнее Нечто, что явилось тем самым кулаком. И это движение купола на шарнире фатально. Я чувствую детонацию в области носо-глазного треугольника и понимаю, что скатился ниже плинтуса, гораздо ниже... Я лечу вперёд спиной в бездонную глотку мерзкой жалости к самому себе. Это символизирует жалкая слеза, которая выделилась и является последствием мощного движения масс внутренних секреций чувств, что выдавилась после произошедшего взрыва.
Одна выделилась и уже скатывается по щеке, вторая застряла на краешке века и закрыла обзор, сделав его мутным, но нога не перестала давить на педаль и нести меня вперёд. Кажется, неосознанно, от обиды, я усилил давление и двигатель остервенело набирает обороты.
Я лечу вперёд в сглаженные огоньки фар сверкающие впереди. Мои глаза рефлекторно сокращаются, перекрывая изображение, отрывая меня от картинки мира на одну единственную секунду. Она растягивается в череду воспоминаний. Одно из них – недавняя встреча. Та девушка с выразительной улыбкой, ее зовут Мелисса. В те секунды, когда пелена смущения и скромности растворялась в действительности, она улыбалась, и это было прекрасно. А ещё от неё пахло как там, в бабушкином саду, на самом верху вишни... И теперь я понимаю, почему вспомнил об этом, хотя раньше ни единого раза не возвращался к этой главе своей жизни, своего беззаботного детства.
Но, я честно скажу, что это было действительно здорово, это было, и правда, вкусно. У меня было настоящее детство с праздником каждого дня. И, честное слово, я никак не могу понять того, как и почему я стал самым обычным взрослым. Как такое произошло, что внутри меня умер, трагично погиб маленький мальчик без амбиций, но полный стремлений и заинтересованности в жизни!
Если бы я все-таки стал музыкантом, то посвятил бы этому песню... Может быть, даже не одну! Я спел бы о том, что ребёнок должен быть ребёнком, а не копилкой личных комплексов, несбывшихся надежд и дерьмового опыта взрослых.
«Он смотрит в зеркало,
Но там лишь чужая коллекция
Историй, рассказов, случаев и событий,
К которым маленький он не имеет отношения.
Она смотрит в зеркало,
Но там лишь чужая коллекция
Страхов, взглядов, слов и ошибок,
К которым маленькая она не имеет отношения.
Они смотрят в зеркала,
Но там лишь чужие коллекции
Провалов, паранойи, печали и слез,
К которым маленькие они не имеют отношения.
Мы смотрим в зеркала,
Но там лишь чужие коллекции
Отношений, понтов, привычек и ревности,
К которым маленькие мы не имеем отношения.»
- Writer
