Ангел - хранитель

Глава 2. Необычная работа

Ну, с ней не соскучишься, подумал я. Прислушиваясь к грохоту посуды на кухне, я осторожно пробрался в ванную, чтобы отдышаться и проверить заодно, не появились ли у меня седые волосы. У меня-то им, впрочем, откуда взяться? Но проведя рядом с ней последние три года, я уже понял, что с полной уверенностью могу ждать от жизни чего угодно.

Взять хотя бы вечную проблему воскресного вечера. Сколько раз нужно человеку наступить на грабли, чтобы смириться с неизбежностью того, что в ответ эти самые грабли стукнут его по лбу? Откуда в ней берется эта уверенность, что в один прекрасный день грабли устанут всякий раз вскидываться и давать отпор наступающему? И ведь не глупая же она, сама все прекрасно понимает. Не раз я слышал, как днем в воскресенье она бродит по квартире, бормоча себе под нос: «Нет-нет, сегодня никаких ночных бдений, а то завтра опять не встану». И что? Приходит вечер, и она вспоминает о существовании телевизора, или – еще лучше – о ней вспоминают друзья. Как можно часами просиживать перед этим дурацким ящиком, зевая и поглядывая на часы? Как можно столько болтать по телефону? И хоть бы интересно ей было, а то нет: вечно садится смотреть уже сто раз виденный фильм, который наизусть знает. Смысл-то в этом какой? Телефонные разговоры вообще выходят за пределы любого понимания. Я ведь все слышу: ее участие в разговоре сводится к «Да ты что?», или «Кошмар!», или «А ты что сказала?» – примерно каждые десять минут. При этом она перемещается по квартире, переставляет вещи с места на место – в общем, создает видимость полезной деятельности. Нет, чтобы прервать словоохотливого собеседника, сказать, что занята, напомнить, что завтра – на работу…

Что я уже только ни делал: и телепрограмму прятал (ну, наскучит же ей пультом щелкать!), и провод телефонный из розетки незаметно выдергивал (черт, еще ведь и мобильный есть – проклятие рода человеческого!), и звук в этом самом мобильном отключал (все равно он у нее где попало валяется – есть надежда, что вибрацию не заметит)… И что? А то же самое, что и вчера случилось.

Вчера, убрав из ее поля зрения все потенциально опасные предметы, я позволил себе немного расслабиться. Скорее всего потому, что, судя по выражению ее лица, она была весьма решительно настроена вести себя как взрослый, ответственный человек. Мог бы и вспомнить, что слова «ответственность» и «женщина» никак не рифмуются. Решимость и настойчивость присущи им только тогда, когда нужно добиться того, чего им безумно хочется (зачем хочется, и что с этим делать, когда перехочется – они будут разбираться потом).

После ужина она вымыла посуду и принялась курсировать по квартире. Это не вызвало у меня ни малейшего беспокойства – к такому ее вечернему моциону я уже давно привык. Я воспринимал эти блуждания как своеобразную подготовку ко сну: нужно осмотреть все свои владения, заглянуть во все углы, чтобы убедиться, что все везде в порядке – иначе, уже засыпая, она может подхватиться с воплем: «Вот черт, сумку забыла сложить!», и прощай спокойствие и сон на час-полтора. И все же не могу назвать эту часть дня своей самой любимой. Мне совершенно не обязательно держать ее все время в поле зрения, да и на глаза ей попадаться в моменты эдакой сосредоточенности вовсе ни к чему – поэтому и мне приходится перемещаться с места на место.

Кстати, всякий раз в такие моменты мне хочется заглянуть в глаза проектировщику таких домов и таких квартир, как та, в которой живет моя Татьяна. Гложет меня любопытство: откуда страсть-то такая к симметрии, к балансу, к уравновешенности? Квартира у Татьяны небольшая и абсолютно обычная: две комнаты (спальня и гостиная), кухня, ванная, туалет и коридорчик. Коридором его назвать язык не поворачивается, в сознании проектировщика он, должно быть, является той тоненькой перекладиной весов, к двум концам которой прикреплены две здоровые чашки, которые нужно уравновесить, иначе вся конструкция рухнет. При входе в квартиру сразу в этот коридорчик в четыре шага длиной и попадаешь. Он, пожалуй, и мерой безопасности тоже служит: два человека в нем разойдутся с трудом; поэтому гости входят в дом по одному, гуськом, и хозяева, прижавшись к стенке, имеют возможность отследить, чтобы в дом не прокрались нежелательные личности.

Почти сразу у входной двери, направо по коридорчику – дверь в гостиную. Это – самое большое помещение в квартире, и я не перестаю задаваться вопросом: зачем? Зачем людям такие большие гостиные: в гости друг к другу они ходят все реже, а если и ходят, то, как правило, очень небольшими компаниями, и сразу – шасть на кухню. Читают они в спальне, вечером полчасика, чтобы лучше засыпалось. Почти все время проводят они на кухне – и телевизор там уже обязательно стоит, и диванчик удобный… Так что же в гостиной-то делать?

Ладно, вернемся к балансу. Гостиная – самая большая комната, и вся остальная квартира – спальня, кухня и санузел – успешно ее уравновешивает. И ничего смешного. Зачем человеку большая спальня – он же там только спит? Зачем человеку большая кухня – он же там только ест (как предполагалось изначально)? Поскольку эти две комнаты служат удовлетворению двух самых важных жизненных физических потребностей человека, от которых никуда не деться, сделаем эти две комнаты примерно одинаковыми.

Стремление инженерной мысли к симметрии на этом не остановилось; спальня и кухня не только примерно одинаковы по размеру, они еще и расположены абсолютно симметрично в конце коридора, друг против друга. Вообще, конец коридорчика в Татьяниной квартире явно создавался под влиянием старинных русских сказок: направо – кухня, налево – спальня, прямо перед носом – ванная и туалет. «Направо пойдешь – довольство и сытость найдешь; налево пойдешь – покой и умиротворение найдешь; прямо пойдешь…». Дальше не помню.

Вот и пришлось мне лавировать за ней по этому симметричному лабиринту: она – в гостиную, я – за ней, она – на кухню, я – в спальню, благо оттуда вся кухня просматривается. Уж лучше бы она телевизор села смотреть; она – на диван, я – рядом в кресле пристроился, и можно пару часов передохнуть. И когда она уже угомонится?

Устав бродить по квартире, она подошла к компьютеру (кстати, вот чего он в спальне стоит?) и задумчиво уставилась на него. У меня все внутри похолодело. Господи, только не играть, только не играть! Я же тогда ее до утра за уши отсюда не оттащу! Фу, пронесло. Она зашла в Интернет – ага, погоду на завтра смотрит. Ну, похоже, все, явно дело ко сну. Я осторожно глянул на экран поверх ее плеча. О, еще лучше, завтра начинается потепление, похоже, зиме – которую она терпеть не может – пришел-таки конец. Это просто не может не улучшить ей настроение – значит, заснет скорее, ворочаться от всяких треволнений меньше будет.

Выключив компьютер, она отвернулась от него, и я с ужасом увидел у нее на лице оживленное, почти вдохновенное выражение. По-моему, я что-то пропустил. Теплу она радуется – это понятно; но ведь это будет завтра, откуда сегодня-то такое воодушевление?

Чтобы ответить на мой безмолвный вопрос, ей понадобилось не более десяти секунд. Бодрым, решительным шагом – словно видя перед собой цель жизни – она направилась к платяному шкафу. Нет. Нет-нет-нет-нет! Катастрофа. Стихийное бедствие. Неуправляемая сила природы. Теперь, пока все не перемеряет, не успокоится. И вещей-то у нее немного, но когда она начинает примерять одно с другим, потом с третьим, потом третье – с пятым… Кто сказал, что комбинаторику изобрел Лейбниц? Он ей просто название дал. Женщины ею с незапамятных времен пользовались, не утруждаясь терминами и правилами: кто бы еще умудрился на трех составляющих – картошка, соль, растительное масло – составить книгу под названием «О вкусной и здоровой пище в период экономического кризиса»? Так, теперь можно некоторое время не беспокоиться о том, что она может на меня наткнуться. Теперь можно сесть здесь, возле компьютера, и слиться с интерьером. Да и это – не обязательно; засветись я сейчас, как новогодняя елка, она меня все равно не заметит. 

Перед зеркалом она крутилась примерно час. Выбрав, наконец, что ей завтра надевать, она закрыла шкаф и пошла на кухню. Так, похоже, разгулявшаяся стихия успокаивается. Сейчас чайку попьет и спать… Подождите-ка, а что у нее в руках-то было? Плащ?!

На кухне что-то загремело. В мгновенье ока я пронесся по спальне и коридорчику (благо, пару шагов всего-то) и замер на входе в кухню.

Гладильная доска. Плащ на ней. В руках – утюг, словно лом стенобитный. На лице – выражение, с которым берут занятую неприятелем крепость одной молниеносной атакой.

Молниеносная атака растянулась еще на час. Ну если не сдается эта крепость, чего головой-то – раз за разом – в стены биться? Отступи, перемени тактику, зайди с тыла, подкоп, что ли, пророй… Возьми не числом, а умением. Нет, пыхтит над этой чертовой тряпкой – пар уже из ушей идет, что у твоего утюга – да еще и бормочет что-то о диких животных … себя, что ли, царицей саванны вообразила? Так, пора принимать меры, иначе завтра она целый день в истерике будет биться, а мне ее успокаивай.

Как же мне ее убедить-то? Проспит завтра? Так она и сама это уже знает, вон чертыхается вполголоса. На работу опоздает? Тоже не в первый раз – соврет что-нибудь: ключ в замке застрял, или кран в кухне сорвало. Без завтрака останется? Да она и так ест, как цыпленок; желудок, наверно, уже в кулачок стянулся – до обеда и не заметит, что пустой. Что голова будет болеть? Что бледная будет от недосыпа? Нет, таблетки от головной боли у нее всегда под рукой.

Насколько мне было бы проще, если бы я мог читать мысли у нее в голове и периодически вкладывать туда свои. Жили бы мы с ней душа в душу – в полной любви и взаимопонимании. Но нет, извольте догадываться, о чем она думает, по выражению лица и влиять на нее незаметно, исподволь, волнами подкатывая к ее сознанию правильные мысли – так, чтобы она их за свои приняла. Да еще и запасные варианты продумывать – вдруг выражение ее лица разгадал неправильно.

Стоп. Что это там за идея про бледный вид промелькнула? Вот это, пожалуй, перспективно. Скажи ей, что завтра она от перенапряжения в больницу попадет – и ухом не поведет; но внешность – это совсем другое дело. Сосредоточившись, я принялся мысленно рисовать два образа, пристально глядя на нее и подталкивая эти образы к ее сознанию. С одним не было никаких проблем: я просто представил себе ее лицо таким, каким она видит его утром в зеркале, когда считает, что процесс нанесения боевой раскраски успешно завершен. Со вторым … я, пожалуй, слегка перестарался. Припухшие веки, мешки под глазами, да и сами глаза – красные, землистый цвет лица, щеки обвисли, волосы тусклые висят лохмами… Ничего-ничего, быстрее подействует. К каждому образу я прикрепил коротенькую мысль: к первому – «Восемь часов сна», ко второму – «Меньше семи часов сна».

Она замерла, нахмурившись. Поморгала. Встряхнула головой. Критично глянула на плащ. Махнула рукой. Отключила утюг. Убрала гладильную доску. Метнулась в спальню. Метнулась в ванную. Назад в спальню. Уф, угомонилась, наконец.

Теперь у меня есть семь часов (почти), чтобы восстановить силы. Не могу сказать, чтобы отдохнуть – даже в это время тишины и спокойствия мысли в голове крутятся, как заведенные. Вспоминается весь прошедший день, все его наиболее яркие моменты, думается о том, что я сделал не так, и как избежать подобных ошибок в будущем (как будто она не придумает что-то новенькое!) – просто думается, думается, думается… О том, например, почему мне достался такой подарок, как Татьяна. Почему другим удается жить рядом с людьми, которые в состоянии мыслить здраво и самим о себе заботиться в мелочах повседневной жизни? И сколько мне еще с ней биться, пока она станет вот таким здравомыслящим человеком? И смогу ли я хоть когда-то не думать о том, что живу на пороховой бочке – не отрывая глаз от запального шнура, который вспыхивает, когда ему заблагорассудится, и всякий раз мне нужно хоть наизнанку вывернуться, но потушить его… Скучать мне, конечно, не приходится, да и опыта такая сумасшедшая жизнь дает намного больше, но как же иногда хочется, чтобы вспышки эти не такими спонтанными были, чтобы не нужно мне было жить в постоянной боевой готовности, чтобы оставалось время вокруг себя оглянуться, пейзажем полюбоваться, о вечном подумать…

О, будильник прозвонил. Естественно, никакой реакции. Как и следовало ожидать. Ладно, у него есть еще две попытки. После второй подключусь и я. Так, второй звонок. Ноль внимания. Ладно. Нужно подготовить почву для третьего.

Я принялся чуть подергивать за ее подушку. Так ее, конечно, не разбудишь, но чувство дискомфорта возникнуть должно. А тут и третий звонок будильника подоспеет. Вот он, подоспел – безрезультатно. Хмурится, губами жует, желваками играет – но спит. Мысли ей сейчас внушать бесполезно – за сны примет. Потрясти ее я не решался – еще инфаркт от испуга приключится. То же самое, если прикрикнуть – заикой сделается. Одеяло с нее осторожно стащить – так холодно еще, простудится. А если на нее подуть? Ну, конечно, решит, что во сне на пляже нежится, под ветерком-то с моря. А если в ухо? Ветер в ухо – это неприятно. Ладно, попробуем.

Она хрюкнула, заворочалась, пару раз тряхнула головой и раздраженно пробормотала: «Да встаю-встаю» – слава Богу! – и снова замерла. Ну, все. За три года что я только не перепробовал, все – бесполезно. И мысли разумные навевал, и ужасы всякие нашептывал, и волосы шевелил, один раз даже водой чуть-чуть побрызгал – и все равно всякий раз приходилось ждать, пока она сама проснется. А сегодня и подавно – сознание ее еще с вечера утвердилось на семи часах здорового сна. Я знал, что теперь произойдет – но знал также, и что мне делать. Я осторожно выбрался на кухню и принялся ждать неизбежного.