Ага, сейчас он мне расскажет, что именно так и нужно побеждать свои страхи: сделай то, чего боишься – и больше никаких проблем. Ну-ну, послушаем, полюбопытствуем.
– Почему?
– Потому что, если мне придется уйти, я это сделаю независимо от того, будешь ли ты спать или бодрствовать. И тогда лучше будет, чтобы ты обнаружила мое отсутствие, когда проснешься. Тогда ты просто решишь, что все это тебе приснилось, удивишься – опять – живости своего воображения, поразмышляешь пару дней над тем, что могло спровоцировать такой сон … и продолжишь жить своей обычной жизнью. И, кроме того…
– Опять? – задохнулась я от возмущения. – Опять?! Ты только что сам сказал, что не знаешь, о чем я думаю, что только догадываешься! Ты же сам сказал, что многое бы дал, чтобы узнать, что мне нужно. И тут же – тут же! – опять решаешь за меня, что мне будет лучше? – Я сделала три глубоких вдоха – и вспомнила, откуда взялась эта привычка. Вот же … навнушал! – И что это еще за «Кроме того»? Давай уж – договаривай, что ты там еще придумал исключительно для моего блага.
В лице его что-то мелькнуло – так быстро, что я не успела разобрать, что именно – но он продолжил так, словно я его и не перебивала.
– И, кроме того, мне пришла в голову интересная мысль.
Завидую. Если ему в голову пришла одна мысль, да и та интересная, тогда – завидую. У меня в голове жужжал рой мыслей, одна – бестолковее другой.
– Какая? – буркнула я.
– Я подумал, что, возможно, ты была права.
Батюшки, вот это – праздник! Нужно за маркером сходить – красным цветом этот день в календаре выделить.
– И в чем же я – чудо из чудес! – оказалась права?
– Я сказал – возможно. Когда ты сказала, что – возможно, только возможно – я все еще здесь потому, что не хочу уходить.
Ну что за невозможная манера так круто менять направление разговора! Только я настроюсь на что-то, тут же – бац! – и мы уже на других рельсах. Ну хорошо, опять я растерялась, забыла, что только что разозлилась – добился своего, доволен? И, между прочим, тогда он мое соображение отмел как смехотворное. «Мои желания не играют никакой роли». Теперь что, прошло время, и мысль эта показалась не такой уже и глупой, да?
– Значит, твои желания все-таки учитываются?
– Нет, я не об этом. Собственно говоря, у меня появилось даже две мысли. – Мне явно стало легче. – Обычно, когда один из нас оказывается неподходящим для своего человека, его отзывают, и он уходит. Сам. Он признает свое поражение и – добровольно – уступает место другому. Но я не хотел … не хочу оставлять тебя. Я все еще думаю, что со мной тебе будет лучше – не взвивайся, пожалуйста! – чем с кем-то другим, которому придется заново узнавать тебя. Если у него это вообще получится. И мне кажется, что насильно никого из нас отсюда не забирают.
Он помолчал какое-то время. Мне же этого времени едва хватило, чтобы уложить в голову все услышанное (куда уж тут взвиваться!) – почему-то я постоянно возвращалась в мыслях к его фразе о том, что мне будет лучше с ним.
Потом он продолжил, опустив глаза.
– Но есть и еще одна возможность. Не исключено, что все дело в том, что ты меня увидела. И теперь они просто ждут, когда я окажусь вне поля твоего зрения, чтобы все-таки забрать меня отсюда, ни в малейшей степени не интересуясь моими желаниями. И тогда задачей следующего будет убедить тебя, что все это тебе почудилось.
– Так что же мне теперь – вообще не спать? – растерянно произнесла я.
– Вот именно, – хмуро сказал он, и вновь посмотрел на меня. Сейчас мы сидели друг против друга в абсолютно идентичной позе: плечи чуть сгорблены, голова чуть опущена, взгляд – исподлобья, и руки крепко сжаты перед собой на столе. – Ты не можешь не спать. Ты не можешь не ходить на работу, а там мне придется перейти в невидимое состояние… Поэтому я и сказал, что сейчас тебе лучше пойти спать. Так мы сможем проверить мои версии.
– Как? – вырвалось у меня слишком быстро.
– Если справедлива вторая, тогда ты проснешься и обнаружишь мое отсутствие. – Я открыла было рот, но он покачал головой. – Подожди. Если меня могут забрать только в невидимом состоянии, рано или поздно это все равно случится – так чего тянуть? Если же утром ты проснешься, и я все еще буду здесь… Значит, тогда мое желание остаться … нет, моя уверенность в том, что мое место – здесь, действительно имеет значение. Сам я не уйду. – Последние слова он произнес, опять покосившись на окно.
Я задумалась. Странное какое-то предложение: уходить он не хочет, но согласен проверить, достаточно ли этого желания, чтобы остаться. Странная логика – если это только не моя логика, не выверт моего подсознания, подсказывающего мне выход из невозможно запутавшейся ситуации. Я ведь часто (чего себя саму-то обманывать!), когда нужно принимать решение, пускаю все на самотек. Как судьба решит – так и будет. Сейчас, правда, эта мысль меня не радует. Мне очень не хочется, чтобы он исчез. В кои-то веки в моей жизни произошло что-то необычайное, захватывающее – и что, всего на пару часов его и хватило? Больше мне не положено?
– А ты действительно постараешься остаться? – тихо спросила я.
– Из твоих слов я делаю заключение, что ты против этого не возражаешь. – У него дернулся уголок рта. – Я очень постараюсь. А теперь иди спать. У тебя есть еще часа четыре, а завтра… Да нет, какое там завтра – сегодня мы все увидим. Ну, давай, не тяни время – опять проспишь.
Я неохотно встала из-за стола. Впрочем, недаром же пословица говорит: «Утро вечера мудренее» (а уж ночи такой безумной – и подавно!). Посмотрим, что мне утро намудрит.
– А ты что будешь делать? – спросила я, все еще не решаясь выйти из кухни.
– Как что? – удивился он. – То же, что и обычно – рядом сидеть, тебя хранить. Может, пройдусь пару раз по квартире, чтобы размяться, но всего на несколько минут. – Он тоже встал. – Ну, идем, идем. Чем раньше ты уснешь, тем раньше мы все узнаем.
Так мы и отправились в спальню: я – впереди, неохотно переставляя ноги; он – за мной, словно подгоняя меня. У кровати я в нерешительности остановилась. Халат снимать нужно. Фу, черт, вот же неловкая ситуация! Да ладно, я ведь всего на пару часов прилягу – можно и в халате. Я быстро юркнула под одеяло. Господи, да я же совсем замерзла! Надо же – даже не заметила. Под одеялом тепло, уютно, а если еще и калачиком свернуться…
– Татьяна, сними халат. В нем ты не отдохнешь как следует, – послышалось от окна у дальней стены.
Ну, ты посмотри! Может, он мне еще расскажет, как посуду мыть: по часовой стрелке или против? И главное – возразить-то ему нечего: узел от пояса мне уже в бок впился. Я сжала зубы, чтобы не огрызнуться, развязала пояс и завертелась под одеялом, вывинчиваясь из халата. Вытащила его и бросила, не целясь, на стул.
– Теперь доволен? – все-таки не удержалась я.
– А ты? – На фоне окна я не видела ничего, кроме силуэта, но голос его дрогнул. Ах, ему весело! Вот не буду отвечать! Мне ведь, по-моему, спать положено – в целях эксперимента. Вот я и буду спать – сейчас только на бок перевернусь… И то, что я к окну повернулась, не имеет к нему никакого отношения – мне просто на правом боку засыпать удобнее…
– Слушай, расскажи мне что-нибудь, пока я засыпать буду. Может, у нас совсем немного времени осталось.
– Что тебе рассказать? – тихо отозвался он от окна. Смеха в его голосе больше не слышалось.
– Ну, не знаю. Что это вообще за работа такая – людей хранить? Что тебе, например, в ней не нравилось? – Спохватившись, я быстро продолжила: – А потом – что тебе в ней нравилось.
– Не нравилось? – Он немного помолчал. – Ну, это – довольно просто. Больше всего мне не нравилось, когда ты в себя уходила, и я не мог до тебя достучаться. К счастью, такое случалось всего несколько раз – когда у тебя случались серьезные неприятности. Ты словно пряталась, но не за стенку или в нишу какую-нибудь – ты как будто под мутную воду уходила. Знаешь, как бывает: очертания просматриваются, и движение вроде какое-то есть, рябь на воде видна. Но толком ничего не видно и не слышно. И не выловишь тебя – не видя – в этой мути, на поверхность не вытащишь.
Что-то мне не нравятся эти разговоры. Спасибо хоть аллигатором не назвал! Врет он все! Ну бывали моменты, когда я себя чужой всему человечеству ощущала, но это же не значит, что меня в крокодилы нужно записывать!
– А что нравилось?
– Нужно подумать.
От возмущения я даже глаза открыла. Чтобы меня пресмыкающимся в грязную воду затолкать, ему думать не нужно было. А вот чтобы о чем-то хорошем рассказать – конечно, тут нужно напрячься, поразмыслить, в памяти порыться.
– Хм. Странно, – вновь заговорил он, и в голосе его прорвалось какое-то веселое удивление. – Ты знаешь, это – тоже не сложно. Это тоже были моменты, когда ты уходила в себя – но как-то иначе. И случалось такое намного чаще. Особенно в транспорте. У тебя лицо в такие минуты становилось какое-то … светлое, что ли. По твоему лицу ведь можно примерно догадаться, о чем ты думаешь. Так вот, видно было, что ты думаешь о чем-то … не ежедневном. Ты словно вверх куда-то взлетала – туда, где небо чистое, и солнца много – и такими мелкими тебе оттуда все проблемы казались…. Когда ты так думала, у меня душа, на тебя глядя, радовалась.
Вот это уже лучше. В этом описании у меня хоть лицо появилось – не крокодилья морда. С другой стороны, в чистых, солнечных небесах парят, в основном, орлы и грифы разные – тоже, в общем, хищники. Правда, и ласточки тоже… Эта мысль мне больше нравится. Ладно, остановимся на ласточке, парящей в поднебесной выси и размышляющей о бренности наземного мира. Господи, хоть кто-то не возмущается тем, что я постоянно думаю. Всю свою жизнь, со всех сторон я слышу, что в жизни нужно делом заниматься, а не думу думать. И вот – надо же! – кто-то заметил, что люди, размышляя, светлеют.
Я, кстати, после разговора с Франсуа тоже к лицам в транспорте присматривалась. Мне они тоже задумчивыми показались. Я, правда, не обратила внимания, насколько светлыми они были в тот момент. Может, и были. Нужно будет еще понаблюдать. Почему бы и нет? Ведь в небесах-то места не одной ласточке хватит. Может, ходят вокруг меня, ездят со мной в маршрутках, стоят со мной в очереди в магазине такие же мыслители, которым думать – интересно. И может, их даже много. И может, за каждым из них кто-то наблюдает. И этому кому-то нравится то, что он видит на их лицах…
Не успев додумать эту мысль до конца, я уже спала.