Ангел - хранитель

Глава 8.2

– Ты просила меня ответить на твой вопрос, – напомнил ей я. Говорить дальше было почему-то очень трудно. Стыдно признаваться в своем провале и страшно услышать ее согласие с необходимостью моего ухода. Я опустил глаза и продолжил, не глядя на нее.  – И есть еще третий случай – самый тяжелый для ангела-хранителя. Он обязан уйти, если человек попросил его об этом.

Услышав в ответ: «Замечательно!», я даже дышать перестал. За ним последовало: «Нет, это – просто великолепно!» – в котором уже зазвенело возмущение. И затем – небрежно отмахнувшись от первого и третьего случая – она мгновенно причислила себя к тем, кого не стоит хранить. Я задохнулся, словно меня под дых ударили. Я, взяв за горло – мертвой хваткой – собственную гордость, признаю, что оказался недостойным ее, а она – походя – пальцем смахнула это со счетов, словно мошку со стола?! Ей приятнее себя в макулатуру списать? Что за м******м! Ладно. Придется выразиться определеннее. Если она так настаивает, будем вдвоем по моему достоинству топтаться.

– Нет, Татьяна, дело во мне. Мой случай – как раз тот самый, третий. У тебя будет другой ангел-хранитель, более тебе подходящий.

Ответом мне послужило молчание. Я упрямо смотрел в пол, боясь увидеть на ее лице, что она поняла, наконец – поняла и согласна, что от некомпетентных специалистов в серьезном деле следует избавляться. Сидит сейчас, наверное, и вспоминает все те случаи, когда внутренний голос (теперь-то она знает, чей это был голос!) подсказал ей неверное решение, натолкнул на дурацкий поступок, заставил потом саму себя стыдиться… Ничего, Татьяна, скоро у тебя будет лучший советчик. Это меня в утиль списывать нужно.

И вдруг молчание взорвалось возмущенным воплем: «Ну что ты врешь?». Я чуть не подпрыгнул. Я вру? Нет, это я вру? Да я же ей слова неправды не сказал! Я даже на те вопросы, к которым она еще не готова, отвечать не стал, чтобы не врать! Ах, это мне надоело! Она что, решила, что я сюда за приключениями явился?! Что? Что?! Кто это здесь мхом порос? Она вообще соображает, что несет? Амеба мхом поросла? Ну, это просто … просто…

И тут она – уже на излете – выстрелила в меня последним вопросом: «Ты меня спросил?». Выстрелила. В упор. Из шокера. И в голосе ее звучало уже не только возмущение, но и … слезы? Слезы?! Потому что я не спросил ее, какой ангел-хранитель ей не нужен? Да быть такого не может!

У меня сама собой дернулась вверх голова, а глаза впились ей в лицо. Не может быть. Этого не может быть. Она хочет, чтобы я исчез, или не хочет; но слезы? Она чуть не заплакала, потому что я должен уйти? Или потому, что я с ней не посоветовался? Или потому, что считает себя скучной? Да скажи ты хоть что-то!

Дождешься от нее. Опять маску на лицо нацепила, глаза опустила, и сидит себе – кофеек попивает как ни в чем ни бывало. Да что же это такое?! Сначала прогнала меня, как пса последнего, затем интерес у нее проснулся к моей персоне – вопросами засыпала. А потом еще лучше: когда ответил я ей на эти вопросы, ничего (почти) не скрывая, во лжи меня обвинила. Да еще и накричала так, словно я ее в лучших чувствах обидел. Что это за игры? Я ей, не щадя свое самолюбие, все рассказал – теперь и она мне все начистоту выложит, не ходя вокруг и около.

Я вдруг понял, что стоять у окна, замерев и приклеившись к подоконнику, мне больше не обязательно. До тех пор, пока я из нее правду не вытащу, никакая сила меня отсюда не выковыряет. Одним прыжком я ринулся к столу и сел на табуретку. Руки я, правда, предусмотрительно положил недалеко от края стола – в крайнем случае успею за него схватиться; пусть вместе с ним и тащат.

Она испуганно отшатнулась и вскинула на меня глаза – и больше их не отводила. На мгновенье в них что-то мелькнуло, но что именно, я не успел понять. Я навалился грудью на стол, пытаясь поближе всмотреться в ее лицо, понять, что она опять от меня скрывает. Даже сидя, ей приходилось смотреть на меня снизу вверх – сколько раз я наблюдал, как она вскидывала свои лучистые глаза на других, и завидовал им.  И, пожалуйста, дождался своего часа; вот только на меня она смотрела с вызовом.

– Чего уставился? – процедила она сквозь зубы.

Внезапно до меня дошла ирония ситуации. Мы словно местами поменялись: вчера она сидела на этом самом месте и, уставясь на меня, велела мне убираться вон. А сегодня решила в кошки-мышки со мной поиграть? Я, видишь ли, ни о чем ее не спросил! А был у меня такой шанс? Крепко стиснув зубы, чтобы не заорать, я сказал: – Ты … представить себе не можешь, сколько раз я хотел спросить тебя о … обо всем. – И продолжил, четко выговаривая каждое слово, чтобы освежить ее память и не оставить больше никакой лазейки. – Но вчера – сидя на этом самом месте – где сижу сейчас я – и глядя мне прямо в глаза –  ты попросила – чтобы все – все до единого! – оставили тебя в покое.

Она чуть прищурилась, все лицо у нее сморщилось, и в глазах мелькнула паника. Да-да, дорогая моя, тебе придется объяснить мне, что ты вчера имела в виду. Не буду я больше догадываться – все равно я все время ошибаюсь. Будь добра высказаться напрямик.

– Ну и что? – беззаботно спросила она.

У меня отобрало дар речи. Как это – ну и что? Сказала, что ли, и тут же забыла? Это что, минутная вспышка была: отстаньте все от меня, видеть вас не хочу – только слова мои всерьез не принимайте? Пропустить их мимо ушей извольте? Но тут уже мой внутренний голос напомнил мне, что вчера я сам хотел, чтобы она не держала в себе все обиды, чтобы выплеснула их, облегчила душу. Неужели я сам себе все это устроил? Но меня-то за что прогонять? В чем моя-то ошибка была?

Вот об этом я ее и спросил.

В ответ она опять вспылила. Я, видишь ли, ее подслушивал; она, видишь ли, не со мной говорила и о моем присутствии вообще не догадывалась, поскольку я от нее прятался… Но опять – опять! – что-то шепнуло мне, что есть в ее словах логика. Она ведь действительно вчера ничего обо мне не знала; а тут еще весь мир на нее ополчился… Как это – откуда я об этом знаю? Она хоть одним ухом слушала, что я ей уже битый час твержу?

Но злость моя уже улеглась – чего не скажешь об удивлении. Что бы она ни думала, произнося эти слова – она их сказала, за чем должна была последовать незамедлительная реакция. Почему же ничего не случилось? Но лучше еще раз уточнить. Я поднял руки, крепко сцепил пальцы и уперся в них подбородком. – Ты что, действительно просто так сказала, не имея в виду ни меня, ни других? Это – очень важно. Я совершенно не понимаю, что происходит.

Она опять что-то возмущенно затараторила – я же напряженно размышлял. Может, правила за три года изменились? Может, теперь каждый случай отказа от ангела-хранителя рассматривается глубже, чтобы избежать недоразумений? Вряд ли. Меня бы об этом поставили в известность. Наверное.

Тут до меня дошло, что она снова меня о чем-то спросила. А, ей интересно, что именно я не понимаю. Я глянул за окно, в невидимые в ночи небеса, собрался с силами и сказал, сам не зная, то ли к ним обратился, то ли ей ответил: – Я не понимаю, почему я все еще здесь.

Она вновь отреагировала почти мгновенно, но … иначе. Явно не осознавая этого, она наклонилась вперед, приблизив ко мне лицо, и – на этот раз очень спокойно – принялась повторять, что произошло глупое недоразумение, и что у нее не было намерений избавляться от меня. В тоне ее звучала какая-то непонятная настойчивость. Хочет она, что ли, чтобы я остался? Надолго этой настойчивости, правда, не хватило, и под конец она отдала право решения мне. Ох, не любит же Татьяна добиваться чего-то! Ей всегда проще чье-то решение принять, на мудрость судьбы положиться.

Я отвел взгляд от окна – ничего-то я там не увижу, а на Татьяну мне всегда смотреть приятно. Вот сидит передо мной ежик взъерошенный, на весь мир иголки наставивший: не подходи ко мне, я – страшный! Нет, насколько все же лучше ее видно с этой табуретки, чем из моей вечной засады между холодильником и диванчиком! Я бросил туда взгляд, вспомнил, сколько раз рассматривал оттуда ее профиль, улыбнулся и принялся объяснять ей правила взаимоотношений ангела-хранителя со своим человеком. 

Как только я дошел до своей вероятной – в самом ближайшем будущем – замены и упомянул, что замена эта произошла бы совершенно незаметно для нее, она опять вскинулась. Возмутило ее, конечно, то, что с ней опять не посоветовались. Хотел бы я видеть эту сцену: контрольная комиссия обсуждает с человеком кандидатуры претендентов на должность его ангела-хранителя! Затем – не переводя дыхания – она поинтересовалась, почему я решил ей показаться.

А вот это – хороший вопрос! Честно говоря, я и сам не мог понять, почему она меня увидела, но на фоне отсутствия реакции контрольной комиссии эта загадка казалась мне весьма малозначительной. Скорее всего, ее слова совершенно выбили меня из колеи, и потом – мне так не хотелось уходить, я был так занят поисками причин, чтобы остаться, что забыл о всякой бдительности. А тут и она еще неожиданно проснулась. Стечение обстоятельств. Так я ей и сказал.

Ее же это простое объяснение не удовлетворило. Она пошла дальше: почему я показался ей во второй раз? А вот это уже совсем другое дело! Перейти в видимое состояние осознанно было не так-то просто. И говорить об успешно завершенном трудном деле – всегда приятно. Даже если потом тебе за него голову оторвут, фигурально выражаясь.

Вспомнив о грядущей расплате, я вновь отчетливо осознал, как мало времени у меня осталось. Если я хочу хоть что-то узнать, пора переходить к своим вопросам. И в первую очередь, к самому главному: в чем состояла моя ошибка? Или ошибки. Она мне опять ничего не ответила, заявив, что не имела – и не имеет – ни малейшего представления о каких бы то ни было моих действиях, не говоря уже о промахах.

Пришлось объяснить ей природу взаимосвязи между человеком и его ангелом-хранителем. На этот раз ее реакция меня уже не удивила. Естественно, она возмутилась. Когда на нее люди со всех сторон давят, это – ничего, это она терпит; а вот с моей стороны это было возмутительное вмешательство. Ничего-ничего, если все пойдет, как нужно, однажды она и сама попробует, каково это: хранить в руках ежика – без перчаток.

Когда я спросил ее о внутреннем голосе, она как-то насторожилась. Признала его существование, но неохотно. Странно. Обычно люди с удовольствием говорят о своих предчувствиях и интуиции, а она и это от всех прячет. Хочет этого собеседника только для себя оставить или не хочет признаваться, что хоть кого-то слушается? Когда же я напомнил ей некоторые типичные примеры своего воздействия, она – в самом прямом смысле – разинула рот. И в этот момент – впервые – я почувствовал, что она мне все-таки, пожалуй, верит. Не до конца еще, конечно, но начало положено.

Но если я решил быть честным, то придется идти до конца. Нечего мелочами хвастаться, нужно признаться ей, что в серьезных вопросах помощи ей от меня было мало. Пусть видит картину со всех сторон, пусть знает о моих недостатках, пусть еще раз подумает, а не нужен ли ей кто-то более опытный, компетентный… Ну и с чего она сейчас разулыбалась? Я, как на исповеди, все грехи свои стопочкой выкладываю, а она сияет, словно я ей дифирамбы пою! Ах, примеры ее интересуют! В памяти моей тут же всплыла история с французом. И как я чуть вообще не проглядел проблему, и в какую ярость она меня привела, когда я все-таки ее заметил, и как ошарашил он меня своим предложением, и какую зависть оно во мне вызвало… И я не смог-таки удержаться, чтобы не спросить ее, что она решила ему ответить.

Ответила она мне опять уклончиво. Не знает, мол, еще: сначала решила отказаться, потом интересно ей стало… И потом она сказала нечто такое, от чего я остолбенел.